Россия и Европа-т.3 - Александр Янов 15 стр.

Глава третья Упущенная Европа

модель

Важно и то, что, когда боо лет спустя после Хартии Вольностей великие державы Европы оказались перед необходимостью строить постнаполеоновский мировой порядок, в основу его положили они именно британскую коллегиальную модель. Роль английских баронов исполняли в этом случае европей­ские государства, а на месте короля, первого среди равных, оказа­лась, естественно, тогдашняя континентальная сверхдержава Россия. И преследовал этот европейский протопарламент, Священ­ный Союз, ту же двоякую цель, что и его средневековый предше­ственник: прекратить международную анархию и связать руки коро­лю (сверхдержаве).

Так создана была первая историческая модель преодоления анархии - на этот раз международной. И суть ее, как и в Англии 1215 года, заключалась втом, что никто в Европе и пальцем не смел шевельнуть в международной политике без одобрения Коллегии.

Коллегиальная

Да, они готовы были признать императора России хотя бы и «Агамемноном Европы». Но лишь при условии, что руки у него будут связаны. При условии, другими словами, что он забудет об «универ­сальной империи», которую пропагандировали московские идеоло­ги государственного патриотизма. Любая его попытка нарушить пра­вила игры, выйдя за пределы председательских полномочий, должна была наказываться точно так же, как наказывалась она за шесть сто­летий до того: изоляцией и восстанием против него всех членов Коллегии.

При «братце Александре» Россия соблюдала правила игры. Несмотря даже на то, что греческое восстание 1820-х практически парализовало её дипломатию. С одной стороны, общественное мне­ние требовало поддержать борцов на независимость православной Греции от мусульманского владыки. С другой, обязательства перед Коллегией вынуждали Россию помочь легитимному султану Оттоманской империи в борьбе против греческих «террористов». Результатом, естественно, стал политический конфуз. Но даже он не заставил Александра нарушить коллегиальную дисциплину.

Едва, однако, на петербургском престоле оказался «искренне национальный и вменяемый» Николай, ситуация изменилась ради­кально. Отныне на повестке дня стояла тотальная контрреволюция - независимо оттого, какого «цвета» были революционеры, восстав­шие против статус-кво, будь они единоверцами, как греки, или еди­ноплеменниками, как сербы.

До 1848 года смысл внешней политики России состоял, как мы уже знаем, в грандиозном политическом шантаже других членов Коллегии: только Россия с её миллионной армией в силах защитить вас от «красной» революции. Так что извольте подчиниться её дикта­ту. И всё было бы хорошо, когда б уже через пять лет после восше­ствия на престол Николая, во время французской революции 1830 года, не обнаружилась в этом сценарии трещина: «бароны» не пожелали подчиниться диктату председателя Коллегии.

Будь Николай и впрямь вменяемым, он уже тогда догадался бы, что план игры, основанный на шантаже европейских правительств, не работает. И что Коллегия, известная под именем Священного Союза, создана не столько против революции, сколько против рос­сийской гегемонии.

Глава третья Упущенная Европа

и наказание

Поставив себя на минуту в положение европейских партнеров России, мы тотчас поймем почему. Они толь­ко что с неимоверным напряжением сил сокрушили, наконец, фран­цузский проект «универсальной империи» и сполна испили чашу унижения, связанного с военной диктатурой всеевропейского деспо­та. Могли ли они после этого не опасаться повторения страшного опыта, позволив новой сверхдержаве единолично командовать на континенте?

Тем более, что совсем еще недавно, в эпоху Тильзита, Россия была союзницей Наполеона и нисколько, как известно, не возража­ла против раздела Европы между двумя империями (при условии, конечно, что Бонапарт уступит ей Константинополь). Не забудем также, что и после разгрома Наполеона она не только выторговала себе Польшу (не говоря уже о Финляндии), но и публично заявила: «Польское царство послужит нам авангардом во всех [будущих] вой­нах»10.

Как же, спрашивается, могли европейские политики нейтрализо­вать гегемонистские вожделения России в условиях, когда конфрон­тация с ней была для них заведомо немыслимой? Только одним спо­собом, тем же, каким английские бароны нейтрализовали в XIII веке власть короля, - кооптировав его. В XIX веке это означало шантажи­ровать его той самой «красной» революцией, которой он, король, пытался шантажировать их. Иначе говоря, втянуть его в контррево­люционный союз, тем самым связав ему руки.

