В случае с «Записками (1780–1814)» диапазон может быть шире. В том же месте, что и в «Кратких записках», значится, что с описываемых событий прошло семнадцать лет и прямо указывается на текущее время – 1830 г.{526} Казалось бы, это свидетельствует о более поздней редакции. Однако мы бы не спешили это утверждать применительно ко всему тексту. По крайней мере, здесь отсутствует указание на 1825 г. как нижнюю грань, равно нет и других датирующих маркеров. При этом над созданием своих интимных записок автор мог работать дольше, периодически дополняя их и перерабатывая, поскольку по замыслу они охватывали не только период 1812–1814 гг., а должны были стать полноценным жизнеописанием. Очевидно лишь то, что «Записки (1780–1814)» никак не могли быть непосредственным источником для последней редакции «Кратких записок», на чем упорно настаивал А. Г. Тартаковский. Судя по всему, работа над обоими текстами шла параллельно, что, в частности, может объяснить появившиеся структурные изменения в опубликованном варианте «Кратких записок» по сравнению с текстом, поданным на рассмотрение цензуры.
Для датировки «Записок (1780–1814)» служит и еще одно наблюдение. В Отделе рукописей РНБ сохранился автограф А. С. Шишкова под названием «Отрывок из описания похода адм. Ш. с государем императором в 1812 и следующих годах. Пребывание мое в Брукзале»{527}. Судя по всему, текст написан после сентября 1831 г, то есть публикации «Кратких записок», на что косвенно указывает название, отсылающее к ним. Автограф имеет редакторскую правку рукой, вероятно, П. П. Свиньина, в архив которого он попал. Текст незначительно, на уровне отдельных слов и формулировок, отличается и от «Кратких записок», и от «Записок (1780–1814)». Всего нами замечено восемь разночтений между автографом (Л. 3–4) и «Краткими записками», которые при этом сближают его с «Записками (1780–1814)». Следовательно, основу его составляют именно они, хотя автор внес некоторые несущественные правки. С другой стороны, вероятно, привлекались и «Краткие записки», в которых содержится вставленное на полях описание посещения театра, опущенное в «Записках (1780–1814)». Непонятной остается только цель выписки отрывка и посылка его П. П. Свиньину: во-первых, он к тому времени прекратил издание «Отечественных записок», а во-вторых, это описание уже вышло в свет в «Кратких записках».
Учитывая вышесказанное, видится допустимым лишь расплывчато датировать опубликованную Н. С. Киселевым и Ю. Ф. Самариным редакцию временем около 1830 г., допуская при этом незначительное расширение хронологических границ.
Сюжетное сравнение «Кратких записок» и «Записок (1780–1814)» позволяет понять принципы редактирования А. С. Шишковым текста перед обнародованием в 1831 г. Заметим, что этот процесс сводился не только к исключению наиболее полемических мест рукописи, но и к вставкам, носящим конъюнктурный характер. Что касается первого, то автор, как ему представлялось, изъял все критические замечания в отношении действий правительства и двора и в адрес конкретных лиц. Не останавливаясь на каждом случае подробно, отметим лишь наиболее характерные примеры. Так, особенная забота его сводилась к недопущению компрометации Александра I: отсутствует предыстория назначения А. С. Шишкова государственным секретарем в связи с опалой М. М. Сперанского и публикацией «Рассуждения о любви к Отечеству», задевшего императора; не нашла отражения резкая критика действий правительства и командования накануне и в первые дни войны, а также высочайше поддержанного плана генерал-майора Л.-А.-Ф. фон Фуля; воздержался мемуарист от пространных рассуждений о выгодах удаления государя от армии; не упомянул о неблаговолении к себе самому и к фельдмаршалу М. И. Голенищеву-Кутузову, а также о собственном осуждении чрезмерного превозношения французского генерала Ж.-В. Моро и пожалования Ф.