– Красивые какие названия, – заметила Тамара.
– Смешных больше. Речка одна Киш-Киш называлась. Ну и вдруг оттуда – в Таджикистан. И понятно, куда дальше. А что сделаешь? Сидели, ждали, вино арбузное пили.
– Разве бывает арбузное вино? – удивилась Тамара.
– В Средней Азии сами делают. А вот это, кстати, вам интересно будет, – улыбнулся он. – Из арбуза прямо на бахче вырезают треугольник, пачку дрожжей в дырку кладут и вырезанной коркой опять закрывают. Сверху глиной замазывают. Дня три-четыре бродит. Мимо бахчи идешь, а на ней арбузы как живые качаются. Я однажды в казарме так сделал. Положил арбуз под кровать, а ночью просыпаюсь – кто-то по комнате ходит. Оказалось, это арбуз из угла в угол катается.
– Ничего себе! – засмеялась Тамара. – Как в фантастическом фильме!
– Ну да, – кивнул он. – Через четыре дня чистое вино внутри, семечки выбрасывай и пей. Сладкое, и вкус арбузный. Здесь такое пытался делать – ничего не выходит, плесень только. Азиатские арбузы нужны. Ну вот, посидели мы так месяца три – и вперед, через границу.
– Вас тяжело ранило? – с осторожностью поинтересовалась Тамара.
– Иначе не комиссовали бы. Ногу ампутировать пришлось.
– Как?! – Она даже шаг в сторону сделала и невольно окинула его взглядом. – Как же вы ходите?.. То есть… Извините…
– Так ведь давно было, – объяснил он. – Молодой был, спортивный, ампутация ниже колена. Вообще не должно быть заметно, что протез.
– Да, конечно… – смущенно пробормотала Тамара.
Это действительно не было заметно, и даже не в том смысле, что он не прихрамывал, а в том, что не относился к своему увечью как к чему-то из ряда вон выходящему.
Как это может быть, Тамара не понимала. Ей страшно было это представлять, и она уже не могла избавиться от мысли, что ему трудно идти, и прогулка перестала казаться ей приятной.
– А вон троллейбус, – робко заметила она. – Может быть, поедем?
Олег бросил на нее быстрый взгляд.
– Да не волнуйтесь вы за меня, – поморщился он. – Ну, можем поехать, если устали.
– Я… Да, устала, – кивнула Тамара.
– Тогда давайте в машину.
– В какую машину? – не поняла она.
– В мою. За нами едет.
Оглянувшись, Тамара увидела черную «Волгу», которая сейчас, правда, не ехала, а стояла, чуть отстав от них, у обочины.
– Это ваша? – удивленно спросила она.
Ей казалось, такие машины не могут принадлежать человеку, только учреждению. У двоих друзей отца, заслуженных художников РСФСР, были «Волги», но белая и серая.
– Заводская, – ответил Олег. – Мне по должности положено.
По должности черная «Волга» могла быть положена директору завода. Он похож, конечно. Недаром ей сразу показалось, что он из совсем другого теста. И из другого, взрослого, солидного, отдельного от ее жизни мира…
– Тогда давайте правда поедем, – сказала Тамара. – Спасибо, что проводили. И что бусы собрать помогли, – улыбнулась она.
Ей не хотелось расставаться с ним в скомканном и мрачноватом тоне. В нем нет ничего отталкивающего, к тому же он действительно ей помог. Не только бусины собрать, но и восстановить душевное равновесие.
В машине сидели молча. Может, Олег не хотел разговаривать при водителе, может, рассказал уже все, что мог – про арбузное вино было особенно интересно, – а может, просто доехали до Краснопрудной слишком быстро.
Он вышел из «Волги» и дождался, пока Тамара войдет в подъезд. Поднимаясь к себе на третий этаж, она посмотрела в окно лестничной площадки и увидела, как он идет обратно к машине. Немного прихрамывает, конечно. Просто она не обратила внимания, потому что не знала… Какой странный получился у нее сегодня вечер!
Глава 17
Назавтра, когда Тамара пришла на работу, Марго сообщила, что Каблуков просил срочно зайти к нему.
– Письмо у вас с собой, Тамара Васильевна? – встретил он ее на пороге своего кабинета.
– Какое письмо? – не поняла она.
– С приглашением от Пуаре. Возьмите его и езжайте в Инкомиссию. Я им уже позвонил. Знаете, где Инкомиссия?
– Нет… – растерянно проговорила Тамара.
Что такое с ним произошло? Почему он переменился со вчерашнего дня так разительно? Она не понимала.
– В Союзе писателей, на улице Воровского. В левом флигеле. Отдадите письмо Светлане Бережной, она вас будет оформлять.
