Птицы пели оглушительно. Наверное, сюда, в чистые края, слетелись птицы из Черновцов-12, Магнитогорска-18, Челябинска-46 — из всех тех страшных мест, где под предлогом будущего уничтожения империалистов травят и природу, и местных жителей, и, конечно же, лесную живность. Вот птицы и слетелись в Меховск.
Городок был таким мирным, таким российски идиллическим, так деликатно поскрипывали телеги, съезжаясь к рынку, что было совершенно невозможно даже допустить вероятность какого-то преступления, большой беды, грозящей этому мирку.
По дорожке, ведущей через сквер, прошли быстрым шагом две монашки с сумками — спешили на рынок. А я и не знал, что здесь где-то есть монастырь. Вернее всего, догадался я, его открыли совсем недавно и управление дяди Миши еще не получило сведений от своих агентов. Впрочем, вернее всего, и для меня информация — лишняя.
Впитав в себя запахи пыли и отцветающей сирени, согретой солнцем травы и теплого хлеба, я поднялся и пошел к ручью, к современным домам. Домов было немного, не больше дюжины, были они четырехэтажными — скучными, одинаковыми, запущенными и своим существованием на окраине городка угрожали его будущему.
Сама фабрика была старой, из красного кирпича, но сбоку от здания поднимался на три этажа новый административный корпус — как говорится, стекло и бетон, а вернее, немытые стекла и бетонные панели, обсыпавшиеся на стыках.
Солнце уже поднялось и пронизывало еще непыльную листву, но на улицах было малолюдно: люди досматривали свои последние сны — половина седьмого.
Мне бы поберечь сладкий сон моего кузена Аркадия, но ошиваться возле дома, когда здесь каждая собака на виду, смысла не было. Чем менее я буду заметен, тем лучше для всех, включая меня самого.
Служба есть служба. На ней всегда недосыпают.
Я поднялся на третий этаж. Дверь была обита клеенкой и поделена на ромбы кнопками. Я позвонил. Коротко, чтобы не пугать человека. Аркадий должен быть один — тетя Нина уехала в деревню. Она всегда летом уезжает в нашу деревню, там сохранился дедушкин дом, она все лето занимается хозяйством, пашет, получает удовольствие и внука тоже берет. У Аркадия раньше была жена Клавдия, бросила его лет шесть назад, живет в Курске.
Я не подумал, что Аркадий может быть не один.
Он открыл быстро. Как был, в трусах и майке. Длиннолицый, красивый, болезненный, мягкие волосы слежались от подушки.
— Впустишь? — спросил я. — Привет тебе от дяди Миши.
— Чего? — Глаза у него были сонные, мутные, даже не блестели. — Какой еще дядя Миша?
— Кто там? — Хриплый голос вырвался из комнаты. Мужской или женский — непонятно. Наверное, там — Маргарита.
Ну что мне оставалось делать?
— Аркаша, — сказал я, — неужели я так изменился? Я же твой брат двоюродный, тети Зины сын. Ты что, протри глаза! Я же тебе письмо посылал и телеграмму.
Разум медленно освещал глаза кузена.
— А сколько времени? — спросил он.
— Скоро семь. Я с поезда. Немного погулял, а потом решил — досплю уж у тебя.
В дверях комнаты появилась молодая женщина, высокая, широкоплечая, у нее были медовые волосы — не назовешь рыжими, но и не блондинка. Волосы были распущены, покрывали плечи халата. Она стояла босиком.
— Это… — сказал неуверенно кузен, — Гарик.
— Какой еще Гарик? — спросила женщина. — Откуда в семь утра Гарики ходят?
Даже в полумраке маленькой прихожей было видно, что у женщины очень белая кожа, какая бывает у рыжих.
— Гарик! — более уверенно произнес мой кузен. — Ты чего здесь стоишь, заходи на кухню. У меня в комнате не убрано.
— Спасибо. — Я прошел на кухню. Кухня была махонькой, половину занимал стол с остатками вчерашней трапезы.
— У меня тут ребята были, — сказал Аркадий. — Друзья, понимаешь? А потом, когда убираться?
— Ты Гарик или Алик? — спросила женщина. Она была пьяной. Словно не спала ночью, она хранила в себе выпивку, а Аркадий спал, вот и получился мрачным, сонным, но трезвым.
— Погоди, Ритка, — сказал Аркадий. — И без тебя тошно.
— Со мной тошнее? Недоволен? Да я с тобой время трачу, потому что в этой дыре никого лучше не найдешь.
Аркадий только отмахнулся.
— Ты подожди на кухне, — сказал он, — я оденусь.
— А ты меня познакомишь? — спросила Рита, которая ушла в комнату за кузеном. Оттуда мне все было слышно.