-Ц. Лагарпу ордена Св. Андрея Первозванного; «не вспомнил» о критике присланных к нему первых томов гражданского уложения и известном столкновении с Александром по поводу манифеста от 30 июля 1814 г., в котором, как казалось Шишкову, император, отдавая приоритет войскам перед дворянством, нарочито дискриминировал последнее, и т. д. К другой категории относится смягчение или полное исключение резких характеристик отдельных лиц. В этой связи следует отметить два сюжета. Во-первых, в «Кратких записках» отсутствует упоминание о замешательстве автора и его окружения при получении известия о назначении адмирала П. В. Чичагова командующим Дунайской армией. Многие тогда сомневались, и не без основания, что некомпетентный в вопросах командования сухопутными силами моряк, был в состоянии успешно действовать против французов. В итоге неудача П. В. Чичагова на Березине была единодушно, хотя и несправедливо, приписана общественным мнением исключительно ему одному, что поставило крест на его карьере и привело к травле и эмиграции. Для А. С. Шишкова заострить на этом внимание было важно, поскольку он находился почти в открытой вражде с адмиралом. В общем человек незлой и немстительный, автор «Записок (1780–1814)» все-таки не отказал себе в удовольствии съязвить по поводу последнего. Однако автор «Кратких записок» не счел возможным ни подвергать сомнению решения императора, ни бросать тень на одного из русских военачальников, пусть даже ему лично и неприятного. Во-вторых, речь шла о светлейшем князе М. И. Кутузове-Смоленском. Здесь ситуация была прямо противоположной: А. С. Шишкова связывали с фельдмаршалом не только дружеские, но и родственные отношения, он полностью признавал и в традиции времени превозносил заслуги последнего. Однако в «Записках (1780–1814)» содержится описание разговора М. И. Кутузова-Смоленского (имя не называется, но без труда угадывается) с императором, в котором тот сразу после изгнания французов просил о скорейшем возобновлении в Санкт-Петербурге французского театра. Вполне в рамках своей национальной ориентации, в которой он только укрепился во время войны, А. С. Шишков дает гневную отповедь свояку и подобным ему франкофилам. Понятно, что в создаваемый в «Кратких записках» образ национального героя-спасителя все это никак не вписывалось, потому и не нашло в них места.
Наконец, из текста было исключено все, что могло хотя бы в малой степени десакрализовать идею священной национальной войны против Наполеона, как то: упоминание о готовившейся эвакуации Петербурга, случаях коллаборационизма и самосуда в Москве и т. д.
При всем при этом в «Кратких записках» А. С. Шишков представил читателю свое ви́дение событий, вполне адекватное искреннему повествованию в «Записках (1870–1814)». Он отнюдь не стремился писать историю войны, то есть: избегал анализа причин, разбора кампаний, описаний сражений и дипломатического закулисья. Он, как и обещал в предисловии, писал только о случившихся с ним приключениях и о тех происшествиях, которым был очевидным свидетелем{528}. Поэтому во многом его записки кажутся собранием бытовых мелочей на фоне эпохальной картины, тем более что непростые взаимоотношения с императором приводили к частым и продолжительным отлучкам автора от главной квартиры. Предмет его описаний, прежде всего, – жизнь России и Европы в 1812–1814 гг. Но это только на первый взгляд, поскольку если целью «Записок (1780–1814)» и была формулировка своего жизненного кредо, то целью «Кратких записок» стало стремление сформулировать каноническое восприятие описываемых событий. Исходными постулатами здесь послужили:
– неприятие духа эпохи Просвещения, отрицание ее гуманистического содержания и проведение прямой следственной связи от идей французских философов через революцию к бонапартизму и, следовательно, к неисчислимым бедствиям Европы и России;
– восприятие Наполеона как порождения французского революционного духа и отпадения возвеличившей его нации от гражданского и священного долга, то есть восприятие через отрицание легитимности его власти, а следовательно, преступности действий;
– ярко выраженная франкофобия, укоренившаяся в сознании автора давно и усиливавшаяся в связи с литературной и общественно-политической деятельностью в предшествовавший период, оправданность которой нашла блестящее подтверждение в событиях войны;
– провиденциализм в понимании истории вообще и событий 1812–1814 гг. в частности;
– не до конца искренняя, однако нарочито подчеркнутая убежденность в решающей роли Александра I как главной (после божественного провидения) направляющей силы борьбы за восстановление мира в Европе;
– наконец, нечетко выраженная, но вполне угадываемая претензия на утверждение за Россией мессианской роли в восстановлении легитимизма.
