Вот тут-то Лиза испугалась всерьез. Почти так же, как там, на берегу, под пулями.
– Я пошла сюда, потому что вынуждена была показать Вернеру – ну, этого офицера зовут Алекс Вернер, – торопливо разъяснила она, – мельдкарту Лизочки. И он решил, что я – Лиза Петропавловская. А адрес вы сами вслух сказали в ломбарде, он меня сюда и привез, ничего не спрашивая. Мои документы сгорели при взрыве… То есть у меня их не было… то есть они были не в порядке… И… и квартиры у меня нет, мне отказала квартирная хозяйка, потому что я… у меня кончились деньги, мне нечем платить. И с работы меня выгнали, то есть работы у меня нет. Сюда я зашла, потому что ко мне во дворе пристал этот, с усиками, племянник хозяйки, пан Анатоль. Он решил, что я – Лизочка, и я не стала спорить. Надо же мне было куда-то идти. А потом я хотела сразу же пойти в ломбард и все вам объяснить. Честное слово, я как раз собиралась в ломбард, когда вы тут появились!
Она сама не соображала, что говорит, мысли скакали, губы тряслись. Старый священник покачал головой:
– Медь звенящая и кимвал бряцающий, вот что такое ваши речи. Нет в них смысла. Да и думаю, что в поступках своих вы смысла не видите. У молодых девушек часто бывает очень короткий ум, они не понимают, что мощный враг наш – всего лишь колосс на глиняных ногах, не понимают, что кружит, кружит ветер – и вновь все возвращается на круги своя. Так и жизнь повернется: то, что от нас отторгнуто, будет нашим вновь. И тогда придется покаяться тем, кто запятнал себя предательством и сотрудничеством с врагами. Единственный выход сейчас – искупить свою вину, помогая по мере сил, и даже свыше сил, тому, кто с врагами борется.
Старик вещал, как будто Лиза была блудница вавилонская, которую он задался целью вернуть к праведной жизни! Проповедей таких высокопарных она по жизни просто не выносила, да и от Баскакова много чего успела наслушаться, а потому вспылила:
– Между прочим, у Лизочки, насколько я понимаю, тоже был друг немец. Оккупант Эрих Краузе. Не так ли? Она тоже запятнала себя сотрудничеством с врагами. С этим как быть прикажете?
Тут же ей стало стыдно.
– Извините, – пробормотала она. – Извините, отец Игнатий. Я не должна была…
– Не извиняйтесь. Откуда вам знать, что Лизочка сознательно свое доброе имя на алтарь победы положила? – проговорил старик. – Она для победы дурной славы не убоялась, а теперь и жизнь отдала за нее. Но только… кто бы знал, что так судьба повернется! Ведь Эрих Краузе…
Он осекся.
– Что Эрих Краузе? – осторожно спросила Лиза.
Старик молчал.
Ну, понятно, ему больно говорить о фашисте, с которым опозорила себя его внучка. Разумеется, Лиза и слова больше о том Краузе не скажет. Да и есть о чем говорить!
– Вот вы уверены, что все вернется на круги своя, – промолвила она устало. – Я знаю, что наши победят. Конечно, победят, само собой! Но вы-то… вам-то за что любить большевиков? Они религию искореняли, церкви сносили, вас чуть не прикончили. Вас же, наверное, не они освободили, а немцы?
– Да срок вышел, вот и освободили, – вздохнул старик. – В начале июня сорок первого домой вернулся, а тут разорено все, жена умерла. Дочь моя уехала невесть куда, на Волгу, спасаясь от гонений. Теперь вот внучку война взяла. Один я остался как перст. Квартиру мою, вот эту, отдали другим людям – родителям Петруся. Они меня и приютили. А потом поехали на Украину родню навестить – как раз перед самой войной, за несколько дней. Во Львов поехали… С тех пор от них ни слуху ни духу. Надежду лелеем, что сохранил их Господь, но кто знает…
Лиза посмотрела на Петруся. А ведь и он наверняка тоже положил свое доброе и честное имя на тот же алтарь победы – пошел служить в полицию по заданию партизан и подпольщиков.
