— Ясно. — Порейко принял объяснение, посмотрел на Александру и спросил: — Может, до поликлиники дойдешь?
— Еще чего не хватало! — ответила Александра. — У меня здесь пластырь есть.
Она выдвинула ящик хозяйственного стола и достала пластырь — на щеке была основательная ссадина.
— Сходите в поликлинику, — сказал я, — а то инфекция может попасть. Раздует еще.
— Джо, — приказал Порейко, — отведешь Александру в поликлинику к дежурной сестре.
— Знаю, — сказал Джо.
Из-под фуражки у него торчал чуб странного, почти оранжевого цвета, как будто надевался вместе с фуражкой, как на детском карнавале. Черная повязка и черная шевелюра над ушами подчеркивали опереточность этого типа.
— Пошли, — приказал Джо. И спросил у Порейки: — Может, пистолет дашь?
— Я всю обойму расстрелял, — признался Порейко. — Если что — зови ребят. Но я думаю, они не посмеют. Нет, не посмеют. Мы тогда их взорвем к чертовой бабушке.
Когда Александра в сопровождении Одноглазого Джо покинула кафе, Порейко сказал Гоше:
— Быстро накрой нам — бутылец, бутербродов с рыбкой и мое любимое.
Его любимое оказалось крабовыми палочками. У каждого свои склонности.
Порейко разлил по рюмкам из мгновенно появившейся перед нами бутылки.
— С приездом, — сказал он.
Глаза у него были светло-карие, почти зеленые, кошачьи, злые.
— Спасибо, — сказал я. — Со знакомством.
Он внимательно смотрел, как я пью. Я пил не спеша, без жадности.
Порейко удовлетворенно кивнул и залпом кинул в рот содержимое своей рюмки.
— И чем же ты им не понравился? — спросил Порейко.
— Могу предположить, — ответил я. — Один из них по имени Кирилл увидел, как я разговариваю с Александрой, и решил меня наказать.
— А как же ты разговаривал?
— Обыкновенно. Мне интересно было на Александру поглядеть. Она красивая.
— А ты, парень, наглец!
— Посмотреть никому не запретишь.
Порейко достал гребешок и снова принялся раскладывать черные волосы поперек лысины. Видно, это было его любимым занятием.
— И что же ты сказал Кирюше? — спросил Порейко.
— Я его не трогал. Не лез. Но не люблю, когда руки распускают.
— А Александра сказала тебе, что у него черный пояс по карате? — спросил Порейко.
— Она ничего сказать не успела. Я его раньше выкинул.
— Не похоже.
— Спросите у бармена.
— Спрошу. И у Александры спрошу.
Любопытно, подумал я. Бывают люди, которых до старости зовут Сашками, а Александру называют Александрой. Значит, в ней что-то есть…
— А ты хоть знаешь, кто такой Кирилл? — спросил Порейко, пряча расческу в карман.
— Теперь знаю, — сказал я. — Ваш местный бандит.
— Шантрапа, — заметил Порейко. — Но они не в законе, они отмороженные. Тебе это что-нибудь говорит?
— Говорит. Старших не уважают.
— Их приходится наказывать, — сказал Порейко и вздохнул, как палач, уставший от этих висельников. — Еще по одной?
— Как скажете.
Я никак не мог найти с ним правильный тон. То в ответ на его «тыканье» я тоже обращался к нему на «ты», то вспоминал о том, что он лет на пятнадцать старше меня, и становился вежливым.
— А ты вообще-то употребляешь?
— Когда надо, могу пить.
— А сейчас надо?
— Я хотел бы здесь осесть на время. Может, на работу устроюсь. Мне с вами ссориться не хотелось бы.
— Почему?
— Потому что вы авторитетный человек.
— Это тебе Аркашка сказал?
— С Аркадием мы о вас не говорили. Мы вообще мало с ним говорили. Я на утреннем поезде приехал, а потом он на службу ушел.
— Значит, ты полседьмого пришел?
— Примерно.
Порейко, довольный, засмеялся. Он щурился и мотал головой, тщательно уложенные пряди рассыпались, упали на нос.
— Ох, Ритка тебе и задала! — заявил он утвердительно.
Я ничего не ответил. Маленький городок, все спальни под рентгеном…
— И куда же ты работать намылился? — спросил Порейко. Он снова достал расческу, чтобы привести волосы в порядок.
— Я в армии механиком-водителем был.
— Генерала возил? — Порейко улыбнулся, улыбался он некрасиво, недобро.
— Разных людей приходилось возить, — сказал я. — И разные машины осваивал.