Собственно, все вышеозначенное почти полностью совпадало с мировоззрением А. С. Шишкова, но, в отличие от частных записок, должно было быть публицистически заострено в публиковавшихся «Кратких записках». Поэтому частные детали оставались лишь фоном, который не работал на концепцию так, как того бы требовал жанр мемуарного произведения, но обеспечивал фундамент основному замыслу.
Наконец, из текста было исключено все, что могло хотя бы в малой степени десакрализовать идею священной национальной войны против Наполеона, как то: упоминание о готовившейся эвакуации Петербурга, случаях коллаборационизма и самосуда в Москве и т. д.
При всем при этом в «Кратких записках» А. С. Шишков представил читателю свое ви́дение событий, вполне адекватное искреннему повествованию в «Записках (1870–1814)». Он отнюдь не стремился писать историю войны, то есть: избегал анализа причин, разбора кампаний, описаний сражений и дипломатического закулисья. Он, как и обещал в предисловии, писал только о случившихся с ним приключениях и о тех происшествиях, которым был очевидным свидетелем{528}. Поэтому во многом его записки кажутся собранием бытовых мелочей на фоне эпохальной картины, тем более что непростые взаимоотношения с императором приводили к частым и продолжительным отлучкам автора от главной квартиры. Предмет его описаний, прежде всего, – жизнь России и Европы в 1812–1814 гг. Но это только на первый взгляд, поскольку если целью «Записок (1780–1814)» и была формулировка своего жизненного кредо, то целью «Кратких записок» стало стремление сформулировать каноническое восприятие описываемых событий. Исходными постулатами здесь послужили:
– неприятие духа эпохи Просвещения, отрицание ее гуманистического содержания и проведение прямой следственной связи от идей французских философов через революцию к бонапартизму и, следовательно, к неисчислимым бедствиям Европы и России;
– восприятие Наполеона как порождения французского революционного духа и отпадения возвеличившей его нации от гражданского и священного долга, то есть восприятие через отрицание легитимности его власти, а следовательно, преступности действий;
– ярко выраженная франкофобия, укоренившаяся в сознании автора давно и усиливавшаяся в связи с литературной и общественно-политической деятельностью в предшествовавший период, оправданность которой нашла блестящее подтверждение в событиях войны;
– провиденциализм в понимании истории вообще и событий 1812–1814 гг. в частности;
– не до конца искренняя, однако нарочито подчеркнутая убежденность в решающей роли Александра I как главной (после божественного провидения) направляющей силы борьбы за восстановление мира в Европе;
– наконец, нечетко выраженная, но вполне угадываемая претензия на утверждение за Россией мессианской роли в восстановлении легитимизма.
Собственно, все вышеозначенное почти полностью совпадало с мировоззрением А. С. Шишкова, но, в отличие от частных записок, должно было быть публицистически заострено в публиковавшихся «Кратких записках». Поэтому частные детали оставались лишь фоном, который не работал на концепцию так, как того бы требовал жанр мемуарного произведения, но обеспечивал фундамент основному замыслу.
