Дело короля становится делом общим. Грязные шпаги, собравшиеся под апельсиновой сенью, прекрасно знают, что именно раздоры вокруг серебра пополняют ряды жертв и заказчиков. А воры понимают, что набивает толстые кошели, столь часто в этом городе меняющие владельца!
В том числе и мошну архиепископа, который, подписывая грамоту с распоряжением о выдаче, собственной рукой над подписью начертал: «Сия любезность оказывается мною городским властям единократно и не может быть возведена в обычай». Потом внимательно осмотрел просителя.
— У тебя последняя неделя. Зачем тебе?
— Это как последняя строка в сонете, ваше высокопреосвященство… Пусть точка в конце моей службы будет красивой.
Прелат вздохнул. Поставил подпись, но бумагу отдать не спешил.
— Проповедовать не тянет? Держись. Ох, стоило тебе идти на теологию!
Диего промолчал. Стихи, лекции и шпага — неужели этого мало?
— Занятий тебе хватает сейчас, — архиепископ словно мысли прочел, — но что будет, если ты их потеряешь? Или еще что-нибудь случится, такое, чего я и угадать не могу? Рядом с одним юристом молния ударила — помнишь, что вышло?
Вышел Лютер, пытавшийся исправить католическую веру — и ввергнувший мир в столетие религиозной войны. Но…
— И не рассказывай о верности католической и ортодоксальной вере и матери Церкви… Лютер тоже начинал искренним католиком. Инквизиция, подозреваю, тебя бы сожгла или предписала перейти на теологию… Я…
Архиепископ вздохнул еще раз. Протянул подписанную грамоту.
— Ступай. Исполняй долг… и помни о короле и вере!
В присутствие поджигателя ведут, как на казнь, — по бокам десять стражников, впереди альгвазил с жезлом, рядом вместо священника алькальд. Говорящий также вкрадчиво и тоже призывающий к покаянию, но с заботой не о душе, а о теле.
— Послушай, к чему тебе пытка? Скажи сейчас, кто тебе заплатил! Если я возьму тварь раньше, чем та смоется из города, тебя и пытать-то не придется. Повисишь на дыбе, совсем как свидетель. Почти не больно. И к гарроте пойдешь своими ногами, умрешь, сидя на стуле, как порядочный католик. Замолвлю словечко… А нет, так все равно запоешь. Раньше, позже… Только если мы упустим нанимателя, тебя, дружок, придется сжечь. Вместе с еретиками. А там — закопают, выроют, вывезут к Санлукару камбалу кормить… Тебе такого надо?
Обреченный молчит.
— Тебе ведь сказали, что убежище в Соборе надежно, так? Солгали, негодяи! Так почему ты должен выгораживать тех, кто тебя убил? Они что-то пообещали? Не тебе. Семье, близким? Неважно, плохое или хорошее, ты убедился, каково им верить. Назови имена сейчас, и мы спасем твоих родных от худшего — если ты подаришь нам время…
Увы. Палачу достается работа — Диего сидит рядом со строчащим протокол писарем, рисует закорючки на листе бумаги. Записывать нечего, кроме воплей и проклятий. Бессмысленных? О, нет! Диего решительно встает.
— Дожимайте без меня. Есть мысль… И мне стоит ее проверить. Срочно.
Мысль простая, глупая. Действительно, достойная легавой. Даже «мясной» собачке пришла бы умней. Но лучших нет и, пока не взошло Солнце знания, стоит поискать ответа под фонарем очевидности.
История двенадцатая с результатами драки, подслушиванием и длинными беседами
Севилья узнает все, и скрытое скорей, чем явное. На этот раз днем друзей у судьи больше, чем врагов, — по крайней мере, в открытую. Со всех сторон сыплются приветствия, от злопыхателей тоже. Неважно, дурное или хорошее дело ты совершил, если достиг невозможного, а выдача преступника с соборных задворок еще вчера казалась немыслимой. Найти дом купца, у которого вчера горело, труда не составило. Шаг сквозь неплотно прикрытую дверь в дворик-патио, по лицу растекается прохлада от тени, из фонтана торчат ноги, затянутые в ливрейные штаны. Живые: дрыгают. А вот человечек под покосившейся пальмой тих и неподвижен.
Ставня приоткрыта.
Диего приваливается к стене возле самой щелки, прижатый к губам палец требует тишины. Алькальд — весь внимание, уши не должны упустить ни одного слова из происходящего внутри разговора. Два голоса, один незнакомый, другой поднимается из памяти, но никак не достигнет сознания. Он звучал давно, он нес опасность…
— Итак, — опасным голосом.
— Склад запалил я сам.
