Я толкнул свою пустую рюмку по замызганной стойке. Как-то нужно было ведь попытаться избавиться от проклятой ваты. Впрочем, я почти наверняка знал, что и это средство не поможет. Даже оно не поможет. В сущности, меня мучил страх, обыкновенный страх, это он сдавливал мое горло и переворачивал желудок. Никогда прежде не испытывал ничего подобного. Мне было все равно, что станет со мной, или, лучше сказать, я просто не думал, что и со мной может стрястись беда. Здесь-то и была ошибка. Следовало помнить, что в таком состоянии со мной все может случиться. Но последние дни я был сам не свой, вздрагивал от малейшего шороха.
И потом еще этот покойник. Все или почти все время он был у меня перед глазами. Я не мог отделаться от него даже во сне. Он вползал в мои сновидения, открывал рот, будто желая что-то сказать, но с губ его всякий раз срывался только крик. Пронзительный крик, каленым железом впивавшийся в мои уши.
Блондинка с серьгами величиной с талер[7] снова двинула ко мне наполненную рюмку.
— Я хорошо знаю, как это бывает, — сказала она. — Когда видишь столько людей, сколько я, сразу все понимаешь. Недавно здесь был один, от которого сбежала жена. Сперва он говорил, что бросится под грузовик, но через пару дней я опять его встретила, и по его виду непохоже было, что ему это удалось.
У меня не было ни малейшего желания вступать с ней в разговор, тем более что свое знание людей она явно преувеличивала. Кроме того, у меня не создалось впечатления, что она способна утешить мужчину. Во всяком случае, словами. Все же я сказал:
— С грузовиком это неплохая идея. Но есть и получше. Когда-нибудь на досуге расскажу.
— Ну, — сказала она, — должно быть, это интересно. Хотите еще выпить?
Я показал на свою рюмку, которая была еще полна, и покачал головой. Но так как бутылка была уже у нее в руках, выпил, потому что не люблю доставлять людям лишней работы. А ей определенно нелегко было иметь дело с такими чудаковатыми клиентами, каким сейчас был я.
Человек на соседнем табурете рыгнул и испуганно прикрыл ладонью рот. Ему, очевидно, стало неловко, хотя никто, кроме меня, его не слышал, потому что двое из трех музыкантов, как ненормальные, тарахтели по какому-то подобию стиральных досок. Я подумал: не лучше ли уйти? Что толку маяться всю ночь, ожидая чего-то, что отвлечет тебя от твоих мыслей? Такое никогда не случается по заказу.
Мой сосед снова рыгнул. На сей раз он не испугался. Кажется, он мало-помалу к этому привыкал. Начал рассказывать блондинке с серьгами величиной с талер про коммивояжера, который чувствует себя таким одиноким. При этом он вытащил бумажник, позволив разглядеть несколько ассигнаций. Но барменша слышала уже эту историю, что меня не удивило. К тому же у него не хватало переднего зуба и почти не было волос. Я закурил сигарету и опять толкнул по стойке пустую рюмку.
Наискосок от меня на табурет взобралась девушка в темно-зеленом, сильно декольтированном платье и с глазами как у кошки. Мне нравятся такие глаза. Я всегда вижу в них предвестник приключения. Блондинка плеснула в мою рюмку коньяку и поставила под носом у девушки-кошки хайбол. Возможно, это вышло случайно, что девушка пригубила свой напиток в тот самый момент, когда я поднял рюмку, но, возможно также, что это было сделано намеренно. Когда мы выпили, она кивнула, и тут я увидел, что кивок адресован не мне, а моему лысому соседу. Хотя я в тот вечер менее всего был расположен к флирту, все же почувствовал себя задетым. Терпеть не могу мужчин, воображающих, что им все доступно просто потому, что у них толстый бумажник. И облокотился о стойку, чтобы загородить лысому перспективу.
— Весьма легкомысленно с вашей стороны, если хотите знать мое мнение, — сказал я. — Здесь, во Франкфурте, полно людей, которые только и ждут, чтобы стащить у кого-нибудь вроде вас бумажник.
Вид у него стал еще глупее. Если он был здешний, меня ждала неудача. Но могло быть, что история о коммивояжере не выдумана.
— Эта напротив — штучка. Она обрабатывает пожилых господ, а на улице уже ждут двое из ее банды. Когда она поведет вас к себе, они огреют куском резиновой трубы, и завтра вам нечем будет заплатить даже за хлеб.
На лысого подействовало. Прижал руку к груди, словно проверяя, там ли еще сердце. Но думал он не о сердце.
— Вы это серьезно? — спросил он и поспешно отвел глаза, когда девушка-кошка снова ему улыбнулась.