— Брат мой, — сказал Аркадий. — Двоюродный.
— А почему раньше не говорил?
— А чего тебе отчитываться?
— А он далеко был?
— Слушай, Ритка, заткнись. Хоть джинсы натяни, далеко он был, далеко, понимаешь?
— Так бы и говорил.
Я стоял на кухне, бутылка была не допита и не закупорена. Значит, они сильно были пьяные, когда пошли спать. Русский человек пробку всегда завернет, чтобы не выдыхалось.
Голоса из комнаты стали невнятными, они там заговорили вполголоса, не хотели, чтобы я слышал. Я подошел к окну. Пространство между домами было вытоптано, деревья какие-то недокормленные — а странно, ведь край здесь лесной. Цепочкой пробежали бродячие собаки. В доме напротив открылось окно — на кухне возилась хозяйка. В ванной шумела вода.
— Теперь познакомимся, — сказала Рита за моей спиной. Я обернулся. Она была в свитере и джинсах. Волосы были убраны назад, но выбивались и падали волнистыми прядями на щеки. По белой коже были рассеяны веснушки, они густели к переносице. Вообще-то лицо у нее было веселое, нормальное, приятное лицо.
— Я блудный брат, — сказал я. — Зовут Юрием, иногда Гариком.
— А я вас буду звать Гошей, — сказала Рита.
— Как хотите. Только мне это имя не нравится.
— Почему?
— Получается толстый мальчик в очках и говорит писклявым голосом.
— Жалко, — сказала Рита. — У меня парень был, давно еще, в юности, он в баскет играл. Гоша Арзуманян.
— Я не возражаю, — повторил я.
— Ну я пошла, — сказала Рита. — Мне на работу пора. Вы сами за собой ухаживайте.
— Что-то рано у вас работа начинается, — сказал я.
— Какая есть.
Она сняла с вешалки куртку из искусственной кожи. Накинула ее и ушла, больше не сказав ни слова.
Она как раз вышла из подъезда и обернулась. Увидела меня в окне и подняла руку, прощаясь.
Из ванной вышел Аркадий. Он был аккуратно причесан, побрит, в чистой рубашке. С отвращением поглядел на стол. Говоря со мной, он принялся убирать посуду со стола и складывать в мойку, а бутылки, консервные банки, пустые баллоны из-под пепси кидал в ведро.
— Чего им надо? — спросил Аркадий. — Мне сказали — приедет человек. Братишка. Но больше ни слова — конспираторы.
— Я хочу пожить у вас немного.
— Где здесь жить? Они что, забыли, что у нас одна комната?
— Я ваш двоюродный брат, — сказал я.
— Знаю, мне сообщили. Когда мать дома, я на раскладушке сплю.
— Тогда давайте подумаем, — сказал я, — как нам лучше поступить. Ведь если я стану устраиваться в гостиницу, об этом все узнают. Это странно — приехал к брату, живет в гостинице.
— Да, неестественно.
— Я не хочу, чтобы все сорвалось из-за пустяка. И может быть, будем привыкать обращаться друг к другу на «ты»? А то еще глупее будет.
— Хорошо, значит, ты — Гарик?
— Да, Гарик, сын тети Зины.
— Хорошо, что мои в деревне.
— Иначе дядя Миша придумал бы другую версию, — предположил я.
— А ты надолго?
— По расчетам дяди Миши — на две недели.
— Я с Риткой поговорю, — сказал Аркадий. — Может, я у нее эти дни поживу. Перекантуюсь как-нибудь.
— Как знаешь. Мне нужно только, чтобы мой приезд и моя встреча с тобой ни у кого, ни у одной живой души не вызвали подозрений.
— А кого опасаешься?
— Не знаю — значит, всех.
— А что я о тебе знаю?
На столе было чисто, Аркадий вытер пластик мокрой тряпкой, поставил чайник, вымытые чашки, достал с полки завернутый в пластиковый мешок батон и порезал его на тарелку.
— Ты голодный? — спросил он, не дав мне ответить на предыдущий вопрос.
— Спасибо, не голодный.
— Сейчас скажешь, что в поезде тебе завтрак давали.
— Я из дома взял, — соврал я.
Аркадий открыл масленку, порезал колбасы.
— Ладно, рассказывай теперь, что я о тебе должен знать. А то получается, как в шпионском романе. Ты обо мне знаешь все, а я — ничего.
— Меньше будешь знать, меньше проболтаешься, — нетактично ответил я.
— Так дело не пойдет, — сказал Аркадий. Он ждал, что отступлю, иначе получалось как-то не по-людски.