Спокойно, открыто, словно терять нечего. Да, поди, так оно и есть: дворик усеян следами торопливых сборов. Кое-кто собирался бежать, да не успел. Да, бывает, оброненная монетка и под фонарь прикатывается. А потерпевший оказывается самым что ни на есть злоумышленником.
— Зачем? — продолжает опасный голос. — За поджог положен костер. Если бы сгорело хоть что-то, что принадлежит не вам… А так будет штраф. Запрет содержать склады. Вероятно, изгнание из города.
— А что мне оставалось делать… Надежда была.
— Это-то с чего?
— С того самого. — Пауза, словно говорящий подчеркнул слова каким-то бессильным жестом. — Товар у меня без бумаг. Таможенных.
— Контрабанда?
— Она самая. А у кого не контрабанда? Пошлина-то дороже товара. А тут заказы с новых доков вымели весь ячмень в Кастилии. Пришлось тащить из Арагона… Из Испании в Испанию — да через таможню!
Подслушивающий алькальд кивнул сам себе.
— Вот как? Кому же он шел?
— Им же, докам. Ежели желаете, могу книги показать.
— Озаботьтесь.
Слышны неуверенные шаги купца, тяжелые, как гири башенных весов, и такие же размеренные незваного гостя.
Шуршание бумаги.
— Да, дело короля, — вздыхает опасный голос. — Выходит, что ты обобрал королевскую конницу ради флота? Этот спор решать не мне. Впрочем, со временем он будет разрешен, иными людьми в ином месте, и тогда, быть может, я снова навещу вас. До свидания, почтенный купец.
— Целую ваши но…
Диего не дослушал благодарностей негоцианта — пришлось отскочить от слухового поста, схватиться за рукоять меча. Лучше бы вообще перемахнуть через ограду — но прыгать на два своих роста Диего не умеет, а до ворот добежать не успеть.
Черный силуэт в дверях — и мгновенное узнавание. Тот самый рыцарь Калатравы, что некогда встретился на узкой улочке необмятому новичку. Зато здесь — широкий дворик, а дон Терновник теперь ветеран. Блеск толедской стали — и стальные же слова навстречу:
— Мне некогда, сеньор диестро. Поэтому, если вы не настаиваете на поединке, я удалюсь. — Рыцарь видит, как оружие судьи вновь прячется в кармане мантии, и металл из голоса уходит. — И по возможности не трогайте Кальяри. Он прохвост, как все италийцы, но все же королевский поставщик.
— Учту, сеньор. Доброго пути.
Дневная тень скрывается за воротами.
Что ж, пора переменить действие: были купец и рыцарь, будут купец и судья. Второй за день представитель власти роется в бухгалтерии… Долго роется. За окном бродят побитые слуги, уже, верно, размышляющие, где сыскать нового хозяина, и стражники. Эти просто скучают. Купец плюнул и достал трубочку. Прежде чем набивать, спросился:
— Дозволите надымить?
— Да-да, курите… Кстати, впервые вижу, чтоб человек в собственном доме на пол плевал.
— А дом еще мой?
Диего хмыкнул.
— От вас зависит. Если я решу, что все показания против вас, данные поджигателем и убийцей, облыжны.
— И что может помочь сеньору алькальду прийти к такому заключению? Я, со своей стороны…
— Тссс! — прижимает палец к губам судья. — Если вы мне предложите взятку, доки, что чинят королевские галеры, могут остаться без ячменя. Кстати, что-то цены у вас низехонькие. Чуть ли не в убыток торгуете.
— Так платят хорошим серебром.
— Даже так? Образчик найдется?
Купец принялся радостно шарить по закромам. Лучше отдать часть, чем потерять все. Вот и мешочек серебра. Тяжелый!
— То самое? Точно?
Мгновение — и в монету впиваются зубы алькальда. Потом, словно не насытившись, судья вытаскивает из собственного кошеля другую монету, побольше.
— Твердая, — заключил он, — твердая, как песо. Даже католические короли не били реалов такой пробы.
— Но это королевская монета. Я сам приятно удивлен качеством!
Диего хмыкнул. Достал из бездонного кармана новенький реал.
— Вот это — королевская, — сказал. — Вам для сравнения. Лупу найдете или купите, убедитесь, что штампы отличаются. А еще на поддельной нет таких маленьких буковок… без увеличительного стекла и не разглядеть.
— Вы хотите сказать, что мои реалы — подделка? Поддельная монета, которая лучше…
— …настоящей. Верно. И мне все больше и больше кажется, что все неприятности в порту как-то связаны с этой монетой. Потому — живите. Внимательно смотрите по сторонам. И, как только что-нибудь заметите или узнаете — немедля посылайте ко мне. Стоит мне решить, что вы что-то утаиваете… Не думаю, что ваше дело процветет под пристальным присмотром стражи.
— Вы хотите сказать?
