– Правда, великолепно? – воскликнули почтенные сановники, уже побывавшие здесь. – Не угодно ли вашему величеству обратить внимание на краски и узоры? – И они показали на пустой станок, уверенные, что все присутствующие видят на нём ткань.
«Что такое? – подумал король. – Я ничего не вижу! Какой ужас! Значит, я глуп? Или я никуда не годный король? Это было бы хуже всего!» Но вслух он сказал:
– Очень красиво! Подобное мастерство заслуживает величайшей похвалы!
И он с довольной улыбкой стал кивать головой, делая вид, что любуется тканью, – ведь он не хотел признаться, что ничего не видит.
Свита его во все глаза глядела на станки, но видела не больше остальных; однако все твердили вслед за королём, что ткань превосходная, и советовали ему сшить себе из этой великолепной ткани платье для предстоящего торжественного шествия.
– О, как чудесно! Роскошно! Изящно! – слышалось со всех сторон, и все выражали полное удовлетворение.
Король наградил обманщиков орденом, приказав носить его в петлице, и пожаловал им звание придворных ткачей.
Всю ночь перед торжеством обманщики работали при свете шестнадцати свечей, ни разу даже не прилегли отдохнуть: ведь народ должен был видеть, что они заканчивают новое платье короля. Они сделали вид, что сняли ткань со станков, и принялись кроить воздух большими ножницами, а потом шить иголкой без нитки.
– Ну вот, платье готово! – сказали они наконец.
Тогда король в сопровождении самых знатных своих придворных пришёл к ним, чтобы облачиться в новый наряд, а ткачи-обманщики протягивали руки, словно подавая ему что-то.
– Вот панталоны! Вот камзол! Вот мантия! – приговаривали они. – И всё лёгонькое, как паутинка! Наденешь – кажется, будто на теле ничего нет, но в этом-то и вся прелесть!
– Да! – в один голос подтвердили придворные, хотя никакого платья не видели, так как его и не было.
– Теперь пусть ваше величество соблаговолит снять с себя старое платье, – сказали обманщики. – Мы наденем на вас новое вот тут, перед большим зеркалом.
Король разделся догола, а обманщики сделали вид, будто одну за другой подают ему разные принадлежности его нового туалета, потом – будто прикрепляют ему длинный шлейф. А король поворачивался во все стороны и вертелся перед зеркалом.
– Боже, как вам идёт это платье! Как оно чудесно сидит! – говорили все. – Какой узор! Какие краски! Что за роскошный наряд!
– Ваше величество, внизу вас ждёт балдахин. Его понесут над вами во время процессии, – доложил обер-церемониймейстер.
– Я готов! – отозвался король. – Правда, хорошо сидит? – И он снова повернулся перед зеркалом. Этим он хотел показать, что ещё раз внимательно осматривает свой наряд. Камергеры, которые должны были нести шлейф, стали хватать руками воздух, делая вид, будто поднимают шлейф с полу, а следуя за королём, не опускали рук, не желая признаться, что не видят никакого шлейфа.
И вот король шествовал в процессии под роскошным балдахином, а все люди, стоявшие на улицах и смотревшие из окон, говорили:
– Боже, как оно красиво, это новое платье короля! Как оно хорошо сидит! Какой чудесный шлейф у мантии!
Ни один человек не хотел признаться, что ничего не видит, опасаясь, как бы не подумали, что он не справляется со своими служебными обязанностями или слишком глуп. Ни одно из платьев короля не имело такого успеха.
– Но ведь он голый! – воскликнул вдруг один ребёнок.
– Послушайте-ка, послушайте, что говорит невинное дитя! – сказал его отец; и все стали шёпотом передавать друг другу слова ребёнка:
– А король-то голый! Ребёнок говорит, что на нём ничего нет!
– На нём ничего нет! – закричал наконец весь народ. Король содрогнулся – ему показалось, что люди правы, однако он всё же решил довести церемонию до конца. И он принял ещё более гордый вид, а камергеры шли за ним следом, притворяясь, будто несут шлейф, хотя на самом деле никакого шлейфа не было.
Стойкий оловянный солдатик
Жили-были двадцать пять оловянных солдатиков. Все они родились от одной матери – старой оловянной ложки, а значит, приходились друг другу родными братьями. Были они красавцы писаные: мундир синий с красным, ружьё на плече, взгляд устремлён вперёд!
«Оловянные солдатики!» – вот первое, что услыхали братья, когда открылась коробка, в которой они лежали. Это крикнул маленький мальчик и захлопал в ладоши. Солдатиков ему подарили в день его рождения, и он тотчас же стал расставлять их на столе. Оловянные солдатики походили друг на друга как две капли воды, и лишь один отличался от своих братьев: у него была только одна нога. Его отливали последним, и олова на него не хватило. Впрочем, он и на одной ноге стоял так же твёрдо, как другие на двух. И он-то как раз и отличился.