В «Записках (1780–1814)» А. С. Шишков изредка прибегал к цитированию официальных документов (в основном собственноручно написанных манифестов), но в большинстве случаев ограничивался отсылками к ним. Другое дело – «Краткие записки». Пространные включения манифестов служили решению центральной задачи текста. Намерением А. С. Шишкова было распространение и утверждение в публике своего ви́дения событий, своих оценок в их относительно широком историческом, национальном, религиозном и нравственном контекстах, которые, повторимся, претендовали на то, чтобы стать каноническими. Достигнуть этого было невозможно без определенной сентенциозности изложения, позволить явно выражать которую он не мог ни в силу заявленного жанра произведения, ни по цензурным соображениям. При этом манифесты, во-первых, стали квинтэссенцией миропонимания государственного секретаря, а во-вторых, формально исходили от верховной власти, и, таким образом, восприятие и осмысление происходившего А. С. Шишковым приобретало статус официальных идеологем. То есть он убеждал читателя не только своей правдой, но высшей государственной правдой, парировать которую в сложившихся условиях было невозможно. В том же контексте целевой установки следует, с нашей точки зрения, рассматривать и включение в текст «Кратких записок» компиляции отрывков из Священного писания, которая, по мнению А. С. Шишкова, являла собою полное о военных действиях русской армии сделанное повествование{529}. В данном случае он воспользовался авторитетными текстами, подкрепляя ими собственные рассуждения, субъективные по сути, но защищенные от критики самим источником компиляции. В дополнение к этому в публикации есть примечательная оговорка: «Сблизив таким образом сии тексты, выбранные из разных мест священного писания, находил я их толь ясно и подробно описующими все происходившие с нами приключения, что, бывши после с докладами у государя, попросил я позволения прочитать ему сии сделанные мною выписки. Он согласился, и я прочитал их с жаром и со слезами. Он также прослезился, и мы с ним в умилении сердца довольно поплакали»{530}. Здесь монаршие слезы стали видимым признаком одобрения образа мыслей государственного секретаря, а следовательно, общая тональность компиляции Шишкова тем самым тоже вписывалась в систему официальных идеологем. Впрочем, эти тексты были помещены и в «Записках (1780–1814)», однако в другом месте и только в подстрочных примечаниях, поскольку композиционно они не несли уже такой смысловой нагрузки.
* * *Книга А. С. Шишкова не прошла незамеченной. Вскоре после ее публикации появились отклики в периодической печати, которые позволяют понять, насколько достиг своих целей автор.
Как уже упоминалось выше, 10 октября 1831 г. в «Санкт-Петербургских ведомостях» были напечатаны высочайшие рескрипты Николая I от 13 сентября и Александры Федоровны от 17 сентября на имя А. С. Шишкова, данные по представлении им «Кратких записок». Здесь же было опубликовано и официальное письмо воспитателя наследника генерал-майора К. К. Мердера от 14 сентября.
После появления в газете этих эпистол в ней, что совершенно естественно, вскоре, в номере за 31 октября, была опубликована хвалебная рецензия на издание. «Краткие записки» величались «драгоценной для России» книгой, отмечалась «сила, простота и откровенность истины» слов А. С. Шишкова, с которыми он «открыл разительно заблуждения современных писателей» относительно событий войны. Особенно рецензент признавал достойным любопытства сюжет, связанный с коллективной петицией Аракчеева, Балашова и Шишкова к Александру о необходимости оставить войска. Отмечал он как заслуживающие внимания компилятивное сочинение на основе Священного писания, воззвание к французам, в котором были «превосходно обнаружены зловредные заблуждения распространителей революции, гордящихся мнимым просвещением». «Записки сии, – логически развивая мысль, утверждалось в рецензии, – дают понятие о Наполеоне, совершенно несходное с тем романтическим величием, в каком обыкновенно представляют его». Таким образом, А. С. Шишков мог быть доволен тем, что одна из центральных целей – десакрализация Бонапарта – была им достигнута.
В связи с «Рассуждением о нынешнем положении нашем», поданным государю во Франкфурте, А. С. Шишков ставился рецензентом по красноречию выше Тита Ливия и Тацита, а по бесхитростному правдолюбию – князя Долгорукого (надо полагать, Якова Федоровича). «Описания просты, живы, приятны, увлекательны», – отмечалось в рецензии: – «В записках А. С. Шишкова везде видна откровенность, благородное правдолюбие и любовь к Отечеству. […] Да порадуется почтенный автор признательностью всех его соотечественников за издание записок его. Приятно надеяться, что он подарит нас и продолжением сих записок. – Потомство будет благодарить его и почерпать из его творений драгоценные уроки любви к Отечеству»{531}.
