В 1905 году группа художников-фовистов, собравшихся вокруг Матисса, произвела сенсацию в Париже.
– Что скажешь, Пабло? – спросил Рикард.
В этот момент в кафе возникла тяжелая крепкая фигура длинноволосого брюнета. Мужчина молча сел за стол рядом с друзьями и стал прислушиваться к их разговору. Это был поэт Гийом Аполлинер, властный на вид человек лет сорока, обладавший выразительной внешностью.
Аполлинер, к счастью, никогда не был голодающим художником. Он происходил из привилегированного слоя общества, рос рядом с игорными домами Монако, Парижа и Французской Ривьеры, получил образование в Каннах, Ницце и Монако и считал, что по происхождению он – русский князь.
В двадцать с небольшим лет он уже работал в парижском банке и водил компанию с художниками Браком, Шагалом, Эриком Сати, Марселем Дюшаном и его любовницей Мари Лорансен. С тех пор он опубликовал много полупорнографических книг, в которых возвещал, что в новом веке должны стать известными тексты маркиза де Сада.
На заре XX века Аполлинер принимал участие в нескольких авангардных направлениях французской литературы и искусства. В числе писателей и поэтов, оказавших на него влияние, он называл Гюго, Бодлера, Верлена и Рембо.
– Я должен согласиться с Дереном, – сказал Хайме.
– Но что ты скажешь о новой, голубой серии Пабло? – поинтересовался Дерен. – Если мы последуем за ним, можем создать новое направление.
– Люди считают, что эти работы наводят уныние, – сказал Макс. – Кто, находясь в здравом уме, захочет видеть унылый голубой цвет у себя на стене? Не удивительно, что эти картины не продаются.
– Ну, спасибо, Макс, – вспыхнул Пабло. – Я никогда не догадывался, что ты такого мнения о моих работах! Ну и черт с тобой! – Пабло натянуто рассмеялся.
Макс заказал еще выпивку, чтобы успокоить бармена.
– Вот что интересно, – продолжал Макс, – Пабло ухитрился пройти от романтизма до модернизма. Похоже, он может творить безостановочно и в состоянии воспроизвести любой стиль.
– Но в этих голубых картинах есть что-то особенное, – добавил Дерен. – Пабло каким-то образом превращает картину в могучего, темного, эмоционального посредника.
– Друзья, вот что я делаю, – стал объяснять Пабло. – Упрощая форму, я ввожу в живопись элемент скульптуры.
– Эти работы – хоть голубые, хоть не голубые – своего рода шаг вперед, – настаивал Дерен. – До сих пор лишь Матисс и Сезанн подходили к чему-то подобному, но территория все еще свободна. Никто не углубился в нее достаточно серьезно.
Тут Аполлинер встал и подошел к столу, за которым сидели приятели.
– Незаурядный анализ, господа, – заметил он, улыбаясь. – Не возражаете, если я включусь в вашу беседу?
Андре сразу узнал Аполлинера и оживился.
– Гийом Аполлинер… знаменитый писатель?
– Именно так, месье.
Макс прошептал на ухо Пабло:
– Это Аполлинер, критик из «Парижской газеты». А вдруг он поможет тебе?
Аполлинер обернулся к Пабло.
– Я вспоминаю, что полгода назад видел некоторые ваши работы в галерее Воллара. Они производят сильное впечатление… Пабло Пи-кас-сас, так?
– Меня зовут Пабло Пикассо, и с тех пор я не продал ни одной картины.
Макс внезапно и громогласно вступил в разговор:
– Похоже, с тех пор как Ван Гог и Гоген начали продаваться со сверхъестественной скоростью, Воллар бросил Пабло. Коварные ублюдки! Они только и ждут, чтобы художник умер, и уж тогда-то они на нем заработают!
Бармен снова прикрикнул на него:
– Макс, я же сказал, потише, или вылетишь отсюда!
Макс мрачно глянул на бармена, отвернулся, и тут в разговор вступил Хайме:
– Бедный старый Ван Гог за всю свою жизнь продал только одну несчастную картину за жалкие шестьдесят франков. А через несколько лет мир искусства назвал его гением!
– Я не думал, что вы так наивны, – задумчиво проговорил Аполлинер. – Вам следовало бы знать правила игры с деньгами. Уж я-то на этом собаку съел.
– Да они настоящие крысы, вот что они такое, – не унимался Дерен. – Живут за счет мертвецов!
Аполлинер ударил кружкой пива о стол, чтобы привлечь внимание.
– Вампиры они или не вампиры, но живой художник должен выживать. Пабло, есть один человек, с которым я хочу вас познакомить: это Анри Матисс.