Лицо у него было нерусское: большой хрящеватый, туго обтянутый кожей нос, острые скулы, глаза в глубоких впадинах, под черными бровями. Такое лицо обычнее встретить где-то в Испании. Недоброе лицо, но красивое.
— Я вкратце расскажу? — спросил я.
— Только вкратце. А то я из-за тебя не выспался. — Все ему было неладно.
Я рассказал о том, как было уговорено с дядей Мишей. Здесь слово «полковник» забылось — осталось «дядя».
— Мне нужно будет познакомиться с ребятами, которые служили в Чечне. Афганцы тоже подойдут, но они для меня староваты. У вас есть отделение «Союза ветеранов — XX век»?
— Я от этого далек, — сказал он. — Я не служил.
— Ты не слыхал — среди твоих знакомых никто в Абхазии не бывал?
— Ты имеешь в виду отдых или что?
— Нет, войну.
— А чего там делать?
— Некоторые воевали. Как наемники.
— Дурачье везде найдется.
— Значит, не знаешь?
— У нас один парень на фабрике в Приднестровье воевал. Только за кого — не знаю. Он себя казаком называет.
— Вот он мне и нужен. Познакомишь?
— Не пойдет. Он меня на дух не выносит. Я про этих воителей ему как-то сказал, что думал.
— И что?
— Хотели меня наказать. Но, к счастью, за мной ребята из моего цеха шли. Вот и сбежали твои казачки.
— Это не мои казачки.
— Так что же ты с ними в Абхазии делал?
Он налил мне чаю и подвинул по клеенке бутерброд.
— Давай договоримся, — сказал я миролюбиво. — У тебя какое отношение к дяде Мише? Ты ему доверяешь?
— Я ему обязан, — ответил Аркадий, не глядя на меня.
— Я спросил — доверяешь?
— У меня нет другого выхода, — сказал Аркадий. — Я ему обязан.
— Допустим, что все же доверяешь. И тогда постарайся доверять мне. Где я был, где я не был — не твое дело. Но если я был, то выполнял задание. И здесь тоже выполняю задание. Я думаю, что мы с тобой по одну сторону баррикады, если тебе это что-нибудь говорит.
— Значит, тебе надо внедриться к ветеранам?
— Значит, так.
— Только этот казачок из Приднестровья как узнает, что ты мой двоюродный, тебя сильно не полюбит.
— Это мои проблемы. Ты мне только его покажи… И подумай, пожалуйста, может быть, есть кто-то еще. Ну чтобы не был к тебе враждебен. Просто ветеран. Должны же здесь быть ребята, которые служили в «горячих точках».
— Пойди в военкомат.
Нет, расположения родственника я так и не добился.
Он долил себе кипятку в чашку и сказал задумчиво:
— А вы там, в Москве, меня разрабатывали. Как Кальтенбруннера.
— Не гордись. Просто дядя Миша не хотел завалить тебя, меня и все наше дело.
— Я в вашем деле не участвую.
— Ни в коем случае. Ты мне только помогаешь.
Аркадий стал собирать со стола.
— Мы так и не решили, — сказал я, — где я буду жить.
— Ладно, поживешь у меня. Куда тебе деваться? В Дом колхозника, что ли?
— А он есть?
— Его нету. Там дискотека. Смешно?
— А как я буду спать?
— Я раскладушку у соседей возьму.
— А Рита?
— А я к ней сам схожу, — ответил Аркадий. Ему бы тут улыбнуться, но он был совершенно серьезен.
Было уже около восьми, Аркадий стал собираться на службу.
— Ты, конечно, можешь дома посидеть, но, если пойдешь куда, оставь ключ под половиком на лестнице.
— Не боишься?
— У меня брать нечего, — сказал Аркадий.
Когда он ушел, я не спеша осмотрел квартиру. Я не обыскивал ее, не мое это дело, хотя дядя Миша осторожно сказал: «При первой возможности осмотрись — мы Аркадия давно не трогали, мало ли что могло измениться. Погляди, какие он письма получает, какие сувениры хранит и так далее…»
Я сказал тогда, что к этому не готов. Пускай они посылают еще одного человека. Специалиста.
— Некогда, — всерьез ответил дядя Миша, — хотя следовало бы. Ну ладно, надеюсь, тебя не покоробит моя просьба — поглядеть, какие он выписывает газеты и какие читает книжки. Не покоробит?
— Нет, не покоробит. Если увижу портрет президента, значит, наш человек, если значок с Анпиловым, то возвращаюсь в Москву?
— Будешь действовать по обстановке. Для нас Аркадий — как оболочка для куколки: под ней не видно, какие у тебя красивые крылья.
Нет, пожалуй, у дяди Миши было определенное чувство юмора.
Так что я послушался полковника.