Мальчик расставил своих солдатиков на столе. Там было много игрушек, но красивее всех был чудесный замок из картона; сквозь его маленькие окна можно было заглянуть внутрь и увидеть комнаты. Перед замком лежало зеркальце, оно было совсем как настоящее озеро, а вокруг стояли маленькие деревья. По озеру плавали восковые лебеди и любовались своим отражением. Всё это радовало глаз, но очаровательней всего была молоденькая девушка, стоявшая на пороге широко раскрытых дверей замка. Она тоже была вырезана из картона. Юбочка её была из тончайшей кисеи, узкая голубая ленточка спускалась с плеча к поясу. Ленточка была прикреплена сверкающей блёсткой, очень большой – она могла бы закрыть всё личико девушки. Красавица эта была танцовщица. Она стояла на одной ножке, протянув руки вперёд, а другую ногу подняла так высоко, что оловянный солдатик не сразу её разглядел и сначала подумал, что красотка одноногая, как и он сам.
«Вот бы мне такую жену, – подумал оловянный солдатик. – Только она, наверное, знатного рода – она живёт в замке, а я в коробке; к тому же нас там целых двадцать пять штук. Нет, в коробке ей не место, но познакомиться с ней всё же не мешает!» – И, растянувшись во всю длину, он спрятался за табакеркой, тоже стоявшей на столе. Отсюда он мог не отрываясь смотреть на хорошенькую танцовщицу, которая всё стояла на одной ножке, никогда не теряя равновесия.
Вечером всех других солдатиков уложили обратно в коробку, и люди тоже легли спать. Тогда игрушки сами стали играть в гости, потом в войну, а потом устроили бал. Оловянные солдатики завозились в коробке – им тоже захотелось поиграть, но они не могли приподнять крышку. Щелкунчик кувыркался, а грифель пошёл плясать по аспидной доске. Поднялся такой шум и гам, что проснулась канарейка и тоже заговорила, да ещё стихами! Только солдатик и танцовщица не сдвинулись с места. Она по-прежнему стояла на одной ножке, протянув руки вперёд, а он застыл с ружьём на плече и ни на минуту не спускал глаз с девушки.
Пробило двенадцать. И вдруг – щёлк, щёлк! Это раскрылась табакерка. Табака в табакерке не было; в ней сидел маленький чёрный тролль очень искусной работы.
– Эй, оловянный солдатик! – крикнул тролль. – Перестань пучить глаза на то, что не про твою честь!
Но оловянный солдатик сделал вид, будто не слышит.
– Ну погоди! Придёт утро – увидишь! – сказал тролль.
Утром дети проснулись и переставили оловянного солдатика на окно. И тут – то ли по вине тролля, то ли по вине сквозняка – окно распахнулось, и наш солдатик полетел кувырком с третьего этажа. Вот страшно-то было! Он упал на голову, а его каска и штык застряли между булыжниками – и он так и остался стоять на голове, задрав ногу кверху.
Служанка и младший из мальчиков сейчас же выбежали на улицу искать солдатика. Искали-искали, чуть было не раздавили его и всё-таки не нашли. Крикни солдатик «Я тут!» – они, конечно, увидели бы его, однако он считал неприличным громко кричать на улице, да ещё будучи в мундире.
Но вот пошёл дождь; он шёл всё сильней и сильней и наконец хлынул как из ведра, а когда перестал, на улицу выбежали мальчишки. Их было двое, и один из них сказал:
– Смотри, вон оловянный солдатик. Давай-ка отправим его в плавание!
Они сделали из газеты лодочку, поставили в неё оловянного солдатика и пустили её по водосточной канаве. Лодочка плыла, а мальчишки бежали рядом и хлопали в ладоши. Боже ты мой! Как бились волны о стенки канавки, какое сильное в ней было течение! Да и немудрено, ведь ливень был славный! Лодочка то ныряла, то взлетала на гребень волны, то вертелась, и оловянный солдатик вздрагивал; но он был стойкий и всё так же невозмутимо смотрел вперёд, держа ружьё на плече.
Вот лодочка подплыла под мостик, и стало так темно, что солдатику показалось, будто он снова попал в свою коробку.
«Куда ж это меня несёт? – думал он. – Всё это проделки тролля! Вот если бы в лодочке со мной сидела маленькая танцовщица, тогда пускай бы хоть и вдвое темнее было».
В эту минуту из-под мостика выскочила большая водяная крыса – она здесь жила.
«Куда ж это меня несёт? – думал он. – Всё это проделки тролля! Вот если бы в лодочке со мной сидела маленькая танцовщица, тогда пускай бы хоть и вдвое темнее было».