– Что оформлять? – переспросила Тамара.
Вопрос был глупый, но раздражения, как того можно было ожидать, у Каблукова не вызвал.
– Не что, а кого, – терпеливо объяснил он. – Вас в поездку будет оформлять. Во Францию.
Нет, ей не показалось – он смотрел на нее совсем иначе, чем вчера. Ни обидной снисходительности, ни насмешки. Внимательным был его взгляд. Изучающим. И – с оттенком почтительности… В этом последнем Тамара, правда, не была уверена. С чего бы ему испытывать перед ней почтительность? Но что со вчерашнего дня он переменился до неузнаваемости, она понимала безусловно. Объяснить невозможно, однако факт очевиден.
– Поняли, куда идти? – спросил Каблуков.
– Да, – ответила Тамара.
– Ну и хорошо, – кивнул он. И, выдержав краткую паузу, добавил: – А вы не такая, какой кажетесь на первый взгляд.
– В каком смысле – не такая? – не поняла она.
– Не пустышка. Вызываете интерес. – И поторопил: – Идите, Тамарочка. Они там в Инкомиссии до ночи на работе не сидят.
«Он видел, как Олег вчера собирал мои бусины, – подумала Тамара. – И поэтому сегодня говорит со мной… вот так».
Причина перемены сделалась ей понятна, но осталась необъяснима. Что с того, что Олег пошел ее провожать? Чего это добавило ей в глазах Каблукова? Но чего-то ведь добавило несомненно… Как странно!
Через три дня Олег встретил ее после работы и пригласил в кино. Это показалось ей трогательным – не в ресторан, а именно в кино, на новый французский фильм, и билеты купил заранее. После кино, впрочем, пригласил и в ресторан тоже. И там, в «Пекине», предложил поехать в выходные на Селигер, где у его завода имелась турбаза.
Купаться было еще рано, но озеро, на берегу которого стояли финские домики, было так красиво, что и просто смотреть на него, гулять по его берегам было приятно.
Вечером Тамара открыла в отведенном ей домике окно и уснула под шелест озерных волн.
В домике этом она была одна – Олег ночевал в другом, и ей это понравилось.
У нее не кружилась голова, когда она видела его, и волнение ее при этом не охватывало, но встречи с ним приносили радость. Необъяснимую – она ведь не была в него влюблена, – но для нее очевидную.
Разговаривать им было вроде и не о чем – Тамара правильно поняла еще в вечер их знакомства, что Олег не читал тех книг, которые так много значили в ее жизни, не видел спектаклей и картин… Но при этом ни разу не получилось так, чтобы тему для разговора им пришлось подбирать специально. И на «ты» перешли без затруднений, несмотря на разницу в возрасте и вообще во всем.
На Селигере шли через просторный луг, на котором росли дубы, далеко отстоящие друг от друга, и Тамара сказала:
– На всех дубах уже листья распустились, а на этом – видишь? – ни одного листочка. Интересно, он совсем засох или будет как в «Войне и мире» – потом откуда ни возьмись листья появятся?
– Появятся, – мельком и без особенного интереса взглянув на большое корявое дерево, сказал Олег. – Это ленивый дуб.
– Как дуб может быть ленивым! – засмеялась Тамара.
– Каждый десятый примерно – ленивый, – объяснил он. – Причина мне неизвестна, но они на несколько недель позже других распускаются. Появятся листья, никуда не денутся.
В этом объяснении содержалось какое-то зерно неожиданности, необычности, и потому оно будило воображение. Ленивые дубы!.. Чего только не бывает в жизни.
Что бывает в жизни, Олег знал лучше Тамары раз в сто. Сам он, впрочем, считал, что пропустил в своей жизни очень многое, и не только в книжной или театральной ее части.
– Я же в детдоме вырос, – обмолвился он как-то. – Хорошо, хоть что-то усвоил, пока отец с матерью живы были. Но в основном догонять пришлось.
Тамаре неловко было спросить, что произошло с его родителями, но он сказал об этом сам, не вдаваясь, впрочем, в подробности: отец был пожарным в Орехово-Зуеве и погиб, когда Олегу не исполнилось десяти лет, мать работала учительницей, но к тому времени была уже больна, и течение ее болезни, онкологической, с гибелью отца ускорилось.
Другая, совсем другая жизнь!.. Но Тамара сознавала это, только когда его не видела. При встречах же моменты неловкости бывали очень редки, да, можно сказать, и вовсе их не было.
Через месяц таких встреч Олег предложил ей выйти за него замуж.
Не в первый раз она получила предложение такого рода; в этом смысле не было ничего ошеломляющего. Но если в предыдущих случаях Тамаре и в голову не приходило согласиться, то на этот раз она задумалась.