– Вы знакомы с Матиссом? – с любопытством спросил Пабло.
– Да, у него в следующем месяце выставка в Salon des Independents [23] .Я хочу, чтобы вы пошли туда со мной.
– Вы действительно хотите познакомить Пабло с Матиссом? – допытывался Макс.
– Судя по виденным мной работам Пабло, я думаю, им будет о чем поговорить. Идемте со мной на выставку: посмотрим, что это даст.
– Какой удобный случай! Пабло, разумеется, пойдет! – заявил Макс, похлопывая Аполлинера по плечу. – Это и в самом деле может обернуться чем-то интересным.
Глава 22 Бато-Лавуар Монмартр
Полуразрушенное здание дома № 13 по улице Равиньян, между площадью Пигаль и вершиной холма Монмартра, известное как «Бато-Лавуар» («Баржа-Прачечная»), было жилищем и студией Пикассо и его богемных друзей. Художники, живущие здесь, работали с полной отдачей ради достижения поставленных целей. Группа «неистовых» [24]жила и работала среди других живописцев, скульпторов, писателей, юмористов, актеров, прачек, швей, разносчиков и торговцев овощами: это был рабочий квартал.
Дом был знаменит тем, что с первых лет XX века там селились и трудились многие незаурядные, выдающиеся художники. Первые из них начали селиться в Бато-Лавуар в 1890-е годы, но после 1914-го в связи с войной они разъехались кто куда. Многие переселились на Монпарнас.
Небольшая площадь перед улицей Равиньян была названа в честь французского певца Эмиля Гудо. Ее окружали грязные темные дома, скорее похожие на груды мусора, чем на жилища. В ненастные дни деревянные постройки качались и трещали, напоминая баржи-прачечные, стоящие неподалеку на Сене.
В многоквартирном доме Бато-Лавуар шел маскарад, в воздух взвивались конфетти и ленты серпантина. Бурная богемная вечеринка была в разгаре, к дому стекались приглашенные: пешком, в каретах и в легких двухколесных экипажах. Гости были в масках и в пестрых причудливых костюмах – арлекины, клоуны, пираты и прочие.
Внутри дома царило оживление: жильцы и гости сновали по комнатам, коридорам и лестницам, танцевали, пели, смеялись.
Пабло молчаливым наблюдателем стоял у входа, то и дело приветствуя поклоном новоприбывших знакомых. На нем был костюм тореро со шляпой и накидкой.
Проходившая мимо молодая темноволосая красавица, одетая в пышное платье танцовщицы канкана, попыталась поймать блуждающий взор Пабло. Молодой человек встретил ее кокетливый взгляд. Это была Фернанда Оливье.
Девушка не сводила глаз с Пабло. Поддразнивая его, она шаловливо приподняла подол платья, показав панталоны в оборках.
Она остановилась у стены рядом с подругой, одетой мальчишкой, наклонилась к ней и стала шептать, будто по написанному: «Он был маленьким, черным, крепко скроенным, беспокойным и строгим, с темным взглядом тревожным…».
Пабло, скрестив на груди руки, прислонился к стене напротив Фернанды. Он только кивнул ей – и она тут же подошла.
– Ты, должно быть, тот самый сумасшедший испанец, о котором все говорят?
Пабло засмеялся.
– И что же обо мне говорят?
– Что ты задира и скандалист, очень самонадеян и уверен в своих талантах!
– Разве это плохо? Я хочу сказать, разве плохо быть уверенным в себе?
– Возможно, для кого-то и неплохо… Ты слишком напыщенный, и ты – мачо. Но, честно говоря, мне по душе такие забияки.
Пабло улыбнулся, притянул Фернанду к себе и страстно поцеловал ее в губы.
К сожалению, поцелуй был прерван полицейским свистком. По лестнице поднимался маленький раздраженный человечек, рядом с которым шли двое полицейских. Это был владелец дома – приземистый, воинственный мужчина лет пятидесяти, в высокой шляпе, с оспинами на лице, с маленькой козлиной бородкой. Он цедил сквозь зубы проклятья в адрес праздника и всех его участников.
Два здоровенных полицейских остановились за его спиной, когда он налетел на Пабло.
– Вот он! – вопил домовладелец. – Я хочу, чтобы его немедленно вышвырнули отсюда!
Пабло смотрел на него так, будто разглядывал насекомое под лупой.
– И вы еще имеете наглость здесь веселиться! – орал хозяин. – Вы должны мне арендную плату за три месяца! Я конфискую все, что вам принадлежит, и картины тоже!