В эту минуту из-под мостика выскочила большая водяная крыса – она здесь жила.
– А паспорт у тебя есть? – крикнула крыса. – Предъяви паспорт.
Но оловянный солдатик молчал и ещё крепче прижимал к себе ружьё. Лодочка плыла всё дальше, а крыса плыла за ней. Ох, как она скрежетала зубами, крича встречным щепкам и соломинкам:
– Держите его! Держите! Он не уплатил дорожной пошлины, не предъявил паспорта!
Лодочку понесло ещё быстрее; скоро она должна была выплыть из-под мостика – оловянный солдатик уже видел свет впереди, – но тут раздался такой грохот, что, услышав его, любой храбрец задрожал бы от страха. Подумать только: канавка кончалась, и вода падала с высоты в большой канал! Оловянному солдатику грозила такая же опасность, какой подверглись бы мы, если бы течение несло нас к большому водопаду.
Но вот лодка выплыла из-под мостика, и ничто уже не могло её остановить. Бедный солдатик держался всё так же стойко, даже глазом не моргнул. И вдруг лодка завертелась, потом накренилась, сразу наполнилась водой и стала тонуть. Оловянный солдатик уже стоял по шею в воде, а лодка всё больше размокала и погружалась всё глубже; теперь вода покрыла солдатика с головой. Он вспомнил о прелестной маленькой танцовщице, которую ему не суждено больше увидеть, и в ушах у него зазвучала песенка:
Бумага совсем размокла, прорвалась, и солдатик уже стал тонуть, но в этот миг его проглотила большая рыба.
Ах, как темно было у неё в глотке! Ещё темней, чем под мостиком, и в довершение всего так тесно! Но оловянный солдатик и тут держался стойко – он лежал, вытянувшись во всю длину, с ружьём на плече.
А рыба, проглотив его, стала неистово метаться, бросаясь из стороны в сторону, но вскоре затихла. Прошло некоторое время, и вдруг во тьме, окружавшей солдатика, молнией блеснуло что-то блестящее, потом стало совсем светло и кто-то громко воскликнул: «Оловянный солдатик!»
Вот что произошло: рыбу поймали и снесли на рынок, а там кто-то купил её и принёс на кухню, где кухарка разрезала рыбу острым ножом; увидев солдатика, она взяла его двумя пальцами за талию и отнесла в комнату. Вся семья собралась поглядеть на удивительного человечка, который совершил путешествие в рыбьем брюхе, но оловянный солдатик не возгордился.
Его поставили на стол, и вот – чего только не бывает на свете! – солдатик снова очутился в той же самой комнате, где жил раньше, и увидел тех же знакомых ему детей. Те же игрушки по-прежнему стояли на столе, и тот же чудесный замок с прелестной маленькой танцовщицей. Она всё так же прямо держалась на одной ножке, высоко подняв другую, – ведь она тоже была стойкая! Всё это так растрогало оловянного солдатика, что из глаз его чуть не покатились оловянные слёзы. Но солдату плакать не полагается, и он только посмотрел на танцовщицу, а она на него. Но ни он, ни она ни слова не вымолвили.
Вдруг один из малышей схватил солдатика и швырнул его прямо в печку – неизвестно зачем, должно быть, его подучил злой тролль, сидевший в табакерке.
Теперь солдатик стоял в топке, освещённый ярким пламенем, и было ему нестерпимо жарко; он чувствовал, что весь горит, но что сжигало его – пламя или любовь, этого он и сам не знал. Краски на нём полиняли, но было ли то от горя или же они сошли ещё во время его путешествия, этого тоже никто не знал. Он не сводил глаз с маленькой танцовщицы, она тоже смотрела на него, и он чувствовал, что тает, однако всё ещё стоял прямо, с ружьём на плече. Но вдруг дверь в комнату распахнулась, сквозняк подхватил танцовщицу, и она, как мотылёк, впорхнула в печку, прямо к оловянному солдатику, вспыхнула ярким пламенем – и её не стало. Тут оловянный солдатик совсем расплавился. От него остался только крошечный кусочек олова. На следующий день, когда служанка выгребала золу, она нашла в топке оловянное сердечко. А от танцовщицы осталась только блёстка. Но она уже не сверкала – почернела как уголь.
Дикие лебеди
Далеко-далеко, в той стране, куда улетают ласточки, когда у нас настаёт зима, когда-то жил король. У него было одиннадцать сыновей и одна дочка, Элиза. Одиннадцать братьев-принцев ходили в школу со звездой на груди и саблей на боку, а писали они на золотых досках алмазными грифелями и отлично умели читать и по книжке, и наизусть. Сразу было видно, что это принцы! Сестрица их Элиза сидела на скамеечке из зеркального стекла и рассматривала книжку с картинками, за которую было заплачено полкоролевства.