Я прошел в комнату — там была широкая тахта, наскоро прибранная — видно, Рита спешила, — стол под цветной скатертью, шкаф, две полки с книгами. В самом деле Аркадий жил скудно.
Газет он не получал. Вернее, я нашел номер местной, городской газеты, но есть ли у нее политическое лицо, мне в Москве забыли сказать.
Значков тоже не было, а вместо портрета президента на стене висел коврик — такие, наверное, из Турции привозят — с двумя оленями на фоне леса. Один смотрел на тебя, другой перед собой, поджидая опасность.
Я собрался в город. Закрыл дверь, положил ключ под коврик. Когда я занимался этим, открылась соседняя дверь, из нее выглянула худая женщина лет пятидесяти и вопросительно поглядела на меня. Надо было оправдываться.
— Здравствуйте, — сказал я. — Меня Юрием зовут. Я двоюродный брат Аркадия, в гости приехал. Так что вы не волнуйтесь.
Я включил все свое обаяние. На ее лице, для улыбки не приспособленной, возникло ее подобие.
— Очень приятно, — сказала она. — Меня Дашей зовут. Если что надо, соль или масло — вы ко мне заходите, не стесняйтесь. Мы с мамой живем, она у меня пожилая. А то Аркадий-то у вас небогатый.
— Правда, я заметил, — согласился я с женщиной. — А он что, пьет разве?
Я старался быть таким же обаятельным, доверчивым и вызывающим доверие.
— Да зарплату им уже полгода не платят, — сказала Даша. — А он не очень энергичный. Другие у нас с этой фабрики давно уж ушли — кто в бизнес, а кто уехал. А Аркадий, он, знаете, какой-то вялый. Пьет он, конечно, ну кто не пьет? Но, в общем, не особенно. Просто нет денег.
— А как Рита? — спросил я, чувствуя, что мы с Дашей уже подружки и она от меня ничего не скроет.
— Рита? Шалава. В худшем смысле слова, — сказала Даша. — Я про людей плохо не говорю, но лучше бы Аркаше забыть про нее. У нее же муж есть.
— А он…
Я дал возможность ей развить начало фразы.
— Он-то, конечно, алкаш проклятый, но все равно это хорошо не кончится. Она, говорят, с милиционером жила и с Порейкой.
Тут я насторожился. Фамилия редкая. А я знал, что это глава «XX века».
— А он, Порейко, не возражает?
— Ты смешной, Юрик, — сказала Даша. — Он ее боится. Он только на митингах выступать умеет, а так она его пришибет — ведь моральных устоев никаких, вы меня понимаете? У нее знакомства — вся торговля. Там бандит на бандите ездит, бандитом погоняет.
— Извините. — Я улыбнулся самой трогательной из набора моих улыбок. — А она какое отношение имеет к торговле?
— Торгует, — ответила Даша с отвращением. Она осталась советским человеком. — В Турцию ездит, кожу возит. Докатилась.
Это было хуже распутства.
Конечно, я мог пойти прямо к Порейке или даже в комнатку, которую Союз снимал в горисполкоме, но не хотелось спешить — мне надо было сделать так, чтобы меня туда привели свои люди, местные ветераны.
Я вышел на улицу. Было уже позднее утро. Можно было подъехать до центра на автобусе, он как раз остановился возле наших домов, но народ лез в автобус с таким отчаянием, словно это был последний дилижанс на Клондайк.
Городок оказался оживленным и бестолковым, так как улицы тянулись по склонам, прорезанным ручьями, порой у улицы была всего одна сторона, вторая круто обрывалась к воде.
На площади, куда я добрался минут через десять, я увидел киоск с газетами и журналами. Купил местную, районную «Вперед!», основанную в 1926 году и даже украшенную орденом «Знак Почета». В ней мирно уживались таблица с данными по косовице в колхозах района и объявления вполне столичного характера, включая сообщения о гигиенических прокладках.
— А центральную прессу получаете? — спросил я у толстой грустной женщины армянского вида, которая заполняла собой все свободное пространство внутри киоска, так что ей трудно было поворачиваться.
— Центральный пресса на пятый день прибывает, — пропела женщина с гортанным кавказским акцентом.
Потом я пошел к продуктовым ларькам. Они стояли в ряд, все голубые и одинаковой формы, — видно, в городе были приняты соответствующие решения по эстетике.
Риту я там не встретил, хотя заглядывал в маленькие окошечки, и в последнем не выдержал, спросил:
— Рита не заходила?
Маленький человек в пенсне — это было удивительно, может быть, свежая мода? — высунулся наружу:
— Какую такую Риту?
Он сразу понял, что я — чужой.
— Рыжую, — сказал я.
— А зачем она вам?