Слишком многое против: он старше на двенадцать лет, он совсем другого, совсем не ее склада, она в него не влюблена… Но сквозь все эти доводы разума пробивалось отчетливое и тоже разумом вызванное осознание: она будет с ним счастлива. И даже точнее: она будет за ним счастлива. Никогда Тамара не думала так по-деревенски – за мужем как за каменной стеной, – но теперь именно эти слова сами собою пришли ей на ум.
Не в первый раз она получила предложение такого рода; в этом смысле не было ничего ошеломляющего. Но если в предыдущих случаях Тамаре и в голову не приходило согласиться, то на этот раз она задумалась.
Слишком многое против: он старше на двенадцать лет, он совсем другого, совсем не ее склада, она в него не влюблена… Но сквозь все эти доводы разума пробивалось отчетливое и тоже разумом вызванное осознание: она будет с ним счастлива. И даже точнее: она будет за ним счастлива. Никогда Тамара не думала так по-деревенски – за мужем как за каменной стеной, – но теперь именно эти слова сами собою пришли ей на ум.
«А влюбиться… Наверное, я этого просто не могу, – подумала она. – Иначе хоть в кого-нибудь, хоть раз за двадцать лет уже влюбилась бы. Что ж, не всем одно и то же дается. Некоторые, например, на велосипеде ездить не умеют, и ничего, живут и счастливы».
Никогда в жизни у нее не было такого ясного, такого определенного ощущения правильности своего решения, как в тот день, когда она ответила Олегу, что согласна выйти за него замуж.
– Ну и правильно, – сказал он. – Я тебя люблю. Обидеть тебя никому не дам. И тебе за мной хорошо будет.
Он произнес все это таким будничным тоном, что можно было бы и обидеться. Но она не обиделась. Он ее не обманывает, а это главное. И то, что он не спрашивает, любит ли она его, Тамаре понравилось: она не смогла бы ответить на этот вопрос… А то, что Олег обозначил их брак так же, как она обозначала его в своих мыслях – не «со мной», а «за мной», – подтверждало правильность ее решения.
После такого будничного признания в любви он обнял ее и поцеловал. Как ни странно, это произошло впервые. И, ответив на его поцелуй, впервые она почувствовала, что Олег совсем ей не безразличен. Сердце ее забилось чаще, дыхание участилось тоже, и она замерла в его объятиях, изумленная тем, что не чувствовала такого волнения раньше.
Родителям Тамара сообщила о своем решении постфактум. Мама встревожилась, но не слишком. Да и какие, если подумать, у мамы могли быть причины для тревоги? Дочери скоро двадцать два года, университет закончила, работает – по всем меркам пора замуж. И, зная Тамарин характер, нет никаких оснований полагать, что мужа она себе выбрала недостойного.
Примерно это мама и сказала, познакомившись с Олегом.
– Человек порядочный, сразу видно, – одобрительно заметила она. – Это самое главное. Самостоятельный, работа приличная. И не пьет, тоже немаловажно.
– Почему не пьет? – удивилась Тамара. – Мы же выпили.
Знакомство было отмечено домашним ужином, во время которого мама и Тамара пили вино, а Олег и отец – водку.
– В медицинском отношении не пьет, – сказала мама. – Уж извини мой прагматизм. Я, знаешь, всегда боялась, что ты в алкоголика влюбишься. Среди художников ведь каждый третий, да и литераторы твои не лучше.
Папа и вовсе не выказал сильных чувств в связи с предстоящим дочкиным замужеством. Но Тамару это не очень задело: она с детства привыкла, что когда папа охвачен каким-нибудь своим замыслом, то не обращает внимания на происходящее вокруг, а когда не охвачен, то нервничает, все валится у него из рук, и ему тем более ни до чего и ни до кого нет дела. Про Олега он только и сказал, что достойно удивления, как тот стал директором такого серьезного завода в таком молодом возрасте.
Тамара же нисколько не была этим удивлена. Почему начальниками непременно должны становиться такие люди, как Каблуков? Завод, которым Олег руководил – он устроился туда работать вскоре после того, как комиссовался из армии, и быстро дорос до директорской должности, – производил какие-то приборы с волоконной оптикой. В волоконной оптике Тамара не разбиралась, но была уверена, что Олег может руководить любым заводом, да и вообще чем угодно.
Расписались в Грибоедовском загсе, свадьбу отпраздновали в «Праге». Увидев невесту в платье с белыми французскими кружевами – каких усилий стоило маме их достать! – Олег сказал, что она красивая, как Царевна-лягушка. Тамара рассмеялась, и весь день, и весь вечер у нее было веселое настроение. К тому же ей нравилась ее новая фамилия – Ивлева.