— Разумеется. Я ведь время от времени работаю на полицию, так что мне такие вещи известны.
— Кто же вы?
— Частный сыщик. Ваша жена наняла меня за вами следить.
Лысый тяжело задышал. Хотя он, несомненно, смекнул уже, что я его дурачу, аппетит к кошачьим глазам у него пропал. Никому не понравится, чтобы ему напоминали о жене как раз тогда, когда он собрался поразвлечься на стороне.
Девушка в темно-зеленом платье поняла, что дело не выгорело. Она слезла со своего трона и со стаканом в руке подошла ко мне. У нее был ярко-красный маникюр.
— Если не возражаете, — прощебетала она, — я бы тоже не отказалась от коньяка.
Таков был результат моих усилий. Я кинул взгляд на лысого, но он уже расплачивался, причем прятал свои денежки так стыдливо, точно я был судебным исполнителем.
— Само собой, — ответил я. — Когда вы не заигрываете с человеком, который годится вам в дедушки, вы мне даже очень нравитесь.
Она закрыла один кошачий глаз и одновременно приоткрыла рот. Это выглядело комично, но на меня подействовало совсем иначе. Все окружающее вдруг скрылось в тумане, только чуть подрагивал полуоткрытый рот. А затем я опять услышал крик, впившийся мне в уши каленым железом. Я ринулся в туман. Туда, где должна была стоять моя рюмка. Она звякнула. Коньяк образовал на стойке лужицу, напоминающую вид с самолета на Боденское озеро. Это снова привело меня в чувство. Все стало как раньше. Музыканты по-прежнему старались разрушить стены, подобно иерихонским трубачам. Лысый сполз со своего табурета, зло посмотрел на меня и промаршировал к выходу. Только малютка больше мне не подмигивала. Она, видать, заметила, что мне нехорошо, но, конечно, неверно истолковала это, вообразив, что всему виной шнапс.
— Тут может помочь лишь крепкий кофе, — сказала она и опять принялась играть глазами. — Я сварю вам дома такой, который и мертвеца воскресит.
Это меня доконало. Как часто люди вот так, нисколько не задумываясь, говорят о мертвецах!
— Ошибаешься, детка, — сказал я. — Что мне нужно, так это средство против ваты в горле. Но его у тебя наверняка нет, спорим? — Я двинул кредитку в сторону серег величиной с талер. — Зря ты упустила этого старого гнома. Он пальчики облизал бы после твоего кофе… и не только после кофе.
На миг она как будто опечалилась. Я рассердился на себя. Почему веду себя так, чего, собственно, ожидал от этой пивнушки? Что мне здесь споют колыбельную и утешат, как делала, бывало, моя мать, когда мне не спалось? Смешно! Но я просто не мог быть приветлив ни с кем, сейчас во всяком случае. При всем желании это было невозможно.
На улице стояла пестрая от неонового света и холодная ночь. Я поднял воротник пальто. Моросило. Я медленно брел мимо витрин, не глядя на них. Что будет дальше? Мне вспомнилось, что блондинка говорила что-то о человеке, который хотел броситься под машину. Может быть, это и есть решение? Все во мне воспротивилось. Мне было двадцать шесть лет, и я определенно не был трусом. Достаточно часто это доказывал.
На противоположной стороне улицы стояло такси. Я направился к нему, дошел уже до середины мостовой, и тут это случилось. Из пелены сырого тумана вдруг вынырнули две фары, потянулись ко мне и больше не выпустили. Я сделал шаг назад, а может быть, и застыл на месте, как загипнотизированный кролик. Сейчас уже хорошо не помню. Инстинктивно вытянул вперед руки и тут же почувствовал удар. Я пролетел по воздуху, прокатился не меньше двух метров по мокрому асфальту и врезался во что-то. Последним, что видел, был сверкающий шар. Уличный фонарь или, может быть, ракета, которая с громким треском разорвалась в моей голове.
Сбоку от меня тикала адская машина.
Я слышал это совершенно отчетливо. Часовой механизм был соединен с электрическим датчиком импульсов, и при каждом колебании балансира я ощущал покалывание иглы в мозгу. Несколько поодаль негр из Тринидада обрабатывал дубинкой пустую канистру из-под бензина. Он не спешил.
Между двумя ударами каждый раз проходила вечность. Когда наконец открыл глаза, было совсем светло. Я испытывал приятную легкость и боялся пошевелиться, чтобы не сорваться в пропасть.
