- Если мне суждено умереть, я умру в миру, а не в казенном доме.
- В миру?.. А где это? - не понял Платон. - То есть вы не хотите в больницу, а хотите домой?
- Мой дом - это божий дом, - уточнила старушка, сдвинув ноги и оправив юбку. - Помоги сесть. Может, и не сломано ничего, а ты уже раскаркался!
Платон посмотрел на протянутую руку и взял тонкое запястье - осторожно, не дыша, как дорогой бокал за треснувшую ножку.
- Ну вот, ноги чувствую, спина сгибается, глаза видят, - констатировала старушка. - А в больнице . ведь первым делом раздеться прикажут. Я не могу раздеваться перед мужиками. Мне не положено.
Напрягшись, она встала, крепко уцепившись двумя руками за кисть Платона.
- Почему... не положено? - осторожно поинтересовался он.
- Так ведь монашка я, невеста господа, - объявила пострадавшая.
Платон закрыл глаза и пошатнулся. За последние дни с ним случилось много всего странного и ужасного, но даже в самом извращенном кошмаре он не мог себе представить, что собьет на дороге женщину, и не просто женщину - монашку!..
- Ничего, родимый, - забормотала старушка, поглаживая его по руке, отлежусь, и все пройдет. И боль в правом ребре, и ушиб на мягком месте. Ты дыши, дыши глубоко и не думай про мои беды. Твоя машина?
Платон открыл глаза.
- Машина?.. Машина моя. Знаете, что мы сделаем. Мы поедем ко мне домой, и я приглашу из поликлиники врача. Я попрошу, чтобы женщина пришла. Она вас осмотрит и скажет, нужно ли вам в больницу.
- И то дело, - легко согласилась старушка. - А шиньон подбери, подбери, родимый.
Платон как в бреду отнял свою руку и нагнулся за пучком волос. С содроганием протягивая его старушке, он только теперь рассмотрел ее голову. Под спавшим на шею платком оказались короткие жидкие волосики серого цвета. На макушке небольшое их количество было схвачено в тощий хвостик, к которому, вероятно, и крепился выпавший пучок. Тогда Платон обшарил глазами ее лицо и поразился его страдальчески отстраненному выражению.
- Ой, господи, дай мне силы, - дернулась старушка, схватившись одной рукой за поясницу, а другой за грудь. - Хоть бы не помереть по дороге.
Она не возражала, когда Платон легко взял в руки ее костистое тело и поместил на заднее сиденье.
Оказавшись в дверях своей квартиры со старушкой на руках, Платон задумался - куда ее нести?
- А ты меня - в уголок, в уголок, родимый. Чтобы никому не в тягость, чтобы ничье место не занять.
- Где взял бабульку? - поинтересовалась Илиса.
- Сбил машиной.
- И зачем ты ее домой притащил? - вышел на шум Вениамин. - Ее в больницу надо, в гипс и под капельницу.
- Она не может в больницу. Ей запрещено раздеваться перед мужчинами.
- Да ну?! - восхитился Веня и подошел поближе, чтобы разглядеть как следует такой интересный экземпляр женщины.
- Почему? - подошла и Квака.
- Она монашка.
- Тони, ты хочешь сказать, что, тащась по городу с любимой скоростью в пятьдесят километров, ты исхитрился сбить престарелую монашку?
- Дайте пройти, родственнички, - Платон решительно направился к гостиной. - Помогли бы!
- Ты тащишь ее на супружескую кровать? - начал помогать Веня.
Платон застыл у большого дивана в гостиной.
- Господь с тобой, добрый человек, не нужно меня класть на супружескую кровать! - вступила старушка. - Мне бы в уголочек, чтобы не мешать никому... Вон там, в коридорчик, как собачку бездомную. Неудобно мне будет в этой большой комнате сначала надо обвыкнуться в коридоре, присмотреться, что за народ в доме, может, кому сильно помешаю...
- Можно вынести в коридор раскладное спальное кресло, - поучаствовала в обустройстве пострадавшей и Илиса. - У тебя не коридор - целый холл
в коридор выкатили кресло, вынесли торшер к нему и маленький антикварный круглый столик из кабинета. На столик, царапнув Платона по нервам тут же были помещены шиньон и сумка.