Гости еще пили-гуляли, когда они с Олегом потихоньку вышли из ресторанного зала и, заехав домой переодеться, отправились в Домодедово. Олег надеялся, что в связи с женитьбой ему разрешат поехать за границу, хоть в Болгарию, но не разрешили, потому что работа у него была с допуском к гостайне.
Но и Ялта была хороша! Долго еще Тамара вспоминала свадебное путешествие как вспышку счастья. И даже когда жизнь переменилась, когда стала она ездить – и с Олегом, и одна – по всему миру, те две недели не забылись, не утонули в море новых впечатлений.
Завод волоконной оптики находился под Солнечногорском, при нем была и директорская служебная квартира. Но вскоре после женитьбы Олегу дали московскую, притом с каким-то невероятно удачным совпадением: в том самом доме на Краснопрудной, где жили Тамарины родители. И хоть ничего сверхъестественного в этом в общем-то не было – дом сталинской еще постройки был из тех, в которых всегда давали квартиры либо творческим работникам, либо руководителям различных учреждений, – но это событие хорошо вписалось в благоприятную жизненную череду, частью которой был их брак.
Через полгода после замужества Тамара уволилась из журнала.
Собственно, к замужеству ее уход не имел отношения. Или все-таки имел?..
Началось все с того, что она написала первую в своей жизни статью, и сразу для большой всесоюзной газеты. Тамара никогда не думала, что займется журналистикой, и сделала это неожиданно для себя самой.
Открылся Музей личных коллекций на Волхонке, папа достал ей приглашение на открытие, Олег был занят, она пошла одна – и вернулась в таком приподнятом настроении, что никак не могла уснуть. Ну и села от бессонницы за стол, и при свете ночника, карандашом, записала свои впечатления. Когда назавтра перечитала, то нашла написанное сумбурным, но не выбросила эти ночные заметки, а пошла в Библиотеку иностранной литературы и набрала французских и итальянских книг о художниках, картины которых увидела вчера впервые, потом попросила отца договориться о том, чтобы ей встретиться с Ильей Самойловичем Зильберштейном, который этот новый, невиданный для Москвы музей основал…
В результате всех этих действий Тамара написала про Музей личных коллекций заново, и получилась огромная статья, которую она положила в конверт и отправила в газету. При этом она немножко посмеивалась над собой: что это ей вдруг вздумалось, на открытии наверняка были журналисты от этой газеты, Зильберштейн не ей одной дал интервью, сходить в Иностранку труда не составляет, статью дилетантки даже читать не станут…
Статью не только прочитали, но и решили опубликовать, притом почти без сокращений. Когда ей позвонил, чтобы сообщить об этом, заведующий отделом культуры – хорошо, что она, хоть и посмеиваясь, телефон свой все же указала, – Тамару это потрясло так, как не потрясало, не волновало ни одно событие ее жизни. Это было самое настоящее счастье – не успех даже, а другое… Она сумела написать о том, что показалось ей важным, ее впечатления, изложенные на бумаге, воздействовали на незнакомых людей, и так сильно, что эти в глаза ее не видавшие профессиональные люди решили представить их другим людям, миллионам других людей… Миллионам! Могла ли она такое себе вообразить?!
Вот эта-то цепочка – от собственного сильного впечатления до возможности высказать его огромному количеству людей – оказалась таким новым и таким важным делом, что после этого каждый день жизни, который не был посвящен такому же по силе делу, казался Тамаре потраченным впустую.
Она приходила на работу и буквально физически чувствовала, как отсчитываются пустые минуты, бессмысленные часы. Ей было невыносимо скучно и не хотелось править чужие тексты после того как она поняла, что может писать свои.
Но может ли?.. Никто ей ничего не обещал. То есть никто, конечно, не запрещал ей пойти еще на какую-нибудь выставку или посмотреть какой-нибудь фильм, но любезный заведующий отделом культуры, до небес хваливший ее первую статью, никаких заданий ей вместе с тем не давал, а рецензию на фильм Абуладзе «Покаяние», на показ которого в Дом кино Тамара попала с огромным трудом, хоть и опубликовал, но сократил до небольшой заметки. Про «Покаяние» говорила вся Москва, и то, что такому заметному фильму отвели так мало места в газете, могло означать, что Тамара написала о нем неинтересно. Или причина в чем-то другом? Попробуй разберись!
Наверняка она понимала лишь, что вступает в сферу сложных отношений, интриг, столкновения амбиций, и успех ее в этой сфере совсем не очевиден. Оставить в таком шатком положении надежное редакторское место, в одночасье оказаться никем, и это при том, что… Тамара волновалась, грустила и не знала, как ей поступить.