Покалывания иглы прекратились. Только адская машина еще тикала, и пустая канистра громыхала. Я осторожно повел глазами. Мой взгляд медленно, как муха, прополз по выбеленному потолку, опустился по стене вниз, перебрался через зеркало и остановился на блестящем кране над раковиной. Каждый раз, когда из крана падала капля, негр ударял по канистре. Тук — вечность, тук — вечность, тук…
Покалывания иглы прекратились. Только адская машина еще тикала, и пустая канистра громыхала. Я осторожно повел глазами. Мой взгляд медленно, как муха, прополз по выбеленному потолку, опустился по стене вниз, перебрался через зеркало и остановился на блестящем кране над раковиной. Каждый раз, когда из крана падала капля, негр ударял по канистре. Тук — вечность, тук — вечность, тук…
Я чуть повернул голову. За переплетом окна висело серое небо. Голая ветка колыхалась на ветру. Сбоку, на ночном столике, лежали наручные часы с темным циферблатом. Я проследил за красной секундной стрелкой, равномерно бежавшей по кругу под аккомпанемент монотонного тиканья. И заметил, что слух мой обострился. Может быть, у меня был жар, а может, просто в наполнявшей комнату глубокой тишине тиканье часов казалось таким громким. Приятное чувство легкости сохранялось, и я больше не боялся куда-то свалиться.
Кто-то намотал на мою голову очень много марли. Я осторожно ощупал лицо. Все как будто было на месте. Меня засунули в чересчур широкую полосатую — белую с голубым, жесткую, как парус, ночную рубаху. От нечего делать я еще некоторое время смотрел на красную секундную стрелку на черном циферблате. Затем принялся размышлять, где я и как сюда попал. Но не вспомнил. Попытался представить, что там, снаружи, за окном. Дома, или море, или пустыня? На ночном столике, рядом с часами, стоял радиоприемник. Что, если нажать на одну из белых кнопок? Расскажут ли мне о полосатой ночной рубахе или о голой ветке, пляшущей на ветру за окном? Или из приемника послышится музыка? Барабанный бой, усиленный неумолчным тиканьем часов?
Лоб мой покрылся испариной. Кто, черт возьми, заточил меня в эту комнату, за стенами которой нет ничего, кроме серого неба без конца и края? Утомленный, я закрыл глаза. Недавнее приятное чувство сменилось странным беспокойством. Что-то со мной было не в порядке. И не только из-за повязки на голове и покалывания иглы в мозгу. Нет, здесь было что-то еще.
Наверно, я уснул, потому что не слышал, как в комнату вошли. Вода из крана больше не капала. У окна сидела женщина и листала журнал. Короткая юбка открывала стройные ноги в маленьких голубых замшевых туфлях без каблуков. Из-под шапочки выбилась прядь каштановых волос, и в них как будто отсвечивало серое небо. Женщина, должно быть, почувствовала мой взгляд, потому что посмотрела на меня и кивнула. Немного жалостливо, но и явно радуясь, что я наконец очнулся.
— Вот и отлично, — сказала она. Это прозвучало старомодно. «Привет» или «давно пора» подошли бы ей больше. Свернула журнал и положила его на подоконник. Затем встала и подошла ко мне. Она была изящна и на ходу немного покачивала бедрами, что выглядело весьма грациозно, но как-то не вязалось с белой шапочкой и сестринским халатом.
— Меня зовут сестра Марион, — сказала она, заправляя под матрац мою простыню. — Болит у вас что-нибудь? Доктор Молитор считает, что вы счастливо отделались. Если хотите, можете получить немного сухариков с молоком.
Она бережно поправила мои подушки. От нее пахло хорошим мылом с легкой примесью лизола. Я хотел задать ей какой-то вопрос, но у меня сначала не вышло. Только пошевелил губами, не произнеся ни слова. Ангел милосердия терпеливо ждал. Так бывает в кино, когда пропадает звук. Наконец мне удалось:
— Как я попал в этот замок? — Голос мой был совсем тихим, и я не узнал его, как будто слышал впервые.
— Вы в больнице Марии Магдалины. — И затем еще раз: — Я сестра Марион. — Она достала из кармана халата клочок бумаги и шариковую ручку. — Завтра вы уже будете чувствовать себя лучше. Скажите, пожалуйста, вашу фамилию и адрес. Когда вас доставили к нам, у вас не было при себе никаких документов. Есть у вас близкие, которых надо уведомить?
— Конечно, — ответил я. — У каждого порядочного человека есть близкие. — Звук уже прорезался, но голос оставался чужим.
Сестра Марион придвинула стул к моей кровати и села. Я собрался уже ответить на ее вопросы, когда вдруг обнаружил, что пластинка кончилась. Я не мог произнести ни слова да и не знал, что говорить. Передо мной была только огромная белая стена. До боли стиснув кулаки, я попытался с разбегу пробить эту проклятую стену, как клоун, прыгающий сквозь обтянутый бумагой обруч. Но не смог. Все вокруг меня медленно заколыхалось. Последним, что видел, были каштановые волосы сестры Марион. Потом закрыл глаза. Мне сделалось чертовски тошно. Дело в том, что я забыл, кто я такой.