Да, этим детям жилось куда как хорошо! Только недолго длилось их счастье… Король, их отец, женился на злой королеве, и она невзлюбила бедных сирот. Им пришлось это почувствовать на себе в первый же день. Когда во дворце шло веселье и дети затеяли игру в гости, мачеха вместо пирожных и печёных яблок, которые дети обычно получали вдоволь, насыпала им полную чашку песку и сказала, что они могут вообразить, будто это лакомство.
Через неделю она отдала маленькую Элизу на воспитание в крестьянскую семью, жившую в деревне, а потом так наклеветала королю на бедных принцев, что он и видеть их больше не хотел.
– Ну, разлетайтесь на все четыре стороны! – сказала однажды злая королева. – Обратитесь в безголосых птиц и сами о себе заботьтесь.
Однако она всё-таки не смогла причинить им столько зла, сколько хотела: принцы, правда, обратились в птиц, но не в таких, как желала королева, – одиннадцать прекрасных диких лебедей с криком вылетели в окна из дворца и понеслись над парком и лесом. Было ещё раннее утро, когда лебеди подлетели к деревенскому домику, где крепким сном спала их сестрица Элиза. Они летели над крышей, вытягивали свои гибкие шеи и хлопали крыльями, но никто их не услышал и не увидел; так и пришлось им улететь ни с чем. Высоко-высоко взвились они и под самыми облаками полетели к большому тёмному лесу, что тянулся до самого моря.
В крестьянском домике бедная маленькая Элиза играла зелёным листом – других игрушек у неё не было. Проткнув в этом листе дырочку, Элиза смотрела сквозь неё на солнце, и ей казалось, будто она видит ясные глаза своих братьев; когда же по её щёчке скользили тёплые лучи, она вспоминала, как братья целовали её.
Дни шли за днями, один похожий на другой. Всякий раз, как ветер колыхал розовые кусты, которые росли возле дома, и шептал розам: «Что может быть красивее вас?» – розы качали головками и говорили: «Элиза красивее». Всякий раз, как в воскресный день старушка читала молитвенник у дверей своего домика, а ветер переворачивал листы и нашёптывал книге: «Кто может быть благочестивей тебя?» – книга отвечала: «Элиза благочестивее». И розы, и молитвенник говорили сущую правду.
Но вот Элизе минуло пятнадцать лет, и её отправили домой. Как увидела королева, какой красавицей стала Элиза, разгневалась и возненавидела её. Она охотно превратила бы падчерицу в дикого лебедя, да не посмела, потому что король хотел видеть свою дочь.
Тогда королева рано утром пошла в мраморную купальню, украшенную роскошными коврами и мягкими шкурами, поймала трёх жаб, поцеловала их и сказала первой:
– Прыгни Элизе на голову, когда она войдёт сюда, в купальню: пусть она станет такой же тупой, как ты! А ты прыгни Элизе на лоб, – приказала она другой жабе, – пусть она станет такой же безобразной, как ты; тогда и отец родной её не узнает! Ну а ты прыгни ей на сердце, – шепнула королева третьей жабе, – пусть она озлобится и сама страдает от своей злости!
Сказав это, она бросила жаб в прозрачную воду, и вода мгновенно позеленела. Тогда королева позвала Элизу, раздела её и приказала ей выкупаться. Элиза погрузилась в воду – тут одна жаба запуталась у неё в волосах, другая села ей на лоб, а третья – на грудь. Но девушка этого даже не заметила; только когда она вышла из бассейна, по воде поплыли три красных мака. Это жабы превратились в маки, полежав у Элизы на голове и груди, а не будь они отравлены поцелуем ведьмы, они сделались бы красными розами. На Элизу колдовство подействовать не могло, так как она была благочестива и невинна.
Увидав это, злая королева натёрла Элизу соком грецкого ореха, так что кожа у неё стала тёмно-коричневой, вымазала её прелестное личико вонючей мазью и спутала её чудесные волосы. Теперь красавицу Элизу и узнать было нельзя. Даже король, увидев её, испугался и не признал в ней своей родной дочери. Да и никто не узнавал Элизу, кроме цепной собаки и ласточек; но ведь они были просто ничтожные твари и с ними не считались.
Заплакала бедняжка Элиза и вспомнила о своих изгнанных братьях. Удручённая, она тайком ушла из дворца и целый день бродила по полям и болотам, пробираясь к огромному лесу. Она и сама хорошенько не знала, в какую сторону идти, но так стосковалась по братьям, которых тоже выгнали из родного дома, что решила найти их во что бы то ни стало.