— Мне нужен порядок в квартале. Контрабанда — не моя епархия. А вот странная монета… Может, это иностранцы готовят мятеж? Случись что, спросят с портовых властей.
— Благослови вас…
— Благословениями сыт не будешь, — улыбнулся Диего, — а жалованья мне вовсе не платят.
Купец ничуть не погас.
— В любых разумных пределах… — начал он.
— Я взяток не беру, — напомнил алькальд, — но сведения — те же деньги. Давайте обговорим, какую информацию и в какие сроки вы возьметесь доставлять мне, а вернее, тому, кто сменит меня на должности…
Диего не знает, что скоро, очень скоро у него откроется новый источник сведений — неожиданный и смертельно опасный.
История тринадцатая, в которой дон Диего принимает исповедь, хотя и не священник
Законы против роскоши пришлись на руку шпионам — и дону Диего де Эспиносе, младшему алькальду над портом города Севильи. Сегодня он сам на себя не похож — взял в платяной лавке ношеный плащ с алой каймой, истрепанной до бахромы, да шляпу с высокой тульей и свисающими книзу краями. Надвинул на глаза — и нет чиновника, а есть невнятная фигура, столь подобная тем из посетителей веселого заведения, кому приходится прятаться от людской молвы.
Разумеется, на встречу с одним неизвестным явился другой. Толкнул плечом, извинился за неловкость…
— Одними извинениями вы не отделаетесь!
— Вы желаете поединка? — От громких голосов прохожие брызжут в стороны. Это опасно. По голосу могут и узнать. Разве хрипотцы добавить…
— Нет, я желаю немного вина. И, пожалуй, сыра. И не овечьего, от которого в этих местах не продохнуть! Вино за ваш счет, разумеется.
— А ведь вы правы. Время идет к сиесте, а жару лучше всего пережить под землей. Там, в прохладе, чего нам только не подадут!
— Но узнавать блюда нам придется по вкусу и запаху. А вот и удобное местечко…
— Отлично. Навестим.
Что ж, вся улица слышала, как двое чуть не сошлись в смертельной схватке, а потом решили запить ссору. Нередко так начинается дружба.
Впрочем, за дверью пусто и гулко.
— Бывают подвалы пыточные, а этот — разговорный. Хозяин прошел со мной три десятка абордажей, жены нет, слугам он дал выходной. Мы можем говорить. Собственно, говорить буду я… Все прочее — дело ваше.
Таинственный незнакомец зашвырнул шляпу в угол, обнажив шевелюру — соль с красным перцем. Скинул плащ, обнажив вышитый на колете с «гусиной грудью» знак ордена Калатравы.
— Да, я тот, кто некогда получил метку от вашего друга и наставника, — сообщил, — а потом перебежал вам дорогу перед купцом-самоподжигателем. Впрочем, два года назад я занимался совсем иным делом, а потому о былом — хватит. Теперь же… Теперь меня травят, как волка. Видите ли, я провел некоторое расследование. Искал серебро…
— …а нашел ячмень?
— Серебро тоже. И, видимо, собственную смерть. Впрочем, что это я расклеился… Всегда знал, что в постели не умру. Так почему не на этой неделе? Севилья прогнила, довериться мне некому, у вас же репутация Цербера. Потому я и здесь… В общем, я намерен морочить голову убийцам так долго, сколько смогу. Ваша цель — передать бумаги с плодами моих трудов адмиралу Исаси. Он должен прийти недели через две, если повезет с ветром… Столько я не пробегаю. Потому — оставляю дело на вас и вашу совесть. Если вы честный слуга короля, вы исполните свой долг. На большее рассчитывать не смею, да, в общем, и не имею в том нужды.
— А что там, в бумагах?
— Ничего особенного. Нанесение ущерба флоту, почище французских пушек. Еще контрабанда, торговля с врагом и прочие мелочи.
— Позволите взглянуть?
— Пожалуйста. Имеете право знать, за что будете рисковать шкурой.
Прерывистый свет свечи вырывает с бумаги имена и дела, по коим должно воздаться. Провоз неучтенных слитков из Перу… Вице-король… Португалия… Печатный пресс в известном месте… Избыток лошадей, кажущийся благодаря суете в порту, подложный в бумагах. Ячмень, уходящий через английские руки кормить кавалерию мятежников. То-то суда частят — им плавать вовсе не далеко: до Лиссабона и обратно! При этом у мошенников чистые книги — благодаря сговорчивости офицера галерной эскадры. Офицера с очень знакомой фамилией.
Дон Антонио де Теруан. Один раз хотел убить. Другой — выручил. Брат жены друга, и не только… Увы, лист из дела не вырвешь, а королевский комиссар адмирал Исаси не будет различать между жадным дураком и искренним изменником. Взять бумаги и не давать им хода — нельзя. Предательство — иудин грех. Так что, отказать? Рыцаря убьют, бумаги снимут с тела… Пока — с языка сыплются окатистые слова, не завершающиеся ни отказом, ни обещанием.