Пабло смотрел на него так, будто разглядывал насекомое под лупой.
– И вы еще имеете наглость здесь веселиться! – орал хозяин. – Вы должны мне арендную плату за три месяца! Я конфискую все, что вам принадлежит, и картины тоже!
Пабло вышел вперед, чтобы загородить девушку, а проходившие мимо участники вечеринки, на всякий случай, помалкивали.
– Если вы прикоснетесь к моим картинам, это будет последнее, что вы сделаете в этой жизни, – предупредил Пабло, яростно сверкая темными глазами.
– Вы слышали? – взвизгнул хозяин, обернувшись к полицейским. – Он мне угрожает… я хочу вышвырнуть его отсюда!
Блюстители порядка уже готовы были схватить Пабло, но тут вперед выступила Фернанда.
– Погодите! Сколько он должен?
– Тридцать франков. А вам-то что?
– Не ваше дело… Хотите получить деньги или нет?
Хозяин засмеялся и стал разглядывать ее.
– Деньги от шлюхи? Отправляйся назад в койку, потаскушка!
Пабло не стал дожидаться окончания фразы – он кинулся на домовладельца. Все присутствующие замерли в ужасе.
Полицейские не могли ни на что решиться, не желая вмешиваться, и только пытались оторвать руки Пабло от горла домовладельца, но молодой человек был силен как бык. В конце концов, когда испуганный хозяин начал задыхаться, Пабло его отпустил. Обескураженный и встрепанный, тот попятился и, пытаясь опомниться, стал поправлять галстук и воротничок.
– Я тебя убью, если ты еще раз дотронешься до нее! – крикнул Пабло.
Хозяин нырнул за спины полицейских.
– Я хочу, чтобы вы его арестовали. Он – маньяк, угроза обществу!
Фернанда спокойно обратилась к полицейским, указывая на хозяина дома:
– Офицеры, а я хочу, чтобы арестовали этого человека за оскорбления и за прикрываемые положением неоднократные попытки изнасилования!
Полицейские смущенно переглядывались, но, казалось, им понравилась эта бравада. Тем временем домовладелец вскипел от ярости.
– Думаешь, ты самая умная? – крикнул он. – В следующий раз я принесу ордер на твой арест.
– И мое обвинение в силе, – парировала Фернанда. – Офицеры были свидетелями того, как вы оскорбляли меня.
– Месье, дама права, – сказал главный полицейский. – Советую вам взять деньги и уйти.
– Что? – коротышка был явно не в себе: казалось, его разорвет от злости.
– Именно так, месье. Берите деньги и уходите, – повторил полицейский.
Хозяин бросил злобный взгляд на Фернанду, затем на Пабло.
– Ты собираешься внести за него квартплату?!
Фернанда приподняла юбку, вытащила из-за подвязки чулка банкноты, скрученные в рулон, отсчитала тридцать франков и швырнула их домовладельцу.
Пабло нерешительно запротестовал.
– Я не могу принять этих денег…
– А по-моему, ты не в том положении, чтобы что-либо принимать или не принимать, – съязвила Фернанда. – Так что помалкивай. Я получу их назад, будь уверен.
Хозяин, облизывая губы, жадно схватил деньги:
– Ха-ха! Проститутка заботится о голодающем художнике, вот так номер!
Пабло снова двинулся на него, но вмешались полицейские. Опасаясь за свою жизнь, домовладелец поспешно сбежал вниз по лестнице, а Пабло вслед ему крикнул:
– И ты называешь это комнатой?! Тридцать франков за крысиную нору? Сквалыга!
Фернанда удерживала его, пока полицейские провожали коротышку на улицу.
Свидетели перепалки, стоявшие внизу, устроили паре овацию, а Пабло поблагодарил толпу картинным жестом тореро-победителя и обернулся к Фернанде. Он был безмерно ей благодарен и стал, как безумный, целовать ее на виду у всех, потом схватил ее за руку и, сверкая глазами, потащил в свою комнату.
Пабло влетел в свою каморку, распахнул окно, выходящее на улицу, и увидел покидающего дом хозяина. Полицейские, оставив старого скрягу, отправились по своим делам.
Фернанда приблизилась к Пабло и тоже посмотрела вниз из-за его широких плеч. Вдруг юноша кинулся к мольберту, схватил банку с синей краской и опрокинул ее на лысую голову домовладельца. Тот взвизгнул и, весь залитый краской, стал яростно вытирать глаза, чтобы увидеть хулигана. Он посмотрел вверх, исторгая проклятья, как раз в тот момент, когда Пабло и Фернанда со смехом юркнули, в комнату.
