— Врешь! — сказал милиционер.
— А я думаю — чего это мне его харя знакома? — сказал второй милиционер. — Это точно порейковский шофер. Да?
— Да, — сказал я.
— Тогда мотай отсюда, пока цел, — приказал мне милиционер, забыв о своем решении отвезти меня в околоток.
Я выскочил наружу. Машина газанула и умчалась, визжа тормозами на поворотах.
— А ты знаешь, где морг? — спросила Рита. Она подняла полные руки, заправляя назад густые, даже под светом луны золотые волосы.
— Нет.
— А мне страшно, Юрик, ой как мне страшно!
— Пойдем к главному корпусу, спросим.
— Пошли по этой вот тропинке. Там ведь свет должен гореть.
На морг мы наткнулись через десять шагов. Это было одноэтажное кирпичное строение, совсем маленькое, окна были забраны решетками, свет не горел.
Рита потянула дверь, дверь была заперта.
— Ну вот, — сказала она, — не могу я в больницу идти.
Я вынул из кармана связку ключей — среди ключей была отмычка. Я ведь не всегда был законопослушным научным сотрудником. Я и сейчас, если кто из знакомых теряет ключ, всегда прихожу на помощь. Я легко открыл замок — простой был замок, хоть и большой. Амбарный.
— Смотри-ка…
Непонятно было, одобрила ли она мою помощь или осудила. Мы вошли. Я пошарил рукой справа от двери — нашел выключатель. За маленькими сенями была прозекторская. В ней стояли два оцинкованных стола. Один пустой, на втором — Аркаша. Они его даже не раздели до конца, оставили в трусах и в майке — видно, спешили домой. Ничего, завтра разденут.
Лицо у Аркадия осунулось, стало лицом мертвеца. Чужое лицо. Волосы неопрятно сбились вбок. Рита сначала ахнула, потом глубоко вздохнула и произнесла:
— Расческа у тебя есть?
Она принялась расчесывать его, будто это играло роль.
— Я так и знала, что они его убьют, — говорила Рита тихо.
Голая двухсотваттная лампочка светила сверху, и потому волосы светились, а лицо было страшным, из фильма ужасов.
— И ты в этом виноват, — продолжала она. — Конечно, такая у тебя работа. Он тоже мог отказаться, но они ему в Москве доверяли, а в милиции тут все купленные. Я ему говорила — рано или поздно они тебя заподозрят и тогда церемониться не станут. Даже странно, что он так долго прожил. Александра ведь тоже знала.
Я кивнул:
— Кое-что о нем она знала.
— Значит, и Порейко знал.
— Возможно.
— Ты учти — она как гадюка, как скорпион смертоносный.
— Если она хотела, чтобы он умер…
— Ты не понимаешь, Юрик. — Она возвратила мне расческу. — Порейко ждал, когда к Аркадию пришлют связника или он себя чем-то проявит. А как только ты появился, они своего дождались. Наверно, и ты проговорился или не то показал.
— Может быть, — согласился я.
— Так ты знал? — Она говорила все так же тихо, но в голосе булькали злые слезы.
— Я сегодня вечером почувствовал, — сказал я. — Но я не предполагал, что они так сделают.
— Как сделают?
— Заставят меня остаться на лишних полчаса с Порейкой, а за это время пришлют своих убийц. И одним ударом расправятся со всеми — и со мной, и с ним.
— Что-то они с тобой не расправились, — сказала Рита. — Но почему? Я не понимаю!
— Я тоже не понимаю. У них какие-то планы относительно меня.
— Ты не обманываешь?
— Рита, ты же знаешь, что я тебя не обманываю. Иначе бы ты сюда со мной не пошла.
— Они должны были тебя тоже убрать. Они ведь ничего не боятся.
Говоря, она гладила Аркадия по плечу, непроизвольно. Потом вдруг отдернула руку.
— Холодный, — сказала она, — мертвый.
Из глаз, по выдающимся крутым скулам, по упругим щекам, как дождь по стеклу, текли слезы.
— Я же говорила — уедем, Аркаша, — сказала она. — А он говорит — они меня не тронут. Я им нужен. Чего им меня бояться?
— Именно сейчас они очень испугались, — сказал я. — И они могли предположить, что он мой связник. Тогда они завтра будут следить за мной — что же я сделаю, какие другие пути буду искать. А вдруг я здесь не один?
— Сложно, — сказала Рита, — сложно рассуждаешь.
— Ничего сложного. Они как бы перекрыли плотиной речку и смотрят — есть ли другое русло, куда повернет вода.
— А куда ты повернешь?
— Лучше я тебе не скажу об этом.
— Ты мне не доверяешь, что ли?