- В кабинете есть раздвижная ширма, - задумалась Илиса.
- Ни в коем разе! - воспротивилась усаженная в кресло старушка. - Это же я ничего видеть не буду!
И Платон с облегчением выдохнул, отгоняй от себя видение трехстворчатой старинной ширмы в углу коридора. Из китайского шелка с ручной вышивкой и бамбуковыми стойками.
Появившаяся через полчаса врач по вызову сначала долго расспрашивала Платона Матвеевича о самочувствии, настояла, чтобы послушать его сердце, корила, что он не соблюдает постельный режим после инсульта, и поражалась его бодрости и быстроте движений.
- Это у вас нервное, - приговорила она, наконец, после долгих раздумий.
Старушка в коридоре вся извелась от недостатка внимания и даже начала покашливать и постанывать.
Платон вкратце описал ситуацию и удалился из коридора.
Врач пришла в гостиную не скоро. Осмотрела притихших перед выключенным телевизором домочадцев.
- Это не та женщина, которая?.. Которая стреляла в вашего...
- Нет, - Платон прервал ее потуги тактично выразиться. - Эта совсем старушка, к тому же - монашенка.
- Мне сорок восемь лет, - с обидой сказала врач, - и я не считаю себя старушкой.
Вениамин и Квака уставились на нее с удивлением, а Платон закрыл глаза и положил правую ладонь на грудь - туда, где от предчувствия новых неприятностей трепыхнулось сердце.
- Ваша старушка пятьдесят шестого года рождения. Отменное здоровье, наработанная мускулатура, ни капли лишнего веса.
- А сколько ей лет? - не справился с расчетами в уме Вениамин.
- Полных сорок семь.
- Как вы узнали? По паспорту? - спросила Илиса.
- Нет у нее паспорта, вот что мне больше всего не нравится. Говорит, что божьим людям паспорт ни к чему. Сует какую-то справку с неразборчивой печатью. По справке узнала!
- Не кричите, - поморщился Платон. - Она похожа на монашенку.
- Да. По одежде и нижнему белью могу сказать, что эта дамочка не из светского салона выскочила на дорогу перед вами. Как минимум - сектантка.
- Пожалуйста, - устало попросил Платон, - скажите, что у нее сломано, и покончим...
- Ничего, - уверенно ответила врач, с нескрываемым удовольствием отметив некоторую растерянность на лицах присутствующих.
- То есть ее не нужно отправлять в больницу? - уточнил Платон.
- Ей нужно нарисовать на левой ягодице сетку из йода. Это можно сделать спичкой, - уточнила врач.
- Зачем это? - насторожился Веня.
- Гематома, - объяснила Илиса.
- Это не заразно? - скривился он.
- А голова?.. - Платон постучал себя по лбу.
- Никакого намека на сотрясение мозга, отличные реакции на раздражители, поняла его врач с полуслова.
Платон подумал, что пора бы ему обрадоваться - старушка... то есть сбитая женщина, оказалась совершенно целой и невредимой, если не считать синяка на заднице.
- Вот и отлично, - он провел ладонью по столу, как бы сметая все свои страхи.
- Платон Матвеевич, - не могла успокоиться врач, - не стоит приводить к себе в дом незнакомых женщин.
Илиса прыснула.
- Господи, я ее сбил, она монашка! Куда мне нужно было ее приводить?
- Я только хотела сказать, что у этой монашки татуировка на спине. Что, согласитесь, несколько странно для...
- А сыпи у нее на спине нет? - перебил Платон. - Или каких пятен заразных? Вы же врач, я вас пригласил для осмотра пострадавшей - обратите внимание! пострадавшей, а не подозреваемой в уголовных преступлениях!
В этот момент Платон подумал, что хорошо бы сплюнуть для порядка, чтобы прогнать подальше сорвавшиеся в раздражении с языка слова. Но не сплюнул. Неудобно было перед врачом.
- Добрые люди-и-и! - раздалось из коридора. - Попить бы!