— Может, и БМП?
— Может быть.
— И танк?
— Может быть.
Я надеялся, что танка у них здесь нет и они не смогут меня проверить. Шофер я хороший, в двигателях разбираюсь, но танк водить не приходилось. Хотя, впрочем, это тот же трактор.
— А точнее? — спросил Порейко.
— Надо будет, расскажу и точнее.
— Вот сейчас и надо, — приказал Порейко.
— Не понял! — Я хотел, чтобы мой голос прозвучал агрессивно, но не слишком.
— Ладно, — сказал Порейко. — Пошли ко мне.
— Куда?
— Слушай, парень, — рассердился Порейко. — Мы здесь люди солидные. Хотим тебе помочь. Не пойдешь — приведут.
— Меня пугать не надо, — сказал я.
Порейко поднялся.
Бутылка водки осталась на две трети полной. Порейко с жалостью поглядел на нее, и мне вдруг подумалось, что сейчас он ее сунет в карман и унесет. Но если он и хотел так поступить, то сообразил, что при мне так делать не стоит. Он громко сказал бармену:
— Посуду забери, чтобы не пропала.
Бармен, который наливал пиво из крана двум девицам с багровыми рожами бомжей, кивнул.
— Пошли. — Порейко, не оглядываясь, пошел к выходу.
Я последовал после секундной паузы. Все пока шло по моему плану, однако мне надо было показать некоторое сопротивление, чтобы Порейко убедился в том, что я подчиняюсь ему принудительно.
Мы вышли на улицу не рядом, а последовательно — я шел в двух шагах сзади.
Улица была пустынной, лишь возле ларьков бродили женщины, а у одного из них разгружали «Газель».
Навстречу нам шел Одноглазый Джо.
— Ну что? — спросил у него Порейко.
— Жить будет, — ответил Джо и расхохотался. Он любил громко смеяться. Я видел его «дело» у полковника Миши. «Дело» умещалось на листке компьютерной распечатки, но от этого его биография не становилась проще. У него было две судимости за хулиганство, он проходил совсем близко от посадки в деле о групповом изнасиловании — неприятный тип.
— Ты проще, Джо, — мягко сказал Порейко, но это тоже звучало как приказ.
— Смазали и пластырь наложили. Но она сказала, что голова болит, и ее домой отправили. Сказали, чтобы полежала, потому что есть опасность сотрясения мозгов.
И тут уж Джо нельзя было остановить.
— Ты чего? — прервал его смех Порейко. — Что тебя, идиота, веселит?
— Мозги, — признался Джо. — У нее мозги!
— Куда больше, чем у тебя, — сказал Порейко. — Понял?
— Так точно, — сказал Джо, не обидевшись. — Вы к себе идете?
— Вот веду юношу в офис, — сказал Порейко. — Побалакаем.
— Юношу! — И Джо поплелся за нами, взвывая от приступов смеха.
Идти было недалеко. Мы поднялись по скрипучей лестнице на второй этаж. Дверь в ближайшую комнату была приоткрыта. Из-за нее доносился стук пишущей машинки.
— Заходи, — сказал Порейко.
Одноглазый Джо толкнул меня в спину, но я промолчал. Я должен быть хитрым, как змей, и осторожным, как пугливая лань.
Это была большая комната в два окна. В ней помещались шкаф и два письменных стола. На стене висело красное знамя, рядом с ним портрет императора Николая II, который отвернулся от знамени, видно возмущенный таким соседством.
Кроме того, к стенам были прикноплены какие-то листовки, плакатики, записки, карикатура на Гайдара и большой плакат из военного кабинета, на котором был показан в общем виде и в разрезе автомат Калашникова и объяснялось, как его разбирать и смазывать.
За одним из столов сидел молодой человек при усиках и в черной кожаной куртке.
— Ну как? — спросил Порейко. — Кончаешь?
— Скоро кончу, Дмитрий Трофимович, — ответил молодой человек.
Порейко обогнул второй стол, что стоял как раз между портретом и знаменем, и уселся за него. Я оглянулся в поисках стула. Стула не оказалось.
— Ты садись, садись, — сказал Порейко, который отлично видел, что стула в комнате нет.
Я молча направился к другому столу и сказал молодому человеку с усиками:
— Привстань.
— Зачем?
— Привстань!
Тот вскочил. Я взялся за спинку стула, перенес его к столу. Одноглазый Джо ринулся было ко мне, но Порейко остановил его, подняв ладонь.
— Дмитрий Трофимович, — пожаловался усатик, — я так не успею.
— Пиши стоя, — ответил Порейко.