— Я за тебя боюсь, — ответил я. — Сейчас ты не знаешь, что я собираюсь делать, и ты в относительной безопасности. Если тебя даже будут допрашивать, ты все равно не ответишь.
— Глупости, — сказала Рита. — Главное, что мы должны их наказать!
— Мы с тобой ничего не можем доказать.
— Но мы знаем, что это — Порейко.
— Мы подозреваем его. Не более того. Почему не предположить, что Аркадий еще кому-то мешал?
— Кому же? Одуванчику? С ними он и не общался. Милиции?
— Не знаю, Рита, честное слово, не знаю.
— А я знаю. И они не уйдут от меня живыми.
— Рита, будь осторожна. Извини, если тебе покажется, что я говорю как по учебнику, но месть никогда не была хорошим советчиком.
— Иди ты знаешь куда!
Она кинулась в угол, там на стуле лежала смятая простыня. Рита развернула ее, и я увидел на простыне какие-то бурые пятна. Но Рита не думала об этом. Она накрыла простыней Аркадия с головой. И он сразу исчез — как будто ушел свидетель. Мы остались одни.
— Рита, — спросил я, — ты не знаешь, где у него был факс? — спросил я. — Мне сейчас очень нужен факс — я должен доложить о том, что произошло.
— Не знаю. Он тоже считал, что месть плохой советчик.
— Здесь часто проходят поезда? — спросил я.
— Зачем тебе?
— Чтобы доехать до Рыбинска или Ржева и к утру вернуться.
— Здесь редко ходят поезда. Ночью только один, и ты к утру не вернешься.
— Хорошо, — сказал я. — Тогда мне надо идти.
— И что ты придумал?
— Не знаю. Проводить тебя?
— Я останусь здесь, — сказала она.
Она наклонилась над ним, отогнула простыню, будто закрытый белой тканью с головой Аркадий раздражал ее, потом подвинула табурет, села возле Аркадия и стала смотреть на него.
— До свидания, Рита.
— Убирайся отсюда, пока живой, — сказала она. — Очень тебя прошу. И от имени Аркаши тоже.
— До свидания, — повторил я и ушел.
Я вышел на улицу. Еще недавно я бежал по ней к больнице. Больничный корпус тянулся в стороне от дороги. В одном только окошке на первом этаже еще горел свет. Кому-то там было плохо.
Я пошел к вокзалу. Я думал, что если поездов не будет, то по крайней мере рядом автобусная станция и может быть поздний автобус. На площади перед станцией бывают леваки, ждут запоздалых пассажиров.
Я проверил по карманам — денег было немного, меньше двухсот тысяч.
Правда, под пяткой у меня были спрятаны триста долларов на крайний случай.
Рита была слишком спокойна. Словно она уже решила, что будет делать. Одна она ничего не может, но помочь ей — означает выдать себя и провалить дело. А я всей шкурой чувствовал, что нахожусь на пороге открытия — то, что должно произойти, произойдет в ближайшие дни, именно в Меховске, и полковник должен быть предупрежден об этом.
Если он узнает обо всем завтра, может быть поздно.
Я быстро шел по улице, которая должна была привести меня к станции. Я мог бы и подняться, воспарить… но мой мозг подсказывал, что к скоростным перелетам я не готов и не знаю, научусь ли летать быстро. Так что лучше всего бежать. Но бежать я не хотел, чтобы не привлечь к себе постороннего внимания.
Сзади меня догоняла машина. Она ехала не очень быстро. Я подумал, что если водитель смилостивится или захочет заработать — пускай подбросит меня до станции. Все же километра два.
Шагая по улице, я теряю драгоценные минуты. Может, именно сейчас отбывает автобус до Кашина.
Не понимаю, как я мог настолько потерять осторожность.
Только последний идиот мог остановиться на обочине и поднять руку, голосуя.
Машина послушно тормознула. Я шагнул к ней.
Ну что бы мне притвориться кем-то другим!
Я склонился к открытому окошку.
И тогда сообразил, что меня догнал знакомый милицейский «газик». Тот самый милиционер сказал, глядя на меня с ухмылкой:
— Садись назад. Тебе куда?
Я колебался — бежать или подчиниться. Но, как назло, справа от меня тянулся высокий забор. Пока буду перелезать, наверняка пристрелят.
— Спасибо, — сказал я.
Задняя дверца открылась, приглашая меня внутрь.
Внутри сидел Одноглазый Джо. Но я узнал его, только когда он заговорил, как всегда, со смешком:
— Куда собрался? На вокзал или автобусную станцию?
Не оборачиваясь, милиционер предупредил меня:
— Только ничего не придумывай. Я хорошо стреляю.
