Главный свидетель-то мертв…
Глава 12
Заломов медленно водил безопасной бритвой по шее. Он очень боялся порезаться. Невзирая на то что рекламный ролик обещал приятное и безопасное бритье, он все равно боялся. Его рука может дрогнуть в самый неподходящий момент, тройное лезвие не под тем углом пройдется по коже, по его морщинистой коже, срежет какой-нибудь чирей, и Заломов непременно истечет кровью. Упадет на яркий кафель в ванной и истечет кровью. Никто его не хватится, никто. Потому что он никому не нужен. Он старый, ненужный.
Василий Васильевич опустил руку с бритвенным станком в раковину под струю воды. Белоснежный фаянс тут же покрылся мелкими щетинками. Он смыл их и со вздохом снова осторожно провел станком по шее. Кажется, все. Можно умываться, мазать лицо кремом, которое ему рекомендовала Лилечка.
Вспомнив про молодую жену, которую несколько дней назад выгнал из дома, Заломов загрустил. Может, зря он с ней так? Может, чересчур жестко? Может, следовало для начала наказать? Лишить довольствия на пару месяцев, посадить под замок? Запретить всех подруг, массажистов, косметологов? Может, одиночество в запертой квартире помогло бы вправить мозг его молодой жене?
Но вспомнив ее искаженное ненавистью лицо, когда Лилечка принялась собирать чемоданы, Заломов со вздохом признал свою правоту.
– Ты думаешь, я с тобой по любви, что ли, старый пень? – орала она, выплевывая слюни. – Мне есть кого любить, старая сволочь! Есть, есть, есть! Денег он мне не даст, подумаешь! Найду где взять…
Нет, наказать рублем Лилечку не получилось бы. У них и скандал вышел именно из-за денег. Вернее, потому, что он ей отказал в очередном транше. Она взбесилась, принялась угрожать ему, и он ее погнал.
Нет, ну надо, какая нахалка! Решила шантажировать его. И из-за чего?! Только из-за того, что обнаружила в его компьютере то, что обнаружить не должна была. И ладно. Он не очень боится. Его интерес вполне обоснован. Он не только о ядах тогда читал, но и противоядиях. Так, на всякий случай. Вдруг и его надумает кто-то отравить.
Заломов с громким фырканьем умылся, глянул на свое отражение в зеркале.
Старый, усталый, отвратительно побритый. А все почему? Потому что боится бриться тщательнее. Боится порезаться, истечь кровью. Боится… смерти.
Да, пора признаться в этом самому себе, Вася. Пора! Он боится смерти. От руки убийцы боится, вот! Слишком много в последнее время странных событий происходит, слишком много.
Сначала попалась на шпионаже Саша Воронцова. Ну, попалась и попалась, денег захотела, видимо. Он даже внимания особого не обратил на этот случай. Мало их, длинноногих вертихвосток, желающих заработать любым путем и втирающихся в доверие к приличным людям?
Но потом…
Потом погибли от руки отравителя бедная девушка Соня и Генка Савельев. Это было так странно. Так чудовищно странно. Отдавало каким-то Средневековьем, безжалостным, кровожадным. Это вам не диск с информацией из офиса вынести. Это уже убийство!
Под подозрение попали все, он в том числе. Это угнетало Заломова больше, чем неудачи в личной жизни. И не только в подозрении было дело, а в элементарном страхе за собственную жизнь.
Дальше – больше!
Несколько дней назад по офису гигантской волной прокатилась новость о страшном убийстве пожилых супругов и самоубийстве деда Саши Воронцовой. Будто бы он в пылу ссоры их застрелил, а потом покончил жизнь самоубийством.
Заломов насторожился, начал прислушиваться, наблюдать.
Офисные курицы на все лады слюнявили новость, фильтровали ее своими длинными языками. И через пару дней после происшествия по офису зашептались о дурной наследственности.