Илиса взяла кружку с водой.
- Никакой мочи нет подняться, в глазах темно!.. - стенала в коридоре монашка. Илиса что-то тихо втолковывала ей.
- Нет, что ты, какая еда! - отказывалась пострадавшая. - Разве пару яичек, хлебушка с чаем да яблочко. И то не знаю, смогу ли...
Вернувшись в кухню, Илиса взяла поднос и стала загружать его едой. Платон протянул врачу деньги и пошел ее проводить. В коридоре он заметил, как женщины обменялись быстрыми недоверчивыми взглядами.
Потом он долго разглядывал поднос, уставленный тарелками. Холодная вареная говядина, бутерброды с колбасой, сыр, поджаренные тосты, персики, открытая баночка красной икры и кофейник, который еле поместился.
- Это ей? - опешил Платон.
- Что ж я, голодного до смерти человека по глазам не распознаю!
Он постоял в кухне, чтобы дождаться реакции монашенки. Дождался.
- А яичек так и не принесла, девонька! Я яички люблю. Всмятку!
Ночью Платон проснулся от плача. Он сел в кровати и затаил дыхание. Кто-то плакал, негромко, отчаянно, не таясь. Нашарив шлепанцы, Платон вышел в коридор. Плач прекратился. Платон обошел неспешно всю квартиру. В гостиной на огромной постели спала в уголке Илиса. То, что она спала, подтверждал негромкий равномерный храп. Подойдя к кровати, Платон захотел накрыть одеялом крохотную ступню, уже протянул было руку, но замер, пораженный. Он соотнес расстояние от раскинувшейся Илисы до этой пяточки в другом конце разложенного дивана и вдруг понял, что чувствует человек, столкнувшийся со сверхъестественным. Оторопь сердца - так бы это назвал Платон Матвеевич, если бы захотел в тот момент описать свое состояние. У него было несколько секунд, чтобы решиться. Он не приподнял одеяло. Рука дернулась, словно в неудачной попытке перекрестить, но он не открыл одеяло. Наклонился и прижался губами к ступне, чтобы только убедиться - живая, теплая. Пятясь, ушел к двери на цыпочках.
В библиотеке спал Вениамин. Платон выключил плеер у него на груди и осторожно снял наушники.
В коридоре он стал у скорчившейся под пледом пострадавшей и тихо спросил:
- Что вы плачете?
- Душа тоскует, - высунула голову женщина.
- Как вас зовут?
- Лукреция я, - с готовностью ответила она. - А в миру была Лужана.
- У вас какая-то справка имеется, - замялся Платон. - Что там написано?
Он думал, что монашка покажет ему справку, но та пробормотала скороговоркой - наизусть:
- Раба божья Лукреция, приписанная к Волховскому монастырю Печерского района, имеет годы рождения 1956 и 1989.
- Почему годы разные? - удивился Платон.
- В первом годе я родилась на свет божий, а в другом - приняла постриг.
У этой женщины две даты рождения. У Илисы два тела. Может такое быть? Что там лежало под одеялом? У изголовья - верхняя часть Кваки с зеленым бородавчатым телом ниже пояса? А внизу? Верхняя половина лягушки со стройными женскими ножками...
- Да тебя бесы одолели! - заметила Лукреция. - Наклонись.
Платон наклонился, и монахиня мелким крестом перекрестила его голову много раз и при этом поплевала, что-то приговаривая.
- Спасибо, - чувствуя себя идиотом, поблагодарил Платон, проведя рукой по волосам, а потом вытер ее о пижамные брюки.
- Ничего, ничего... Я поживу у тебя, окроплю дом святой водой, а то нечисти тут - видимо-невидимо!
- А вы... Вас в монастыре не хватятся? - с на-деждой поинтересовался Платон.
- Не хватятся! - успокоила его Лукреция. - Я уже три года как странствую. По святым местам ходила, душой очищалась, а теперь приживалкой живу. При церкви батюшки Апексима. Пока церковь строится, я за рабами приглядываю.
- Рабами? - удивился Платон.