— Покорнейше благодарю! Должно быть, это приятное чувство. Совсем нет прошлого, как у младенца?
Человек состроил недоверчивую мину. Хотя шестнадцать секций батареи центрального отопления (я успел уже не меньше двадцати раз пересчитать их) источали летнюю жару, он не снял своего поношенного шерстяного пальто. Сидел на единственном стуле, широко расставив ноги, упершись локтями в свои мясистые ляжки и не выпуская из рук шляпы.
— Не совсем, — сказал я. — Вот вы, например, напоминаете мне одну картину Франса Гальса, которую где-то видел. В галерее или в музее. По-моему, она висела в большом зале, в углу.
— Все-таки кое-что. — Видно было, что он понятия не имеет о Франсе Гальсе. Но не мне было судить его, я ведь в конце концов знал еще меньше. — Может быть, вы неспроста вспомнили именно эту картину, — с важным видом глубокомысленно произнес он. Затем, однако, пожал плечами. — А может, это случайность. Названия музея не помните?
— Абсолютно. Помню только, что у человека на портрете были в точности такие маленькие глазки и оттопыренные уши, как у вас. Красотой портрет не отличался. Это точно. Должно быть, потому его и повесили в углу.
Человек фыркнул. У него пропала охота выяснять дальнейшие подробности о Франсе Гальсе. Но кое-что он все же уловил.
— Итак, вы можете вспомнить детали вашей прошлой жизни, если перекинуть к ним своего рода мост. — Он от кинулся на спинку стула. — Это важно. Я хоть и не врач, но некоторый опыт в подобных делах имею.
Это прозвучало не слишком убедительно. С тех пор как сестра Марион спросила у меня мое имя, прошло три дня. Не могу назвать их приятными. Когда нет памяти, особенно радоваться нечему. Доктор Молитор рассказал мне о несчастном случае и показал рентгеновский снимок моего черепа, на котором, внимательно приглядевшись, можно было увидеть симпатичную трещину. Я действительно счастливо отделался. Если бы не проклятый шок! Доктор Молитор проделал со мной множество опытов и повторил наизусть половину латинского словаря. Но все было напрасно. Я по-прежнему не мог вспомнить, кто я такой.
Затем явился человек в поношенном пальто. Его звали Катцер, он был из франкфуртской уголовной полиции. Больница направила туда соответствующее уведомление, так как не годится ведь, чтобы в мало-мальски цивилизованной стране обитал некто, не знающий собственного имени. Может быть, я архиепископ Бамбергский или президент Федеративной Республики, и в конце концов бросится в глаза, что меня нет на месте.
Обер-ассистент Катцер попытался пристроить свою шляпу на подоконник, но она все время падала на пол, и он попросту надел ее. Теперь руки у него были свободны, и он достал из кармана истрепанную записную книжку.
— Давайте по порядку, — сказал он. — Что вы можете вспомнить?
— В общем почти все, если дать мне толчок, — ответил я. — Когда первый раз увидел термометр, сразу вспомнил его назначение. Молоко — это напиток, а сухарей я еще в детстве терпеть не мог. Вон там, на стене, висит зеркало, а под кроватью стоит утка. Хотите еще что-нибудь узнать?
Обер-ассистент как будто удовлетворился этой коллекцией. Он решил наугад задать несколько вопросов.
— Несчастный случай произошел на Рейналлее. Это известная торговая улица с множеством витрин. Карштадт. Херти… — Он запнулся; сам он, совершенно очевидно, пользовался другими магазинами. — Высотное здание «Альянс»… В общем вы знаете. Что же вы делали там в интересующий нас вечер?
Посланец полицейского ведомства избрал самый неудачный из всех возможных путей. Единственное, что я знал, — это что не делал покупок ни у Херти, ни у Карштадта и не заходил также в «Альянс», чтобы застраховаться. Что, кстати, было бы совсем не вредно. Нет, так мы ни к чему не придем. Я сказал, что, может быть, сумел бы ответить на его вопросы, если бы мы прошвырнулись по Рейналлее и все осмотрели. Но не так, на расстоянии и с этим его «в общем вы знаете».
Ему стало ясно. Он поднялся и взял с ночного столика часы.
— Это ваши? Я моргнул.
— Швейцарского производства, водонепроницаемые, противоударные, автоматические… Если нажму на эту кнопку, я смогу засечь время, как секундомером. — Он так и сделал, послышалось два щелчка. — Это просто для забавы или вам по роду занятий приходится хронометрировать? Вы имеете отношение к спорту? Вам надо зачем-то отмечать секунды или минуты?