– Если дед такой неврастеник, что можно ожидать от внучки?! – таращили друг на друга глаза офисные сплетницы.
– Может, уже и дождались, а? – загадочно мерцали ответные взгляды. – Горячева-то она сильно к Сонечке ревновала. А после того как ее из офиса убрали на неопределенный срок, так вообще…
У Заломова просто разрывался мозг от всех этих бабских разговоров. Он слушал, хмурился, хмурился и сопоставлял. Находил все это нереальным, невозможным. Но, с другой стороны, он давно привык извлекать из всей этой словесной шелухи рациональное зерно. И извлек.
Что, если Саша в самом деле задумала отомстить своим обидчикам? Ее публично опозорили, подсунув ей диск с информацией в сумочку. Ее буквально погнали с работы, хотя Соседова это и назвала вынужденным отпуском. Все же понимали, что это не так.
Поймана с поличным! И выдворена домой с рабочего места до выяснения. То есть на тот срок, пока идет внутреннее расследование, проводимое службой безопасности. Вот как это называлось.
Это разве не пощечина? Это удар! Да еще какой! А если она при этом не виновата? Если ее подставили? Стала бы она мстить обидчику, узнай она, кто это? Стал бы мстить, к примеру, Заломов, окажись он, тьфу-тьфу-тьфу, на ее месте?
Стал бы! Он бы не позволил мерзкой твари потешаться над собой! Не позволил бы ему продолжать жить дальше спокойно и беззаботно. И издевательски хихикать в тишине собственной спальни, перед тем как уснуть, над глупым стареющим Заломовым.
Саша Воронцова, он думает, тоже стала бы мстить. У нее вон какие корни. Дед кадровый военный, чуть что хватающийся за пистолет. Кровь горячая, характер норовистый. Внучку он сам воспитывал. Она другой быть не может. Стало быть, и на месть способна.
Только вот как?! Как она могла отомстить, сидя дома?
Правильно! Совершенно верно, Василий Васильевич! Она отомстила своему обидчику, правильнее – обидчице, чужими руками. Руками Александра Горячева. Именно он всыпал яд в кофейник в тот вечер после совещания. Он решил убрать Соседову с ее кресла и отправить в мир иной. Потому что так хотела его любимая девушка, потому что того требовала справедливость.
Но случилось непредвиденное. Соседова не стала пить кофе. Может, и выпила бы, да ее чашку перехватили. И она осталась жива. Погибли невинные люди, случайно попавшиеся.
Да, это сделал Горячев. После долгих раздумий и построения письменных схем Заломов в этом уже не сомневался. Да и, по логике вещей, господа, кто еще это мог быть?! Их после совещания в кабинете оставалось трое: Заломов, Горячев и Савельев. Савельев умер, он яд себе сам не подсыпал бы. Заломов этого не делал и знал об этом совершенно точно.
Оставался Горячев. Он это сделал! И мотив очевиден – месть за любимую девушку.
Когда Заломов до этого додумался, он еле сдержался, чтобы не побежать к Соседовой и все ей рассказать. Глупец! Стала бы она его слушать, раз заранее обвинила во всем самого Заломова? Да и с Горячевым они в последнее время стали чрезвычайно дружны. Он буквально сделался ее доверенным лицом. Еще бы! После того как она реабилитировала Сашу Воронцову в глазах общественности. Вчера даже сумку ей нес до машины. Небось мучается теперь, что хотел ее отравить. Вот и шестерит, высунув язык.
Нет, слушать Заломова Соседова не станет. Если только он не предоставит ей неоспоримые доказательства вины Горячева. А как это сделать? Как?! Не детектива же нанимать в самом деле. Его активы и так изрядно потрепаны любимой супругой. И в полицию не пойдешь. Там тоже Заломова никто слушать не станет. Он там сам в черном списке.