Другие две рецензии на «Краткие записки» появились в московских неофициальных журналах «Телескоп» Н. И. Надеждина{532} и «Московский телеграф» Н. А. Полевого{533} примерно в то же время. Автором первой из них, вероятно, был сам издатель журнала. Его статья начиналась с рассуждений о причинах современного ему бума мемуаротворчества. «Век наш, – писал он, – может назваться веком признаний и записок. Никогда люди не были так словоохотливы о себе, как ныне: никогда не выставляли самих себя на позорище с такою откровенностью, с таким беспристрастием, с таким, можно сказать, самоотвержением»{534}. И далее автор дает то объяснение указанному феномену, которое в современном источниковедении стало классическим, связав его с раскрепощением и индивидуализацией сознания человека Нового времени, с осознанием ценности личного опыта и рефлексии для современности и истории и востребованностью их в обществе. «Отсюда очевидна внутренняя занимательность нынешних записок, – подытоживает он: – в них заключается современная история, так сказать, начерно, в ее первоначальных материалах»{535}. Однако далее автор противопоставляет европейские произведения этого жанра русским, которые «в характере и тоне изложения […] не могут и не должны сходствовать с так называемыми мемуарами (mémoires) других европейских наций. Сии последние тем значительнее и любопытнее, чем подробнее и мельче обстоятельства, в них сохраняемые». В чем же тогда рецензент видел предназначение отечественных записок, какие отличные от европейских обстоятельства русской жизни должны детерминировать их тематику, стилистическое своеобразие и саму эстетику? Он поясняет: «У нас, где единая нераздельная жизнь проливается величественным невозмутимым потоком, может и должен господствовать один общий государственный интерес, поглощающий все биографические подробности в своем историческом величии. С тем же самоотвержением, как историки, наши сочинители записок должны сколько можно менее заниматься собой и своей личностью, ибо она в общем ходе дел слишком имеет мало значительности. Одним словом, у нас записки могут и должны быть летописями. И с этой точки зрения до́лжно рассматривать и ценить все их опыты, являющиеся в нашей словесности»{536}. Оставим без дальнейшего развития мысль о том, что своим заявлением автор, по сути, принес в жертву наблюдаемому им «величественному невозмутимому потоку» русской жизни и «государственному интересу» право отечественных мемуаристов на индивидуалистическое сознание и призывал их, как и прежде, слиться, пользуясь его же выражением, в «огромные, неразделенные массы, коих общие движения вписывались крупными буквами на величественных скрижалях Истории»{537}. Важнее то, что такая оппозиция послужила для него ключом к противопоставлению записок А. С. Шишкова и А. И. Михайловского-Данилевского, появившихся в свет одновременно и посвященных одним и тем же событиям. Последний упрекается рецензентом как раз за внимание к деталям, незанимательным самим по себе и избыточным при создании эпических литературно-исторических полотен. По сути, он обвинялся в «эгоизме, любящем ставить себя средоточием общего внимания»{538}. Напротив, достоинство записок А. С. Шишкова, «маститого Нестора нашей словесности», рецензент видел в том, что «в них сохранены многие важные документы истории незабвенной Отечественной войны». И далее: «Издатель их был органом воли монарха, предводительствовавшего Россию на избавление Европы. Чувствуя важность столь высокого назначения, он дышал и жил одною любовию к Отечеству, коей тогда, можно сказать, был посредником между царем и народом русским. Отсюда – все сохраненные им в записках бумаги, замечания, беседы, изречения – имеют высокую историческую важность. Почтенный старец излагает их с очаровательным простодушием, без всякого принуждения и искусства, не отягощая излишними пояснениями и толкованиями, но предоставляя проницательности каждого разгадать полный смысл знаменательных указаний. Скажем коротко: записки г. Михайловского-Данилевского останутся в одних библиографических воспоминаниях, записки Шишкова будут достоянием истории!»{539}