Смотри-ка, а он находчив и хладнокровен и, видно, привык общаться с нахалами вроде меня!
— Ты из той комнаты принеси, — подсказал Джо и широко улыбнулся. А когда парень ушел, он сказал: — Ну, ты даешь!
— Помолчи, — велел ему Порейко. — Иди погуляй, пивка выпей и Жору с собой забери.
— Будет сделано, — сказал Джо.
Мы остались одни.
— А теперь рассказывай, — ровным вялым голосом произнес Порейко, — кто и зачем тебя сюда прислал. Что тебе нужно от нас?
— Это вместо здравствуйте? — спросил я.
— Ты говори, говори…
— Слушайте, мне такой разговор не нравится, — сказал я. — Я к вам не напрашивался, вы меня позвали, а теперь все наоборот?
Я должен быть прост, но не так уж и прост.
— Город у нас небольшой, каждый человек на виду. С чего бы тебе к нам приезжать?
— Повторяю по буквам, — сказал я. — Можете проверить у Аркадия, тем более что вы с ним знакомы. Пошлите телеграмму тете Нине. Что вам еще показать?
— Паспорт, — сказал Порейко, протягивая открытую ладонь.
— Зачем я буду вам паспорт показывать?
— Покажи.
Я отрицательно покачал головой.
— Ты в самом деле собираешься в нашем городе жить? — спросил Порейко. — Так учти, что за первый же день нажил себе опасных врагов. И они тебя на улице тут же подхватят. Зачем тебе враги? Это же смертный приговор.
Я подумал — недолго, секунд пять, — достал из внутреннего кармана бумажник, из него — паспорт.
Паспорт был самый настоящий, с моей фотографией, только некоторые данные были изменены. Но умеренно. Так, чтобы при проверке не возникло подозрений. Моя мать, Зинаида, вышла замуж за одного железнодорожника, когда мне было пять лет, и уехала из нашей деревни. Так что мое рождение и родственные связи с семейством Лопухиных подтверждались.
Докопаться до правды было возможно, но этого надо было очень захотеть. Я надеялся, что такого желания не возникнет. Если я буду вести себя естественно.
Порейко перелистал паспорт.
— Прописан в Каунасе. Это еще что такое?
— Я женился там, — ответил я. Мне сделали эту женитьбу, надеясь, что проверить мое прошлое в Литве будет сложнее, чем в Калуге.
— На литовке? — Я понял, что литовцы для него хуже негров.
— На нашей, — успокоил я Порейку. — Только мы расстались.
— Ага, — сказал Порейко, — …зарегистрирован с гражданкой Кузнецовой… И почему же расстались?
— Не сидится мне на месте, — ответил я.
— Паспорт пока побудет у меня, — сказал Порейко. Он прихлопнул его ладонью.
— Я что, к ментам попал? — спросил я.
— Ты к серьезным людям попал. Так что рассказывай дальше свою биографию.
— Не пойдет, — сказал я. — Надоело мне. Что за страшилки? Обойдусь я без вашего покровительства.
— Не обойдешься. Рассказывай дальше.
— Но хоть скажите, кто вы такой, — взмолился я.
Порейко смилостивился.
— Тайны тут нет, — сказал он. — Я председатель меховской секции «Союза ветеранов — XX век». Слышал о таком Союзе?
— Союз ветеранов Афганистана? — спросил я.
— Не совсем так. «Союз ветеранов — XX век». Мы объединяем все здоровые силы в ветеранском движении под лозунгами единства и нерушимости нашей родины. Ясно?
Текст был прочитан как с плаката, хотелось посмотреть по стенам — откуда же он прочел эти громкие слова?
— Ну что ж, — сказал я, даже без особого желания, так, к слову пришлось, — значит, мне у вас надо зарегистрироваться.
— А ты что, ветеран? — Порейко был удивлен. — Ты же сказал, что только на действительной был.
— И еще три года, — сказал я.
— И где же служил?
— Я много где служил.
— А ты говори, нам спешить некуда.
Я принялся рассказывать вымышленную боевую биографию, путь советского конкистадора конца XX века. Моя «легенда» была относительно скромной, чтобы максимально снизить риск от встречи с бывшим однополчанином. Правда, дядя Миша не успел толком проверить все личные дела меховских ветеранов, но он был почти уверен, что там не было абхазцев и никто из них не побывал в Африке. Африку придумал я сам — наемник в Сомали! Я еле спасся, когда власть переменилась. Но везде — механик-водитель, не снайпер, не террорист — избави боже, просто хотелось посмотреть мир и немного заработать. Мир кое-как посмотрел, большей частью через прорезь в БМП, заработать не удалось — плохо у меня держатся деньги.