- Ну да, за рабами божьими беженцами - да странниками всякими незаконными. Я как раз шла проведать попрошаек, что милостыню собирают у моста, а тут ты меня сбил, прости господи твою душу грешную... - крестясь, Лукреция села, свесив ноги, пошарила в сумочке и вдруг закурила, щелкнув зажигалкой.
У Платона от такой непосредственности пламя зажигалки размножилось в глазах десятком огоньков.
- Невозможно!.. - прошептал он, не в силах быстро и правильно сформулировать запрет. - В моем доме не курят!
- Ох-ох-ох, - покачала головой Лукреция, - раскудахтался! А может, мне нервы упокоить надо? Сядь, - она постучала рядом с собой по разложенному креслу. Затянувшись как; следует, заметила, выпуская дым: - Вон у тебя какие глаза блудливые! Чего бродишь ночью по дому, а? Много грешишь?
- Что?., что вы сказали? - опешил Платон. Он как раз в этот момент обдумывал, провалится ли под тяжестью его большого тела разложенное кресло, если и в самом деле сесть?
- Грешишь, спрашиваю, много?! - закричала Лукреция, как глухому.
- Не кричи,.- поморщился Платон, от возмущения легко переходя на "ты". Немедленно прекрати курить! - приказал он громким шепотом.
- Ладно, - согласилась Лукреция, затянулась напоследок и вдруг, наклонившись, тронула его за ногу.
Платон отшатнулся назад, потеряв шлепанец.
Лукреция положила на пол сигарету, подобрала тапок и шлепнула им по дымящейся сигарете, как бьют по большому таракану.
Платон от таких ее действий захлебнулся на слове "Паркет-с-с!"
- И все дела, - удовлетворенно заметила монашка, выпрямляясь.
Совершенно обессилев, Платон сел рядом с ней, не сводя глаз со шлепанца.
- Ну вот, - кивнула Лукреция, - толстуха, которая развалилась одна на большой кровати, она тебе кто?
- Невестка, - ответил Платон и задумался. - То есть она теперь вдова получается.
- Твой сын умер? - буднично поинтересовалась монашка.
- Не сын. Племянник. Старший, - уточнил Платон. - У меня нет детей.
- А в комнате с книжками, значит, младший племянничек спит, - кивнула сама себе Лукреция и вдруг спросила, близко придвинувшись: - Отпевали?
- Что?.. - отшатнулся Платон.
- Ты глухой или дурак - с одного раза не понимаешь? Отпевали умершего, спрашиваю?!
- Наверное... - пожал плечами Платон, пытаясь вспомнить, что говорила Илиса о похоронах.
- А то отпеть нужно, - строго заметила Лукреция. - Просто необходимо. Ты вот что, Платон, имей в виду: твоя невестка - ведьма.
- Я знаю, - отмахнулся Платон и вдруг подумал, что не называл ей своего имени. - А ты как определила?
- А разве нормальный здоровый, как бык, молодой мужик возьмет такую в жены? Это только по колдовству или по уговору какому.
Она могла слышать его имя, когда приходила врач.
- Бобылем, значит, живешь, - заметила Лукреция. Такое замечание ответа не требовало. Они помолчали.
- Ладно, - монашка решительно стукнула кулаком в ладонь. - Давай, Платон, договоримся так. Я поживу у тебя несколько дней, а ты скажешь своим, чтоб слушались меня. А я у тебя наведу чистоту. Углы обтрушу, где нужно водичкой побрызгаю, где нужно - поплюю, чтобы всякая нечисть...
- Нет, - спокойно сказал Платон.
- Нет?
-Нет.
- А если я в милицию заявление напишу на ущерб? - поинтересовалась Лукреция. - У меня и свидетели имеются.
- А если я сам приведу участкового, чтобы ой хорошенько проверил твои документы?
Лукреция задумалась. Платон тоже молчал, не торопя ее.
- Да мне нужно-то всего три дня. Отлежусь, отмоюсь, отъемся. А то у отца Апексима вечный пост. А я за это отмолю твоего племянника умершего.
- Отмолишь? - не понял Платон.
- Отпевание устрою по знакомству, настоящее. И отмолю грехи. Он ведь умер молодым?