– Не за что мне любить большевиков, это верно, – снова заговорил отец Игнатий. – Но мне есть за что Россию любить. Немилостивая, а все же мать. Сейчас дело идет не о том, какая власть будет, а лишь об одном – будет ли Россия! Только дурачки думают, что немцам наша страна нужна – с монархией восстановленной или, к примеру, с властью буржуазии. Нет, им земля нужна, с которой можно драть три шкуры, пока все не сдерешь, пока одни голые камни бесплодные по России не лягут. И люди им не нужны, все мы обречены на уничтожение, одни раньше, другие позже. А чтобы этого не приключилось, надо против врага ополчаться. Всем ополчаться! И тебе в том числе.
– Мне? – Лиза даже отпрянула.
– А чем ты хуже других? Если Лизочка открылась тебе, просила ко мне прийти, значит, она тебе поверила. Значит, видела в тебе свою, надеялась, что ты нам помогать будешь. А нам помощь нужна, ох как нужна! Ты уже поняла, конечно, что мы тут не просто отсиживаемся. Мы врагу житья не даем! Но тут такие дела… рация у нас сломалась, а починить сами не можем. Нет теперь связи с центром, с отрядом. Сегодня должна была связная к Лизочке прийти, она ее ждала, оттого, видать, и не ушла вовремя с берега, до начала обстрела. Не пришла связная, а может, пришла, да тоже при обстреле погибла. Теперь совсем тяжко будет. Все явки, все связи, все концы были у Лизочки. Ни с группами боевыми не связаться, ни с отрядом.
– Да я-то чем могу вам помочь? – спросила Лиза, испуганная неожиданной откровенностью Игнатия. Подпольщики должны быть более скрытными. Во всяком случае, ей так казалось. Еще как спохватятся, как решат, что она слишком много знает… Надо же – ушла из леса, чтобы Баскаков не тащил ее в партизанский отряд, а угодила к подпольщикам. Из огня да в полымя попала! Но она не хочет быть героиней, и все, просто выжить собирается, больше ничего! – Какой от меня толк? Судите сами: у меня ни дома, ни документов, ни денег, ни работы. Никаких ценных сведений я вам доставлять не могу. Мины делать и их устанавливать я не умею, с рацией работать – тоже, но ее и нет. Я только стрелять умею, да и то… давным-давно пистолет в руки не брала.
– Мины делать есть кому – у нас Петрусь химический факультет Киевского университета окончил, – кивнул он на молодого полицая. – К тому же, Бог даст, у него завтра будут два помощника. А ты могла бы нам поистине неоценимое подспорье оказать. Лизочка с сегодняшнего дня должна была начинать работать в ресторане «Розовая роза». Только для немцев, для высокопоставленных немцев, заведение. Отбор туда – очень строгий. Устроить туда Лизочку удалось лишь с помощью фрау Эммы Хольт, хозяйки заведения. Она из местных, из «русских немцев», фольксдойче, но была замужем за чистокровным немцем, которого расстреляли в НКВД по подозрению в шпионаже, и своей ненавистью к большевикам известна. Через два дня в Мезенск приезжает некое лицо, тварь редкая – некий Венцлов, новый начальник гестапо. Он уже успел прославиться зверствами в Польше, ну а теперь его сюда перебросили. На усиление, так сказать, местного народа. Мы разработали план. В честь его приезда будет устроена приватная вечеринка в «Розовой розе» – Венцлов любит такие места! – и нужно пронести туда кислотные мины. Взлетят на воздух многие и многие враги наши! Если все получится, это привлечет к Мезенску внимание центра. Там поймут, что здесь действует подполье, и выйдут с нами на связь, борьба с фашистами тогда с новой силой разгорится. В общем, мины придется отнести тебе.
– Мне?!
Лиза только теперь заметила, что отец Игнатий незаметно перешел с ней на «ты». И он не просто говорит-уговаривает, а буквально диктует ей, что она должна делать.