Подразумевалось, как и в 1215-м, что в случае нарушения коро­лем условий договора, «бароны» выступят против него единым фронтом - и совместными усилиями сокрушат его. Короче говоря, тот же страх перед «красной» революцией, в котором петербургские идеологи государственного патриотизма видели инструмент будущей русской «универсальной империи», в руках главного архитектора Священного Союза австрийского канцлера Меттерниха оказался

Преступление

10 ИР Вып. 8. С. 576.

инструментом нейтрализации России. В этом смысле можно сказать, что Меттерних был настоящим изобретателем популярной впослед­ствии «политики сдерживания». Вот почему все расчеты петербург­ских стратегов оказались построенными на песке.

Французская революция 1830 года была первым серьезным предупреждением Николаю, что «бароны» не потерпят королевского своеволия. А когда добавилось к его демонстративному отказу при­знать новое французское правительство еще и зверское подавление в 1831-м польского восстания, Европа буквально возненавидела своего формального «короля» (впрочем, кто и когда любил гегемо­на?).

Вот доказательство: вернувшись из-за границы, первая группа молодых профессоров, командированных туда, как сказали бы теперь, для повышения квалификации, рассказывала о своей поездке с ужасом. «По их словам, - записывал 15 июня 1836 года А.В. Никитенко, - ненависть к русским за границею повсеместная и вопиющая. Часто им приходилось скрывать, что они русские... Нас считают чужаками, грозящими Европе новым варварством»[24].

Увы, ничего этого Николай не понял, тупо продолжая прежнюю политику шантажа. А потом грянул 1848-й. И вдруг обнаружилось, что для подавления своих «красных» революций Европа вовсе не нужда­ется в России. Не говоря уже о том, что Николай перепугался этих революций еще больше Европы и, не посмев схватиться с ними лицом к лицу, полтора самых опасных года ремонтировал свои пограничные крепости.

Тут-то^и последнему прапорщику должно было стать понятно, что неформальный председатель европейской Коллегии никогда, в отли­чие от «братца Александра», не понимал принятых в ней правил игры. Покуда «бароны» и «король» пугали друг друга революцией, это было не очень заметно. Все изменилось после 1848-го, когда европейская революция была побеждена, и Николай, уступив «коро­левскому» соблазну, вдруг резко переменил фронт и с обычной для него солдатской прямотой взялся за раздел Оттоманской империи. До тех пор, как мы знаем, он беззаветно защищал её неприкосно­венность - во имя контрреволюции. Именно поэтому грубое наруше­ние правил игры Священного Союза стало совершенно очевидным. И наказание не заставило себя ждать.

Оно было жестоким и унизительным. В середине XIX века «баро­ны» восстали против нарушившего договор «короля» точно так же, как делали они это в середине XIII, низложили его и поставили на колени. Шесть столетий спустя после подписания Хартии Вольностей коллегиальная модель международной политики сработала столь же четко, как тогда в политике внутригосударственной.

% аГлава третья

УРОК I Упущенная Европа

Я подчеркиваю это об-

стоятельство потому, что здесь содержится урок необычайной исто­рической важности. И вовсе не только для сегодняшних идеологов государственного патриотизма в Москве, мечтающих, подобно Александру Дугину или Дмитрию Рогозину, о реставрации россий­ской сверхдержавности. Урок для каждого, размышляющего о пре­одолении международной анархии в современном мире. И для сего­дняшних «баронов» (по крайней мере, тех из них, кто снова как ни в чем не бывало провозглашает «многополярную» анархию един­ственной альтернативой «однополярной» диктатуре). И для сего­дняшнего «короля».

Ведь если когда-нибудь и было время вспомнить об опыте Священного Союза, то пришло оно именно в начале третьего христи­анского тысячелетия, когда опять, как после наполеоновских войн, встала перед современными государственными людьми задача фор­мирования нового мирового порядка. Тем более, что сейчас, после окончания полувековой холодной войны, в Европе, например, и впрямь существует нечто вроде той самой Коллегии, к которой с великими муками пришли в 1215-м английские бароны и в 1815-м европейские державы. И, по крайней мере в теории, наделена эта Коллегия функциями, как две капли воды напоминающими функции Священного Союза. Более того, она-то как раз и ответственна - опять-таки в теории - за безопасность континента. Так она, собствен­но, и называется - Организация по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ). Казалось бы, вот он - инструмент, с помощью которо­го Европа могла бы окончательно преодолеть и дряхлую «однополяр- но-многополярную» контроверзу и международную анархию, уже приведшую в первой половине XX века кдвум мировым войнам.