— Понимаю, почему вы выбрали меня. Кажется, мы вышли к одному и тому же месту с разных сторон.
Темная фигура напротив кивает.
— Жаль, до конца доберется один. Первая мишень — я. Постараюсь, пока жив, оставаться и единственной. Но, когда при мне не обнаружат бумаг, вам припомнят эту встречу. Так беретесь?
Взгляд Диего шарит по столу. Вино в глиняных стаканах, душистый пшеничный хлеб, вяленая рыбина… Пламя свечи, раздувшееся огненным шаром благодаря темноте, или? Алькальд уже решил, но продолжает рассматривать пламя. Губы движутся. Очередной псалом — тому, к кому, иначе как в молитве Господней, обращаются редко. К безжалостному, который собственного сына заставил испить чашу земных страданий. Правая рука сжимает эфес меча.
Зато рыцарь — улыбается, глядя на сидящего перед ним мальчишку. У парня чуть руки не трясутся! Что ж, теперь он их потрет… или умоет. Одно хорошо: гончую колотит не от страха!
— Итак, дон алькальд?
Мальчишки больше нет. Молодой судья поднимает стакан с молодой кислятиной, делает длинный глоток.
— Я, как и вы, не люблю неоконченных дел.
Стакан — об пол, вдребезги. Плещут черные, как старая кровь, капли… Договор скреплен, говорить больше не о чем. Двое молча едят хлеб с рыбой, запивают вином, вот и все, даже сыра не нашлось. Два человека, едва познакомившись, прощаются навсегда. Видел бы их лица иной Диего — Веласкес, начинавший как живописец подвальчиков-бодегонов, вряд ли упустил бы типажи. Какая была бы картина! Один — уходит во тьму, другой — всплывает из глубин ему навстречу… Увы, их видит только прохладная кладка подвальных стен.
У двоих начинается разговор ни о чем, удовольствие, которое старший себе позволяет, как последнее желание перед казнью. Младшему попросту интересно. Чтобы не ерзать от нетерпения, занял руки — крошит хлеб в вино. Старший откинулся на спинку стула, разбросал ноги поудобней. Смакует разговор, как выдержанное амонтильядо. Мелькают слова.
— Ах, вот оно что… Лишнее серебро идет в балласте?
— Да. Видимо, слитки…
— Я упросил кое-кого в универе… проба точно как в твердом песо…
— Значит, ячмень, что они берут для лошадей, идет мятежникам?
— Точно. И парусное полотно… Не английское! Я разбираюсь в тканях, поверьте. Но я, дурак, думал — Брабант.
— Нет, малость северней…
Улыбки — только в самих словах. Голоса спокойны. Разве Диего отъедает окончания. Астуриец!
Время вышло. Остается — прищурившись, выйти на безжалостный свет, что саваном укутывает город в последние полчаса сиесты. Чем меньше глаз, тем лучше. Над пустыми улицами — громкий шепот. Не для товарища, с которым на деле уже расстались:
— Вы очень помогли моему расследованию, молодой человек. Из вас выйдет толк… Прощайте.
— Честь имею, сударь.
Рыцарь не видит, как дон Диего де Эспиноса портит его игру. Не то что шляпой махнул, не шею утрудил — спину согнул в поклоне. Не перед дамой! Доселе такой диковинки Севилье видеть не приходилось. А еще поясной поклон важному человеку обычно отвешивают так, чтоб тот заметил, никак не в спину. И вездесущие глаза города это замечают…
Судебное присутствие портового района живет прежней жизнью, изрядно, впрочем, сдобренной суетой вокруг прибывшего наконец флота Терра Фирме. Беготня не прекращается даже в потемках! Вот дон Хорхе разносит оплошавшего альгвазила: бедняга пропустил в галерные доки карету. А потом еще и выпустил!
— Она же не грузовая…
— Улицу перегораживает не хуже. Эй, Санчо! Смотри, чтоб твои молодцы так же не оплошали.
— Мои — ученые, — ворчит Эррера. — Диего, сегодня тренировки не будет. С ног валюсь.
— Жаль, — откликается Терновник, а сам зевает. Да так заразительно, что половина присутствия немедля следует примеру. Санчо — тоже. Так последнюю новость и выложил — прикрывая рот ладонью.
— Помнишь того типа, что тебя едва не подколол в самом начале карьеры? Нашли его сегодня ночью. Убит. Две пули, шесть ударов шпагой, один в лицо. И четыре трупа вокруг. Я позаботился узнать, как звали при жизни эти тела, и знаешь что? Севилья потеряла лучших эспадачинов. Представляешь, как нам тогда повезло?