– Я вам не стану говорить, что не хочу никуда проносить никакие мины, кислотные или любые другие, неважно, – довольно зло произнесла она. – Я даже не стану говорить о том, что боюсь, страшно боюсь всего такого. Во мне нет совершенно ничего героического, я страшная трусиха. Во мне нет склонности подвиги совершать.
– Склонности у нее нет! – фыркнул Петрусь. – А у кого есть? Но что делать, коли фашисты на нашу страну навалились?
– Кошмар какой-то! Вот я с вами говорю – и понимаю, что объяснять вам что-то бессмысленно. Вы меня просто не слышите, для вас все мои доводы – пустой звук, – вздохнула Лиза. – Тогда я о другом скажу, может, хоть тогда до вас дойдет. Я просто физически не смогу в «Розовую розу» что-то пронести – меня туда просто не пустят. Вы что, не понимаете? У меня же документов нет!
– Так ведь у вас же Лизочкины есть документы! – подал голос Петрусь. И тотчас осекся, поняв, что глупость спорол.
– Ну вот видите, – снисходительно пожала плечами Лиза. – Лизочкины документы мне ничем не помогут – там другая фотография.
– Мы переклеим фотографию и подправим печать, – спокойно сказал отец Игнатий. – Я в лагере был с одним замечательным фальшивомонетчиком знаком – он меня разным хитростям обучил и сам диву давался моим талантам.
– Ну уж нет! Спасибо огромное! – воскликнула Лиза. – Во-первых, уже сказала: подвиги – не для меня. Во-вторых, Вернер говорил мне, что сейчас развелось слишком много фальшивых, топорно сработанных документов, и, как правило, людей выдает именно неаккуратная подделка печатей на фотографиях. А у вас рука изувечена, извините. Какая тут может быть тонкая работа? Вы даже обычные квитанции заполняете так, что не разобрать ничего, а уж печать подделывать… Так что оставьте все это, смиритесь с тем, что затея ваша безнадежна, ничего не выйдет. Да и вообще…
Старик смотрел на нее с ненавистью. Однако Лиза обрела неожиданного защитника в лице Петруся.
– Батюшка, – осторожно промолвил красавчик полицай, – а ведь она дело говорит. Ох как внимательно документы проверяют! В комендатуре что ни месяц, то новые хитрости. Прямоугольную печать «проверено» то ставят внизу, то в левом верхнем углу пропуска, то вовсе не ставят. И еще – в одной деревне ставят синюю точку в уголке справа, в другой деревне – плюс сверху, в третьей – зеленую черточку внизу на обратной стороне. На первый взгляд все кажется случайным, а на самом деле – окажется значок не там, где ему нужно быть, и человека забирают. Поговаривают, что и по городским районам разные хитрости то ли вот-вот введут, то ли уже ввели. Рядовым полицейским о том знать не дают, я тут ничем не смогу помочь. Но на печати и фотографии смотрят в первую очередь. Все должно быть чисто, если не хотим, чтобы ее прямо на пороге «Розовой розы» шлепнули. Нам же не смерть ее нужна, нам дело нужно!
Отец Игнатий посмотрел на Лизу так, что у нее не осталось никаких сомнений: он не имеет ничего против того, чтобы ее шлепнули – пусть бы даже на пороге «Розовой розы». Однако дело в таком случае уж точно останется несделанным. И только поэтому старый фанатик позволит ей пожить еще немного.
– Придется подлинный документ делать, – продолжал Петрусь. – Нам своими силами не обойтись, нужно кого-то из городской управы подкупать, да фотографа найти такого, который на немецкой бумаге, с немецкими реактивами карточки печатает. И на все время потребуется, батюшка. Пока подходы нароем, пока поговорим…
– Не ломайте головы, – снова вступила в разговор Лиза. – Этого не может быть, потому что не может быть никогда! Даже если вы сляпаете надежный документ, мне все равно в «Розовой розе» не работать, пусть вы, допустим, и уговорите меня ввязаться в вашу безумную затею. Вы главного не понимаете! Кто принимал Лизочку на работу? Та немка, как ее… фрау Эмма? Она Лизочку знает, а меня – нет. Она сразу подмену различит. Или она глухая и слепая старуха?