Я решил — говорить как можно ближе к правде. Не объяснять же, что я дышал свежим воздухом!
— Я хотел уехать, — сказал я. — Немедленно. К чертовой матери от вас всех подальше. Мне еще не хватало уголовки. Ведь на меня повесите.
— С чего ты такой умный? — спросил Одноглазый Джо.
— А я самый удобный клиент. Я даже думаю, что те, кто Аркашку убил, на меня и рассчитывали. Приехал какой-то братан, неизвестно зачем, лучший кандидат в убийцы.
— Зачем же тебе Аркашку убивать? — спросил милиционер. — Мы тебя и не подозревали сначала. Отпустили же?
— А ты с Риткой в морг побежал. Зачем вы с Риткой в морг побежали? — спросил Джо.
— Она же увидеть Аркашку хотела! — воскликнул я. — Разве не понятно?
— Мы бы тебя отвезли на автобусную станцию, — сказал второй милиционер, — но последний автобус уже ушел. Христом богом клянусь, что ушел. Так что неизвестно, куда тебя доставить. В отделение, что ли?
— Не надо обижать Юрика, — сказал Одноглазый Джо. — Не надо его подозревать. Он у товарища Порейко работает шофером, может, вы слыхали, сержант?
— Кажется, слыхал, — сказал милиционер. — Но нам он кажется подозрительным.
— А ты почему в милицейской машине ночью разъезжаешь? — спросил я Одноглазого.
— Смотри, какой любопытный. Неужели не догадался, что мы тебя ищем, волнуемся, переживаем? Мало ли что может случиться с мальчиком в незнакомом городе? У нас здесь мальчиков иногда насилуют.
Одноглазый Джо принялся смеяться. Если милиционеры и смеялись, то беззвучно.
— Конечно, можно отправить тебя в милицию, — продолжал Джо, — но я нашей родной рабоче-крестьянской не доверяю. Вроде бы все повязаны, а интересы у них свои. Вдруг кому-то захочется другую карьеру сделать или кто на Мельника работает? Разве не так, Петров?
— Все может быть, — равнодушно откликнулся милиционер.
— Так что закиньте его к нам, наш шеф с ним поговорить хочет.
«Газик» остановился возле дома Порейки. У подъезда нас ждал Жора.
Дело мое было плохо. И, как назло, я за день устал настолько, что моя попытка на лестнице убедить моих конвоиров, что я вовсе не Юра, а их собственный начальник Порейко, с грохотом провалилась.
— Что-то у меня в глазах рябит, — сообщил Жора Одноглазому Джо, который в силу простого своего устройства вообще не был подвластен гипнозу или какому-нибудь умственному воздействию.
Провели они меня не в квартиру, на что я надеялся — из любого окна, даже с сотого этажа, я уйду без труда, — а в подвал. В котельной у них было место для сведения счетов.
Подвал двухэтажного каменного дома был переоборудован под котельную. Но там оставалось и место для камеры из фильма ужасов — за бурой железной дверью, открывшейся с отвратительным скрипом, была длинная комната, по дальней стене которой тянулись кабели и трубы, посреди стоял ученический стол, за ним — стул.
Напротив стола ближе к двери стояла табуретка, такая же, как в морге, но не белая, а грязно-голубая. Мое обоняние сразу определило комплекс свежих и застарелых запахов — перегара, страха, крови, тупой жестокости…
— Садись, — сказал Одноглазый Джо, показывая на табуретку.
— Зачем?
Жора вытащил пистолет. Самый настоящий пистолет. Они не намеревались со мной шутить.
Вошел Порейко. Не ложившийся спать, но готовый к боям. При виде меня он изобразил на лице радость. Причесываться не стал, а прошел за стол и уселся на стул так, как делает опоздавший к началу торжественного заседания член президиума. В руке он нес диктофон. Положил его на стол.
— Молодцы, что привезли.
— Сам попросился, — засмеялся Джо, — мы за ним ехали, а он к станции бежал.
— Знаю, — Порейко укоризненно наклонил голову, — убегал.
— А мы его догоняли. Думали, погоняемся, а он остановился и нам голосует. Мы его и подсадили.
— Значит, спешил. Бежал. Думал, что попутка подбросит. Денег у него много?
— Двести тысяч нашли.
— Аркашину квартиру обыскали?
— Там пусто.
— Дурачье, значит, плохо обыскивали. Или он успел избавиться. У него должны быть деньги. И оружие.
— Не было у него денег! И оружия не было. Мы хорошо смотрели, Трофимыч.
— Плохо. Но не в этом дело.
Он обратил свой взор ко мне.