- Молодым, - Платон закрыл глаза, не пропуская боль в сердце.
- Значит, грешил где ни попадя, так? Что ж я, не знаю их, молодых...
Она полезла рукой в сумочку.
- Нельзя, - тихо приказал Платон. Лукреция вздохнула и убрала руку.
- Значит, договорились? - Она посмотрела на Платона. В полумраке коридора ее лицо с изумительным овалом, большим удлиненным лбом, как у голландских женщин на древних портретах, казалось молодым и давно знакомым.
- В квартире не курить, - сдался Платон.
- Ладно. В холодильник я буду заглядывать часто, скажи, чтобы твой племянник не цыкал.
- Мойся почаще, а то от тебя бомжами пахнет, - продолжил обсуждение ее пребывания Платон.
- Еще я обязательно пороюсь во всех шкафах.
- Это зачем?
- Люблю рыться в чужих шкафах.
- Ну, ладно...
- Могу чего-нибудь по забывчивости в сумку положить. Дорогих вещей не беру. Ты потом посмотришь сумку сам и с чем не сможешь расстаться, заберешь. У меня нет вшей, чистая я, - невпопад заметила Лукреция.
- Поздравляю... Три дня?
- Три. Надеюсь, я все успею.
Перед тем как уйти в спальню, Платон запер кабинет. Он чувствовал себя несколько успокоенным. Лег, раскинувшись, как всегда, закрыл глаза, обдумывая, что рассказать Вениамину об Авроре.
- Спишь? - прошелестело совсем близко и так тихо, словно и не звуки это были, а движение воздуха.
Платон открыл глаза. У кровати стояла Илиса в длинной ночной рубашке. Она приложила палец к губам, призывая его молчать. Платон сел и подтянул к себе ноги. Илиса покачала головой - она не собирается укладываться.
- Гони ее, Платон Матвеевич, - прошептала Илиса. - Она плохой человек.
- Она останется на три дня. Отлежится и уйдет.
- Ты слишком добрый. Она мне не нравится. А плачет как страшно, как по покойнику. Так собаки воют, чувствуя близкую смерть.
- Три дня. Пусть ест, сколько хочет. И сколько сможет.
Платон покосился на голые ступни Илисы. Она поджала толстые пальчики. Теперь ее ступня напоминала ласту, а та ножка...
Сколько сможет съесть раба божья Лукреция, он узнал уже утром. Придя в кухню последним, Платон сразу наткнулся на взгляд Вениамина. Смотрел племянник сосредоточенно и зло.
- И что у вас, доброе утро или какое? - поприветствовал всех Платон.
- Доброе, слава богу - господу нашему Иисусу Христу, - с готовностью отрапортовала Лукреция.
- Она сожрала всю ветчину, - заметил Веня.
- Ладно, я съем бутерброд с сыром, - Платон сел и выжидательно посмотрел на Илису.
- Сыр она сгрызла еще ночью, - пожала плечами та.
- Полголовки швейцарского сыра? - не поверил Платон.
- И тот, который тертый был, в пакетиках, - кивнула Илиса.
- Не одна я по ночам ем, - оправдывалась Лукреция. - Кто-то еще бродил под утро, шарил в холодильнике. Маленький, как мышка. Кто еще здесь живет? - Она выжидательно посмотрела на Платона.
- Не твое дело, - грубо оборвал ее Веня и тоже посмотрел на Платона. Скажи этой...
- Прошу, знакомьтесь. Лукреция, Вениамин, Илиса.
- Тоже мне - Лукреция! - хмыкнул Веня. - Я лично такого имени говорить не собираюсь. Нет, ну смолола она твой сыр, я не в претензии, если ты не против! возмущался он, обращаясь к Платону. - А зачем потом мой зажирать - соленый, болгарский, из банки?! Нет, ты скажи, кому попрет брынза после килограмма дорогого сыра?
- В миру меня звали Лужана Нагая, - громко заявила Лукреция, воспользовавшись небольшой паузой, Вениамин в этот момент оглядывал присутствующих, чтобы оценить степень их понимания ужаса происходящего.