Петрусь как-то странно хмыкнул.
– Нет, – покачал головой отец Игнатий, – она не слепая, не глухая и не старуха. Но Лизочку она в глаза не видела, приняла ее на работу по моей просьбе. Когда стало известно о приезде Венцлова, когда у нас возник замысел его физического устранения, я пошел к фрау Эмме и попросил ее…
– Ничего себе! – перебила Лиза. – Вы что, добрые знакомые с ней, что ли? С фашисткой?
– Она не фашистка, а антисоветчица. И я антисоветчик. И он, – кивнул старик на Петруся, укоризненно взглянув на Лизу. – Но мы русские, а фрау Эмма – немка. Наполовину, но все же… Муж ее, говорю, немец чистокровный был. Они сюда переехали из Ленинградской области, скрывали, что Пауль Хольт раньше пастором лютеранским служил в маленьком городке на границе с Эстонией. Мы с ним в пересыльном лагере вместе мучились, он на моих глазах умирал, я его соборовал, исповедовал… Бог один, неважно, на каком языке отходную читают… А Эмму в тюрьме держали какое-то время, потом выпустили все же, никто ее на работу не брал, житья ей никакого не было. Понятно, почему она гитлеровцев хлебом-солью встречала, понятно, почему на них работает и у них на особом доверии сейчас.
– А вы? – подозрительно спросила Лиза, переводя взгляд со старика на Петруся. – Вы их тоже хлебом-солью встречали?
– Говори, да не заговаривайся, – с отвращением пробормотал Петрусь, а старик ехидно ухмыльнулся:
– От избытка чувств глаголют уста? Понимаю… Хорошо бы мысли влагать в речения – хоть иногда.
Лиза хотела ответить ему как подобает, но не успела. Отец Игнатий продолжал:
– Так вот, мельдкарта выписана на Лизочку, но ее фрау Эмма не видела. У Лизочки в тот день зубы разболелись, флюс был страшнейший, она не пошла со мной к хозяйке «Розы», боялась, она ее на работу не возьмет. Вот так и получилось. Фрау Эмма Лизочку лишь издалека видела, на улице, сказала, что фигура у нее хорошая. Худые, мол, девушки пользуются симпатией многих господ немецких офицеров, хотя часто встречаются любители пышных форм.
– Кости только собакам по нраву, – пробормотал Петрусь, как пишут в театральных ремарках, «в сторону». Однако Лиза немедленно поняла, что фраза адресовалась ей, и послала полицаю взгляд, полный самых пылких чувств (отнюдь не симпатии!).
– Таким образом, – продолжал неумолимый отец Игнатий, – фрау Эмма вполне может принять тебя за Лизочку. И не будет никаких препятствий.
– А Эрих Краузе? – в отчаянии воскликнула Лиза. – Он-то Лизочку знает, видел ее не издалека! Ладно, сейчас он в отъезде, ну а вернется – и что будет?
– Краузе может появиться, если вообще вернется, дней через десять, не раньше. С Венцловом мы должны покончить раньше. После того как задача будет выполнена, мы поможем тебе скрыться, перейти на нелегальное положение. Да и рано думать об отступлении, пока не нанесен главный удар, – отмахнулся отец Игнатий. – Сейчас речь о другом. Дай-ка мне аусвайс Лизочки…
– Вон он пусть вам дает все, что нужно. – Лиза обиженно выпятила подбородок в сторону Петруся. – А то вдруг у меня в саквояже пистоль!
– Да нету там никакого пистоля, – с примирительной улыбкой проговорил красавчик, указывая на вещи, вываленные на стол. – Возьмите аусвайс, батюшка.