И решил Заломов за ним последить. Просто пару дней поездить за красавчиком юристом и понаблюдать. Где бывает, чем занимается, с кем дружбу водит. Сначала соберет сведения, а потом уже решит, что с этим со всем делать. И Заломов даже для этих своих шпионских штучек выгнал из старой «ракушки» ржавого «жигуленка», о существовании которого он и сам начал понемногу забывать. Ничего, пофыркал старичок, пофыркал и завелся. Заломов загнал его во дворе в самый дальний угол, решив после работы пересесть в него и поездить за Горячевым. А для этого придется с работы уехать пораньше, чтобы Горячева принять у самых ворот. Иначе как?..
– Саша, день добрый, – холодно улыбнулся Горячеву Заломов ближе к обеду. – Уже вышел на работу?
– Да, Василий Васильевич, дела! – на подъеме воскликнул Горячев, широко разведя руками, упакованными в рукава дорогого пиджака. – Алла Юрьевна без меня просто не может!
«Еще бы! – скрипнул зубами Заломов. – Старая дура млеет от твоих улыбок и лести. Вся бухгалтерия на ушах на предмет нового осеннего гардероба начальницы. Юбки выше коленей! Это как?»
Старая дура…
– Как Саша? – спросил Заломов в крепкую, как крепостная стена, спину Горячева. Тот, не успев поздороваться, уже заспешил куда-то.
– Что?! – Крепостная стена дрогнула, Горячев обернулся, сумрачно глянул на главного бухгалтера: – Саша?
– Да, Саша. – Заломов сделал грустное лицо. – Слышал, ей досталось в последнее время?
– Да, у нее беда. Ее дед… Он такое устроил… – Глаза красавца на мгновение закатились.
– Слышал, ты отпуск брал, чтобы быть с ней рядом? – Заломов уловил в его лице замешательство. – Что же так рано вернулся?
– Да, Саша. – Заломов сделал грустное лицо. – Слышал, ей досталось в последнее время?
– Да, у нее беда. Ее дед… Он такое устроил… – Глаза красавца на мгновение закатились.
– Слышал, ты отпуск брал, чтобы быть с ней рядом? – Заломов уловил в его лице замешательство. – Что же так рано вернулся?
Лицо Горячева окаменело. Он мгновенно облокотился плечом о стену, став похожим на опорное сооружение – живое и симпатичное. Сунул руки в карманы плотных брюк, глянул с насмешкой на Заломова. Через минуту после того, как осмотрел Заломова сверху донизу, дав понять бедняге, насколько нелепым тот выглядит в толстом пиджаке, легких брюках и ярко-рыжих мокасинах, спросил:
– Вам-то что до этого, Василий Васильевич?
– В смысле?
Заломов полез в карман пиджака, чтобы достать платок, чтобы вытереть чертов пот, прилепивший его редкие волосы к черепу, как водоросли к старому влажному валуну. Но вместо платка нащупал что-то тонкое и ажурное. Трусики! Господи, хорошо, что не вытащил их из кармана. Лилечкины трусики. Он покраснел, вспомнив, как стаскивал их суетливыми лихорадочными движениями на заднем сиденье своей машины. Как ныли его колени от неудобной позы, как хихикала над его неловкостью Лилечка.
Ей постоянно хотелось какого-то экстрима в сексе. То в машине на стоянке, то в кухне на столе, то на стиральной машине в ванной комнате. Заломов подчинялся, хотя и не понимал, зачем все это, если есть широкая и удобная кровать в спальне?
– Вам-то что до этого, Василий Васильевич? – повторил вопрос Горячев, впившись подозрительным взглядом в карман Заломова.
Будто чуял, поганец, что там прячется у старого главного бухгалтера.
– Просто интересуюсь. Она… она не чужой нам всем человек, Саша. Переживаю, – фальшиво улыбнулся Заломов, смахивая пот ладонью.
– Что-то не особо вы переживали, когда обвиняли ее во всех мыслимых и немыслимых грехах, Василий Васильевич, – укорил его поганец, прищурив глазищи. – Одним из первых набросились. Разве не так?