В подвале горела лишь одна яркая лампочка, без абажура, за спиной Порейки. Так что он меня видел отлично, а я его — с трудом.
— Значит, убил своего брата, — сказал Порейко, — а потом сбежал. Чего не поделили с Аркашкой?
— Кончайте, — сказал я. — Вы же знаете, что не убивал я Аркадия. Ну за что мне его убивать?
— Вот это мы и хотим выяснить.
— В то время я был с вами. Вы же знаете. Я в любой милиции это повторю.
— Ты уже это повторял. Да кто тебе поверит? Ты у нас чужой. Наблюдатель. Но, наверное, хочешь жить. Хочешь жить?
— Хочу, — сказал я.
— Тогда придется тебе признаться. Напишешь объяснение, что убил в пьяной драке из-за обладания женщиной Маргаритой Савельевой своего случайного знакомого.
— Двоюродного брата, — подсказал Одноглазый Джо, который, видно, решил, что шеф ошибся.
— Не лезь, — отмахнулся Порейко. И продолжал: — В пьяной драке. Вы оба уголовники, наркоманы — ты не сомневайся, травку вам в квартиру подложим. Завтра при обыске найдут.
— Ну ладно, — сказал я миролюбиво, — чего вам от меня нужно? Вы же все знаете, а говорите.
— А я хочу знать, — сказал Порейко, — кто тебя к нам прислал, что вы тут с Аркадием вынюхивали, кто еще с вами на связи. Все расскажешь — отпустим, будешь запираться — сделаем из тебя котлету, потом сдадим в милицию, и там тебя пристрелят при попытке к бегству. Понимаешь, мне в этом городе даже убивать не надо. За меня все делают.
— А кто это сделал с Аркашей? — спросил я.
Порейко как будто не услышал моих слов.
— Начнем с самого начала, — произнес он. — Твое настоящее имя, отчество и прочие анкетные данные. И не надо возражать, потому что спешить нам некуда, мы все равно из тебя все вытряхнем. У нас для этого и медицина есть, слыхал об уколах — один кубик, и ты уже мечтаешь, как бы нам все рассказать.
— Глупости все это, — сказал я. — Честное слово, глупости. И если я узнаю, кто Аркашку убил, я до него доберусь.
Порейко вздохнул:
— Это ты у Ритки наслушался, когда вы в морге говорили? Много лишнего наговорили.
Идиот! Это я — идиот. Как я мог не подумать, что они нас подслушивают?
— Ну, будешь говорить?
Я не понял, почему он прикрыл глаза, взглянул на стоявшего за моей спиной Джо. Поэтому я не был готов к удару — такому, что я полетел на пол с табуретки.
Я оказался в нокдауне — это я сейчас понимаю, что оказался в нокдауне, потому что следующее, что я помню, — как они бьют меня ногами по спине, по почкам, а я стараюсь откатиться от них, спрятаться в угол, а встать на ноги они мне не дают, сразу сбивают снова. Я ни о чем не думал — просто прятался от ударов, и это мне не удавалось.
А очнулся я, когда меня перестали бить — Порейко приказал остановиться.
Я не слышал, как и что он сказал, но понял, что у меня есть перерыв. Пускай маленький перерыв, но я должен собрать все свои силы, чтобы не дать им восторжествовать надо мной. Конечно, такое высокое слово, как «восторжествовать», в ту минуту в моем растерянном и полном болью мозгу уместиться не могло — это позднейшие размышления.
Я лежал неподвижно. Пока я лежу неподвижно, они не знают, что со мной, не перестарались ли они.
— Эй! — крикнул Порейко — и голос донесся издалека. — Вставай, ты чего разлегся?
Теперь придется потерпеть — но уже сознательно. Я быстро прихожу в себя — мне доводилось отчаянно драться в детдоме, и я знаю — главное, чтобы противник тебя недооценил, чтобы он считал тебя слабее. Пускай он думает, что я неопасен. А я мысленно проверяю все уголки своего тела — что повреждено, где болит, что сломано. Ко мне как бы сбегались гонцы, рапортуя: щека рассечена и бровь кровоточит, гематомы на спине, ушиб правой почки… Мои земные собратья такой способности не имеют. И не могут, как я, тут же послать гонцов обратно, чтобы тело, пожирая ресурсы, немедленно принялось за починку важных повреждений. Щека и бровь подождут…
— Посмотри, — услышал я голос Порейки, — чего он там притворяется.
Я знал, что сейчас последует удар. Я уже все знал за секунду до события. Как и бывает в ситуации крайней опасности, во мне возникало предупредительное чувство — пусть за жалкое мгновение, но я знал, что со мной сделают.