Отец Игнатий открыл документ и какое-то время поглядывал то на фотографию, то на Лизу, словно сличая их. Лиза даже забеспокоилась, не придет ли фанатичному старику мысль просто-напросто загримировать ее под его погибшую внучку. Но тут никаких шансов не было, конечно. Если фигуры у них и в самом деле были очень похожи – обе стройные, длинноногие, узкобедрые и пышногрудые, – то треугольное, нежное личико Лизочки никак не напоминало широковатое, с высокими скулами, с крепким, маленьким, круглым подбородком, большеглазое лицо Лизы. Кроме того, Лизочка свои длинные светло-русые волосы укладывала валиком надо лбом, а волосы Лизы были темнее и гораздо короче, едва достигали плеч, вились сами собой и не поддавались никакой прическе-укладке.
Лиза вдруг вспомнила любимую книжку детства – «Три толстяка» Юрия Олеши, роскошное издание с картинками. Она обожала эту книжку и знала ее почти наизусть. Хорошо было Суок – она как две капли воды походила на куклу наследника Тутти. Вернее, кукла походила на нее. Поэтому замена куклы девочкой произошла самым естественным образом. Странно, почему-то Суок была единственной «разведчицей», которая вспомнилась сейчас Лизе. А впрочем, других она и не знала, вот разве что про Мату Хари слышала.
– М-да… – вздохнул печально отец Игнатий. – Жаль, не останется у меня ее фотографии, но делать нечего.
С этими словами он подошел к книжному шкафу, достал из него пузырек с чернилами – и щедро плеснул на аусвайс. Фиолетовые потеки закрыли лицо Лизочки…
Петрусь и Лиза ахнули в один голос.
– Тряпку принесите – с полу чернила подтереть, а то не отскребем потом, – будничным тоном скомандовал отец Игнатий. – Теперь с таким документом никуда, нужно новый оформлять. Завтра же пойду на поклон к фрау Эмме. У нее знакомства в городской управе, бургомистр на нее не надышится. Она поможет! А ты пока дома сиди, – обернулся он к Лизе. – Без аусвайса на улицу выходить – смерти подобно. А завтра отправимся к фрау Эмме вместе. Я за тобой зайду часов в девять, будь готова.
– Так вы разве не здесь живете? – удивилась Лиза. – Квартира ваша вроде.
– Мы с Петрусем живем там же, где ломбард, – пояснил старик. – Тут жила одна Лизочка. А теперь ты будешь жить. И не вздумай бежать! – глянул он предостерегающе, словно прочитав тайные мысли Лизы. – И сама погибнешь, и нас погубишь. Петрусь будет за домом присматривать.
«Не за домом, а за мной», – хотела ехидно уточнить Лиза, но не стала. Зачем говорить о том, что и так ясно?
Не слишком ли много они на себя берут? А, ладно. Так сказать, я от Регины ушла, от Фомичева ушла, от Баскакова ушла, а от тебя, дедуля, и подавно уйду!
Но на ночь глядя ничего не получится. Ночь придется провести здесь. Но уж утром…
Главное, не проспать и ускользнуть как можно раньше!
* * *
МЛИн было аббревиатурой с двойным дном. Сначала к человеку, которого она обозначала, Алёна относилась именно так, что иначе как матерных ассоциаций он у нее не вызывал. Отсюда и появилось сие словечко. Потом между Алёной и «МЛИном» установился невооруженный нейтралитет, а затем пришла душевная дружба. Вот именно – душевная, поскольку обе стороны ее старательно скрывали (наверное, из чистого суеверия, а может, из гордости). Они оба знали друг другу настоящую цену и друг друга весьма уважали, но внешне отношения продолжали оставаться неприязненными. Человеку, который слушал бы их разговор со стороны, могло показаться, будто Алёна и Муравьев Лев Иванович (МЛИн) терпеть друг друга не могут. Именно так подумала и Марина, когда слушала довольно наглую беседу своей приятельницы с начальником городского следственного управления. Мобильный телефон Алёны изрядно резонировал, так что все детали разговора становились, не побоимся такого определения, достоянием гласности.