- Не знаю.
- Черт побери, Дульсинея - Марсела с родимым пятном! Ведь так, Санчо? рассердился отец.
- Так, - согласился Санчо.
- Кто Дульсинея?
- Марсела с родимым пятном. Отец обратился к жениху: Доволен?
- И пускай оповестит жителей Тобосо, что между Альдонсой и Дон-Кихотом ничего не было, - потребовал жених.
- Если она вообще не Дульсинея, зачем же оповещать, что между ними ничего не было? - вмешалась мать.
- Дурень, если Санчо начнет ни с того, ни с сего кричать, что между ними ничего не было, - это как раз и посеет ненужные подозрения. - поддержал ее отец.
- Хорошо, тогда пускай он скажет хотя бы нам, было что-нибудь между ними или не было? - настаивал жених.
- Изверг естества! Подвал гнусностей! Копилка небылиц! Неужели тебе еще не ясно, что между ними ничего не было? Санчо, повтори ему, что ничего не было!
- Ничего не было, - сказал Санчо.
- Ничего не было! Понял?
- Он и видел ее всего раза три, и то еще до того, как немного тронулся в уме.
- До того, понял?
- Она тогда и внимания на него не обратила.
- Она и внимания не обратила! Понял? Тут вступила Альдонса: Понял он, понял. А теперь, женишок, держись за скамейку, я тебе скажу правду.
- Вся правда сказана, и довольно, - беспокойно сказала мать.
- И нечего меня выгораживать, надоело. Скучно мне оправдываться перед тобой. А что было, то было, и не тебе меня судить.
- Опомнись, что между вами могло быть!
- Все.
Отец сразу поверил: Где?
- На сеновале.
- Когда?
- Весной.
- Весной ты коз пасла в горах! - возразила мать.
- Я молоко носила домой.
- Весной дожди шли, на сеновале все сено замокло!
- Матушка, какое это имеет значение?
- Я знал это! Я сразу это понял, только у меня еще не было доказательства! - торжествовал жених.
- Ты думал, раз в селенье мало мужиков, так я никому не нужна? Любая женщина хоть кому-нибудь да нужна.
- Вон из дома. - сказал отец.
- Хорошо, батюшка. Альдонса встала и пошла к двери. Жених стал удерживать ее: Нет, зачем же так! Это лишнее, батюшка. Куда она пойдет?
- Ты свое дело сделал, заткнись.
- Что до меня - так я прощаю. Если она раскаялась - я согласен: Ничего не было. Я хотел, чтоб я не один мучился, но и ты тоже. Может быть, я и хватил через край. Но я согласен. Несмотря ни на что. Несмотря на твой возраст.
- Скучные вы. Скучные. Я спать перестала от скуки, - сказала Альдонса.
- Не от скуки, а замуж тебе пора, - возразила мать.
- Вышла бы я за него, но только чтоб овдоветь в тот же час.
- Видите, сколько в ней злости? Но я все равно согласен, - сказал жених.
- Счастливо оставаться.
Мать бросилась к двери, преградив Альдонсе путь.
- Моя бабка была замужем, и я была замужем, и ты будешь!
- Будет, будет. Завтра свадьба, - усмехнулся жених.
- Ну и слава Богу, - сказал отец.
- А я вам скажу, Альдонса, что драгоценней всего на свете - свобода. И с нею не могут сравниться никакие сокровища, - убежденно сказал Санчо.
- Не безобразничай, пучеглазый. Пришел за шерстью - гляди, как бы самого не обстригли, - рассердился отец.
- И напротив того, неволя есть величайшее из несчастий, какие могут случиться с человеком!
- Какая же это неволя, замуж выйти? Спасибо, что человек согласен ее кормить! - воскликнула мать.
- А на это я вам скажу: блажен тот, кому небо посылает кусок хлеба, за который он никого не обязан благодарить, кроме самого неба!
- Ну, винный бурдюк, придется тебя приостановить, - сказал жених и отвесил Санчо оплеуху.
- Чтоб тебе блохи глаза выели! - вскричала Альдонса и отвесила оплеуху жениху.
- Ты еще и руки распускаешь, образина? - возмутилась мать и отвесила оплеуху Альдонсе.
- Не смей лупить девушку, окаянная! - завопил отец и отвесил оплеуху жене.
- Живодер! - рассердилась мать и отвесила оплеуху мужу.