Если бы воля вольная! Эх, если бы не старость и не дряхлость мышечная! Разве не всадил бы он ему теперь кулаком в зубы? Не свернул бы его холеное красивое тело в бараний рог?
– Да и ты своей широкой спиной прикрыть ее не особо старался. Разве не так? – вернул ему вопрос Заломов и ушел.
На негнущихся, подрагивающих ногах он вернулся к себе в кабинет, осторожно, стараясь не хлопнуть, закрыл дверь. Тут же до боли закусил кулак, чтобы не взреветь от ненависти и обиды.
Что позволяет себе этот хлыщ?! Что он о себе возомнил?! Как посмел говорить с ним таким тоном?! Кто он такой?! Юристишка сопливый! Дрянь! Подлая дрянь!
Ну, ничего, ничего, он ему устроит. Он ему устроит…
В три часа пополудни Заломов уехал с работы, буркнув на вахте, что по делам. Доехал до своего дома, пересел в старые «Жигули» и в половине пятого торчал на соседней с офисом стоянке. Ему не нужны были темные очки, широкополая шляпа и приклеенная борода. Подобная конспирация была лишней. Его и так невозможно было увидеть за темными стеклами старенькой машинки.
Да Горячев даже в сторону старой рухляди и головы не повернул, когда выезжал за ворота фирмы. Он очень торопился, возможно, куда-то опаздывал, несколько раз пролетал на желтый сигнал светофора. А может, манера езды у него такая была, кто знает?
Заломов не торопился, правил не нарушал. Его и так могли остановить за незаконную тонировку, поэтому не следовало лезть на рожон. Он ехал тихо, но машину Горячева из виду ни разу не упустил. Пусть вдалеке, но видел его стоп-сигналы. А если и не видел, то безошибочно угадывал маршрут Горячева.
Почему? Да потому что ему казалось, что он догадывается, куда мчит их подающий надежды юрист. Он как-то пару раз видел его машину именно там. Просто случайно попадалась ему на глаза, когда он проезжал мимо. Заломов глянул и тут же забыл. А сейчас ехал по памяти. По наитию, если хотите.
И не ошибся!
Горячев доехал до высотки, ткнув бампером своего автомобиля жухлые астры на клумбе. Вышел, поставил машину на сигнализацию, но все равно проверил все двери зачем-то. Покрутил головой так, как если бы ждал с кем-то встречи или, наоборот, встречи этой опасался. И через мгновение исчез за дверью, над которой висела невзрачная вывеска.
«Ремонт компьютерной и игровой техники» – вот что было выведено не особенно искусно на фанерном щите метр двадцать на семьдесят сантиметров. Но Заломов знал, что там, внутри, за металлической дверью, выкрашенной обычной охрой. Там семь ступенек вниз по плохо освещенной лестнице. Еще одна дверь, за ней – высокая стойка, за стойкой – стеллажи со всяким компьютерным хламом. И парень с манерами ленивого тюленя и сонной мордой, ощупывающий всяк входящего цепким взглядом хищного зверя. Парень сидит на высоком стуле и листает толстые журналы, он не занимается ремонтом компьютерной и игровой техники. Он следит за порядком помещения, находящегося за стеллажами. Не позволяет посторонним проникнуть туда. И не позволяет выйти оттуда тому, кто должен.
Казино! В этом подвале располагалось казино! И не просто какая-то там забегаловка с дюжиной игровых автоматов и потными чудаками, трясущимися перед ними в ожидании джек-пота. Нет! Там все было очень круто. Публика туда ходила крутая, и крыша у этого заретушированного под ремонтный салон заведения была крутая. Не каждого всяк входящего за железную дверь туда пускали.