– Я считаю, что это надо отпраздновать! – сказал художник. – Подожди, я сейчас…
Студия Пабло, с двумя световыми люками в потолке, представляла собой небольшую комнату без шкафов и комодов, куда можно было бы сложить вещи: для этой цели служили крючки на стенах и коробки. В углу валялся матрас, посреди каморки возвышался мольберт, и повсюду стояли прислоненные друг к другу картины.
Фернанда, ожидая возвращения Пабло, прохаживалась по студии, в которой был ужасный беспорядок, и благоговейно разглядывала работы художника. Она не могла понять, как один человек может создать столько замечательных вещей – бессчетное количество картин и рисунков. Попадались среди них и скульптуры в металле и камне, да, наверное, и гравюры, как подумала Фернанда, заметив листы меди, – и всего так много! Именно тогда она впервые увидела работы «голубого периода»: «Старый гитарист», «Трагедия», «Жизнь» и «Объятие».
Фернанде они казались слишком уж грустными. В людях, которых писал Пабло, было что-то вызывающее сострадание, что-то мелодраматическое, но с особенным привкусом поэтической утонченности. Молодая женщина будто онемела: такое впечатление произвела на нее обнаженная душа художника.
Потом Фернанда подошла к незаконченной картине, изображавшей Карлоса, и остановилась около нее, не сводя с портрета глаз, и даже не услышала, как вошел Пабло. Он молча следил за девушкой, сжимая в руках бутылку местного красного вина и два стакана.
Он видел, что она захвачена его картиной – не законченной еще работой под названием «Жизнь», которую, как казалось Пабло, он не в состоянии дописать.
– И что ты об этом думаешь?
Фернанда обернулась.
– Я вижу здесь великую печаль и отчаяние. Что же, в твоих работах нет места романтике?
Пабло пожал плечами, поставил стаканы на стол, наполнил один из них и протянул Фернанде.
– Просто я пишу то, что чувствую. Мы, художники, – летописцы своего времени… Правда, отвергаемые обществом и непонятые.
– Может, ты и прав, но ты не должен подчеркивать отчаяние в лицах персонажей. Люди хотят покупать жизнерадостные картины, смотреть на то, что поднимает им настроение, примиряет их с жизнью.
Пабло сделал большой глоток вина и поставил картину с Карлосом на мольберт.
– Если людям не нравится моя работа, они не обязаны ее покупать. И мне на это плевать, потому что я никому не позволю решать, что мне делать.
– В таком случае я вижу, что великий талант тратится впустую. Ты же не собираешься всю оставшуюся жизнь писать только голубое?
– А ты предпочитаешь розовое? – засмеялся Пабло.
– Почему бы и нет? Давай выпьем за что-нибудь новое…
– Знаешь, мне давно не было так хорошо с женщиной, – сказал Пабло, чувствуя, что успокаивается. – Слушай, я ведь даже не знаю, как тебя зовут!
Он наклонился и поцеловал ее в щеку.
– Меня зовут Фернанда.
– А я – Пабло…
Он обнял ее своими сильными руками и подвел к кровати. Она не сопротивлялась. Он взбил подушки, чтобы ей было удобнее, положил ее, лег рядом и стал целовать ее нежную высокую шею.
– …Пикассо, – пробормотала Фернанда. – Я все про тебя знаю. Тебя все знают…
И Пабло снова поцеловал ее, и они обнялись, как обнимаются влюбленные.
Огонек обгоревшей свечи, стоящей на маленьком столике возле кровати, задрожал и погас.
После того как Фернанда стала любовницей Пабло, жизнь его переменилась. Присутствие этой женщины вдохновило его на многие работы в годы перехода к кубизму, особенно в 1906 году, когда Пикассо написал картину «Женщина с хлебами», а также сделал скульптуру «Голова женщины» и еще несколько работ, в том числе «Женщину с грушами».
Глава 23 Странный роман
В холодные, бодрящие утренние часы можно было увидеть, как Пабло и Фернанда прогуливаются рука об руку по Люксембургскому саду. Они кормили уток и голубей около большого круглого пруда, наблюдали за детьми, которые часами играли в кораблики. Сад находился рядом с Латинским кварталом, там приятно было спрятаться от городской толчеи и суеты в уютном мире великолепно подстриженных газонов и извилистых дорожек, усыпанных гравием. Там Пабло и Фернанда беспечно проводили время, наслаждаясь пейзажем.
Сад этот был частью ансамбля Люксембургского дворца, построенного в 1615 году на бывших землях герцога Люксембургского, для Марии Медичи.