Вплоть до 1991 года ничего подобного создать в Европе было, понятно, невозможно: Россия в очередной раз «выпала» из Европы, прихватив с собою всю восточную ее часть. Образовались поэтому два «королевства», вовлеченных в перманентный конфликт и само­стоятельно наводивших порядок на подведомственных им террито­риях. Россия навела его в Венгрии и Чехословакии и попыталась навести в Афганистане, лишь разбудив в результате дремавший сто­летиями вулкан глобального мусульманского сопротивления. Америка навела порядок в Корее и в Чили и попыталась навести его во Вьетнаме.

Мир, расколотый надвое (биполярный на геополитическом жар­гоне) обнаружил, однако, свою нежизнеспособность, рухнув в 1991 году. Что теперь? «Однополярная» диктатура или еще одна попытка воссоздать раскол на два «королевства» - под видом «мно­гополярного» мятежа? Похоже, что в последние годы Китай делает заявку на создание альтернативного «королевства», пытаясь при­влечь к делу в качестве младших партнеров исламский Иран, демо­кратическую Индию и неопределившуюся Россию.

Попытка, впрочем, выглядит заранее обреченной. По двум, по крайней мере, причинам. Во-первых, потому, что и сам кандидат в альтернативные «короли» находится, по сути, в вассальной экономи­ческой зависимости от американского рынка. А во вторых, - и это главное - сомнительно, чтобы Иран, Индия и Россия добровольно пошли в вассальную зависимость к новому «королю».

Я не говорю уже, что у России, в отличие от Ирана и Индии, есть уникальная возможность не становиться ничьим вассалом, найти, наконец, спокойную гавань в новой Европе, избавившись от пресле­довавшего ее столетиями кошмара геополитического окружения Располагает она этой уникальной возможностью просто по праву

рождения в европейской семье народов. Я имею в виду возмож­ность последовать, пусть с опозданием на полтора столетия, завету Чаадаева и стать одной из великих держав Европы, единственного в сегодняшнем мире региона, упразднившего как архаическую власть «королей», так и международную анархию.И живущего вдобавок по законам современного гражданского общества.

Казалось бы, первыми должны были ухватиться за такую возмож­ность национал-либералы с их обостренным переживанием зависи­мости от ненавистного нынешнего «короля» и мечтой о реставрации попранного величия России. Вот ведь они, независимость и величие, сами, казалось бы, просятся в руки. Но нет. Негоже, оказывается, России, по мнению национал-либералов, добиваться вступления в Европейский союз наряду со всякой, пусть и «братской», славян­ской, но все-таки мелкотой, вроде Польши или Чехии. Не к лицу. Россия сама себе король (несмотря на свои ничтожные в решающей экономической сфере два процента мирового ВВП). Суверенитет - это наше всё. На худой конец прислонимся к китайцам в ШАС. Всё лучше, чем идти в «социалистическую Европу», как презрительно именует её М.А. Колеров12. Не узнали? Перед нами ведь сегодняшний эквивалент той старинной, 1841 года, шевыревской «Европы, от кото­рой уже пахнет трупом», что привела в восторг николаевский чинов­ный Санкт-Петербург...

Беда, однако, не только в близорукости российского руковод­ства, пытающегося усидеть на двух стульях, и не только в яростном саботаже политической модернизации русскими националистами. Беда еще и в том, что ОБСЕ, которая и впрямь могла бы стать инстру­ментом России для вступления в Европейский союз, организована почему-то вовсе не по принципам современной демократии, даже не по модели Священного Союза, но по образцу средневекового поль­ского сейма. 56 «не позволям!» превратили ОБСЕ в такую же бес­плодную говорильню, какая стоила Польше ее государственности. Другими словами, исполнять свою коллегиальную функцию она, в отличие от Священного Союза, попросту неспособна. Деятельность единственной в XXI веке паневропейской организации оказалась

12 Колеров МЛ Цит. соч. С. 73.

в результате сведена к роли монитора за свободой выборов и состоя­нием прав человека. Иначе говоря, к функции сугубо гуманитарной.

Стоит ли удивляться после этого, что еще в апреле 1997 года пре­зидент Ельцин подписал в Москве с тогдашним китайским председа­телем Цзян Цземинем торжественную совместную декларацию, про­возглашавшую, что бы вы думали? Конечно же, необходимость борь­бы за восстановление «многополярного» мира. Другими словами, за международную анархию. И что стала с тех пор эта борьба за восста­новление анархии официальной политикой России, неукоснительно подтверждаемой на всех международных форумах?