Заломов знал, потому что ходил туда пару раз с Лилечкой. Их проводила туда ее подруга. А у подруги там парень работал за игровым столом. Вот такая вот связь. А теперь туда вошел Горячев Александр. И вошел не впервые, раз его машину в этом месте Заломов видел не единожды.
– Получается у нас что, Сашенька? – прошептал Заломов, любовным взглядом лаская тяжелую металлическую дверь цвета охры. – Получается, ты у нас игрок?
Глава 13
– Женька! Женька, открывай глаза, хватит придуриваться!
Голос матери, всегда казавшийся резким и неприятным, вдруг отозвался непривычным теплом в сердце. Может, потому, что в голосе отчетливо слышались слезы? Или потому, что он вообще мог слышать хоть что-то и осознавать, что жив?
Филонов попробовал открыть глаза. Получилось, но не очень. Веки были тяжелыми, почти неподъемными. Ресницы спутались, и сквозь их частокол видно было плохо. Но голову матери, склонившуюся к его коленям, укутанным больничным одеялом, он рассмотрел.
– Ма… – попытался он позвать, но получился лишь слабый сип. Он глубоко вздохнул, понял, что нигде-нигде не болит, и позвал снова: – Ма…
Голова матери дернулась, приподнялась. На Филонова глянули зареванные глаза в сетке вздувшихся от слез морщин.
– Господи, Женька! Слава богу, ты очнулся! – Мать всплеснула руками и полезла сразу к нему целоваться, причитая: – Придурок чертов! Когда ты только нажрешься?! Сколько можно говорить: не пей, не пей, не пей! А ты все одно хлещешь водяру, как приговоренный… Доктор! Доктор!
Она завизжала так пронзительно, что глаза у Филонова распахнулись сами собой. Пока мать бегала за доктором, он осмотрелся. Больничная палата, хорошая, чистая, видимо, дорогая, раз с телевизором и холодильником и даже цветочными горшками на подоконнике.
Как же он сюда попал? Помнил утро, хорошо помнил, потому что проснулся в койке бог знает с кем. Потом неплохо помнил разговор с Мазилой. Потом вспомнил, но уже хуже, разговор со следователем, который притащился к нему в кабинет, стоило ему там появиться. Они говорили, пили минералку, вызывали без конца бухгалтершу. А затем ему сделалось так худо, что он упал прямо под стол.
И все. Темнота после острого приступа боли.
Перепил, называется? Что-то как-то не похоже на отходняк-то. Может, его отравили?! Дружки, с которыми он пил накануне, а? Может, они притащили бухло с отравой? Намеренно или случайно?
Филонов почувствовал, что устал, и прикрыл глаза. И тут же подумал, что не могла его братва травануть. Они и сами бухали из тех же бутылок, что и он. Просто, может, так вышло, что его организм не выдержал сразу и столько вина, и… столько Анны Львовны, с которой он провел ночь.
Тьфу-тьфу-тьфу!
Вот напасти на него, так напасти! Сначала Лопушины эти к нему цеплялись. Потом, когда их кто-то перестрелял, к нему менты прицепились. А теперь еще и болезнь какая-то.
Нет, а может, все же его отравить хотели? Он слышал краем уха от Мазилы, что на фирме одной в их городе сразу двух человек грохнули подобным образом. Может, маньяк какой орудует? Или все же братва?..
Мать вернулась с пожилым доктором минут через пятнадцать. За это время сто раз можно было подохнуть, подумал Филонов, неприязненно оглядывая белоснежный халат и стоящую колом шапочку врача.
– Он очнулся. Я же говорю! – Мать тоже, видимо, осерчала на неторопливого эскулапа.
– Это хорошо, что очнулся.
Доктор присел на стул рядом с кроватью, но даже не сделал попытки пощупать у Жени пульс. А Филонов не раз видел в кино, что пульс врачи сразу щупают, когда рядом присаживаются. Может, заразиться боится? А-ах, а может, он заразный?! Может, это не отравление, а какая-нибудь африканская дрянь?! И он теперь…