Порейко слушал меня, почти не перебивая, делал пометки в черном блокноте. Когда я бежал из Сомали в Киншасу, скептически покачал головой и сказал: «Клуб кинопутешественников».
— Да ты, может, снаряды возил для черных! — взвился Порейко.
— А ты считал? — спросил я. — Кто эти снаряды возил и кто дачи себе строил? Там и без снарядов было что возить.
Я закончил рассказ своим появлением здесь. Захотелось осмотреться, может, осесть, хотя люблю я больше крупные города, а может, отправлюсь дальше. Как получится. Главное — я мирный человек, приехал с дружескими намерениями и встревать в войны не желаю…
— Черт тя знает, — сказал по завершении моей одиссеи Порейко. — Черт вас всех знает.
— Мне можно идти? — спросил я.
— Нет, — сказал Порейко.
Он поднялся, решительно кинул мой паспорт в ящик своего стола, вернее, ему показалось, что он кинул мой паспорт в ящик стола, — на самом деле паспорт уже был у меня в кармане. Но мало ли кому что кажется.
— Пойдем с тобой вместе, — сказал он.
Стоя, он расчесал свои кудри, распределив по лысине параллельными прядками, кликнул Одноглазого Джо и велел усатику садиться за завершение какого-то документа.
— Сейчас навестим Одуванчика, — сказал он своему адъютанту.
— Он сейчас в мастерской занят, — с почтением в голосе ответил Джо.
Порейко вылетел из комнаты подобно Петру Первому на каком-то полотне Лансере и помчался, поднимая ветер.
За ним бежал Одноглазый Джо и сзади — я.
День уже разгорелся, солнце светило жарко и влажно, под ним подушками лежали сизые тучи.
Люди оборачивались, глядя на нас, Порейку узнавали, некоторые пытались приветствовать его. Но Порейко никого не видел.
Мы промчались вдоль рядов рынка, в конце их у забора была мастерская «Металлоремонт», типичная хижина дяди Тома с окошком, как в заводской кассе.
Но мы не стали заказывать ключ, Порейко обогнул мастерскую сбоку, толкнул дверь, а мы с Джо остались снаружи, на пороге, потому что места внутри хватало лишь для длинного верстака с вальцами, половинки стола, где были сложены инструменты, и стула, на котором сидел хозяин мастерской Одуванчик.
Я сразу понял, почему его зовут Одуванчиком. Он был смуглым, загорелым или с детства смуглым, а тонкие завитые волосы вокруг лысинки-тыквы казались одуванчиковым белым пухом. А лицо у него было гладким и добрым, с большими бараньими глазами.
— Все знаю, — сказал он, не оборачиваясь и не переставая обтачивать болванку. — Все слышал. Страшно недоволен. Всех накажу. А ты, Трофимыч, своих тоже накажи.
— Я там сам был, — сказал Порейко. — Знаю, кого наказывать.
— Зачем волнуешься, гипертонию подхватишь.
— Ты предупреди, Артем Давидович, — сказал Порейко, — ты предупреди Кирилла, чтобы он глупостей не делал. А я тебе хочу представить (он так и сказал: представить) моего нового человека, прибыл к нам из самой столицы, состоит моим личным водителем. Познакомься, Юрик, и проникнись уважением к единственному в наших краях «авторитету».
— Преувеличение. — Мастер Одуванчик обернулся ко мне. Он отложил болванку и вытирал ветошью пальцы. — «Авторитетов» в Меховске нет, а вот авторитетные люди имеются в наличии.
Он протянул мне руку.
Ладонь и пальцы были жесткими, как у человека, который занимается ручным — металлическим или каменным — трудом.
— Не могу без работы, — сказал Одуванчик. — Руки мои тянутся к труду. И вроде пенсия у меня хорошая, и квартира есть, а все продолжаю приносить пользу людям.
— Значит, договорились? — спросил Порейко.
— Что-то твой Юрик очень злой, это плохо, — сказал Одуванчик. — Людей надо любить, а не калечить.
— Александра в больнице, — ответил также коротко Порейко. — Люблю я Александру, жениться на ней собрался.
— Неужели Александру обидели? Значит, я был прав, когда рассердился на бездельников. Но за Александру они от меня вдвое получат. Так что иди, Трофимыч, гуляй, воспитывай своих молодых ветеранов. Нам с тобой делить нечего.
Мы вышли наружу. Тучи подобрались к самому солнцу. Воздух был тяжким, мокрым, парным.