Удивительно ли далее, что военно-политическая организация НАТО, нарушая свой собственный устав, категорически требующий от всех государств-членов подчинения военных органов граждан­ским, гуляет по Европе, как кошка, сама по себе - отказываясь под­чиняться средневековой гражданской говорильне ОБСЕ?Удивитель­но ли, наконец, что бывший «король» не видел ничего предосуди­тельного в том, чтобы не спросясь «баронов», по собственной воле определять, какие страны относятся к «оси зла», а какие нет?

Глава третья Упущенная Европа

Всё это, понятно, может происходить лишь по той причине, что никому не приходит в голову вспомнить историю. Право, кажется, что имеем мы здесь дело с неким экстраординарным выпадением памяти у современных политиков (и теоретиков).

Выпадение памяти?

Нигде ведь в самом деле не написано, что ОБСЕ,т.е. уже существующий форум паневропейской безопасности, непременно должен быть устроен по образцу старинного польского анекдота. И ничего, кроме провинциальных предрассудков, не мешает адаптировать его к современному миру. Почему в Европейском союзе можно решать спорные вопросы большинством голосов, а в ОБСЕ нельзя?

Привычная отговорка, что в этом случае 140-миллионная Россия выглядела бы слоном рядом, скажем, с ю-миллионной Венгрией, тут не работает. Ведь и в ЕС 8о-миллионная Германия выглядит «сло­ном» рядом с Люксембургом, не говоря уже о Мальте, всё население которых свободно разместилось бы, скажем, в Мюнхене. И тем не менее там давно научились преодолевать эту разницу посредством так называемых «взвешенных голосов» - в зависимости от числен­ности населения той или иной страны. Допустим, Германия имеет там 29 голосов, Люксембург 4» а Мальта и вовсе 3. Однако парламент­ская коалиция тех же, допустим, стран Бенилюкса (Нидерланды 13 голосов, Бельгия 12 и Люксембург 4) запросто уравновешивает «слона». А в компании стой же Мальтой и перевешивает его. В слу­чае с Россией дело решалось бы и того проще. Скажем, коалиция Германии и Франции запросто уравновесила бы её численное пре­восходство.

Важно, согласитесь, другое. Любой остроты конфликты решались бы на этом паневропейском форуме голосованием, а не патриотиче­скими истериями и не перенацеливаниями ракет - и уж заведомо не на поле брани. Еще важнее, что демократическая реформа ОБСЕ позволила бы России стать полноправным гражданином Европы, обойдя многолетнее ожидание в предбаннике ЕС, волей-неволей осваивая в то же время стандарты политической модернизации. Во всяком случае вектор политического движения России был бы точно определен. И не было бы унизительной надобности сидеть на двух стульях. Во всяком случае именно к такому решению подталкивает логика общеевропейского развития, начиная с Хартии Вольностей.

Ясное дело, однако, что для того чтобы Россия начала борьбу за реформу ОБСЕ, требуется еще более драматический шаг, нежели звонок Путина Бушу после и сентября. Я говорю о принципиальном решении сменить культурно-политическую ориентацию страны, т.е. сделать то же самое, что три столетия назад совершил Петр и о чем, развивая петровский опыт, напомнил нам Чаадаев. Способен ли будет на такой шаг преемник Путина, другой вопрос. Зависит ответ от калибра преемника, а также, боюсь, оттого, возникнет ли в ближай­шее десятилетие ситуация, аналогичная и сентября. Я имею в виду

ситуацию, способную еще раз поставить Россию перед решающим выбором.

Но даже если она повторит петровский выбор, проблема евро­пейской - и её собственной - безопасности и судьбы не будет реше­на окончательно. Конечно, предложи в 1997 году Россия не совмест­ную декларацию о восстановлении международной анархии Китаю, а демократическую реформу ОБСЕ (как образец будущего миро­устройства), вполне возможно, что Европе удалось бы избежать тра­гедии Косово.

Но большего ожидать от неё было бы наивно. Большего - поисти­не революционного - результата ожидать можно лишь от Европейского союза, который за вторую половину XX века сумел соз­дать принципиально новую, альтернативную Вестфальской (1648 года!), модель устройства политической вселенной. И тем самым вырваться далеко за пределы не только средневекового протопарла- мента, взятого за образец Священным Союзом, но и самой Вест­фальской системы с её «королями», «баронами» - и с международ­ной анархией.