Дом изысканных удовольствий
Комната была так обставлена и отделана, что всякому сразу становилось ясно: здесь живет достойная и приличная дама. В золоченых клетках посвистывали канарейки.
Альдонса в своем туалете сочетала сельскую наивность и моду больших городов. Что же касается сеньоры Тересы, то она выглядит так благородно, что благородней ее едва ли отыщутся две или три сеньоры в Толедо.
- Дон Лопес от бешенства ходил по потолку! Изорвал твою мантилью и вопил на весь город! Чем он не угодил тебе, пустоголовая? Что туг стряслось? - спросила Тереса.
- Поначалу все шло хорошо. Он сказал, что моя красота так его пленила, что он более не может с собой бороться, - отвечала Альдонса.
- Прекрасное выражение.
- Он сказал, что его вздохи испепеляют воздух.
- Удачно.
- Его жалобы утомляют внимающие небеса.
- Вот запомнила бы, при случае ты сама могла бы так выразиться! Как же ты ответила на это?
- Я ответила, что от его слов моя душа подступила к горлу и торчит там, как грецкий орех.
- Не слишком изящно, но простодушно. Этим всегда брала Кристина.
- Тогда он сказал про ланиты.
- Ланиты - это щеки.
- А я подумала, что это неприличное. Потом он сказал про ТантАл.
- ТАнтал, - поправила Тереса.
- Он сказал "жаждущий ТантАл".
- Ну, это тебе не обязательно знать. Надо просто слушать, скромно потупясь.
- Дальше я не помню, потому что у меня болела голова, наверно от угара. Я сказала, что я, наверно, угорела и сейчас мне не до этих тонкостей.
- А к чему было об этом докладывать? Зачем ему знать, что ты угорела или маешься животом? Ты - Дульсинея, ты должна быть высшее существо, как бы бесплотное!
- А он мне возразил, что я бесчувственное животное.
- И он был прав, и нечего обижаться.
- Я и не обиделась. Но он еще возразил, что я неблагодарная тварь. Тогда я обиделась и возразила ему: чтоб тебе дюжину жаб сожрать.
- С этим кабальеро покончено. Но, может быть, и к лучшему. Сегодня к тебе придет другой кабальеро. Единственный сын человека, которого из почтения я и назвать тебе не могу. Сейчас ожидает в наследство приличный майорат. Но и ты должна постараться. Кстати, когда тебя называют Дульсинея, ты не должна вздрагивать, как будто тебя ужалил в ягодицу овод. Да и есть поменьше надо. Дон Лопес был поражен: какая это Дульсинея, она здорова как яблоко! Пускай знатных сеньор уважают более, нежели нас, но в искусстве любви мы должны превосходить их, иначе нет никакого смысла. Да, мы предпочитаем любовников с деньгами, навьючь осла золотом - он и в гору бегом побежит. Но кабальеро должен быть уверен, что он добился твоей любви не с помощью денег, а благодаря своим личным достоинствам. Правда, положение осложняется тем, что ты Дульсинея. Раз ты Дульсинея, то вынуждена быть непорочно девственной. Цветок твоей девственности есть дар. Стоит только сорвать розу с куста, как она увяла. Сегодня у тебя ничего не болит?
- Нет.
- Юный Маттео, который к тебе придет, видел тебя только издали, на балконе, и влюбился до смерти. Если, бог даст, ты его не разочаруешь, и он скажет тебе слова любви - что ты должна ему ответить?
- Я знаю, что любовная страсть в человеке есть неразумный порыв, который выводит человека из равновесия. И он, попирая...
- Препоны, препоны. Можно проще: препятствия.
- Попирая препоны, неразумно устремляется вслед желанию. Но едва человек достигнет своего, как это теряет для него всякую цену.
- Так и будешь таращиться? У тебя должны быть очи, подобные сияющим звездам! Альдонса сделала.
- Боже мой. Допустим...
- Если вы, сеньор, пришли сюда за моим сокровищем, то получите его только после того, как свяжете себя узами брака. Ибо девственность может склониться только перед этим священным игом...
- Хорошо. Он готов, он согласен, ибо остаться без тебя или умереть для него одно и то же. Но сначала он хочет убедиться в твоей любви. Это опасный момент. Тут придется решать на месте, ибо откладывать решение нельзя. Можно все проиграть, но можно все и выиграть. И ты решилась. Как ты дашь об этом понять?
- Каждое слово ваше - пушечный выстрел, разрушающий твердыню моей чести...
- Это в самом крайнем случае. Ясно? Держаться надо до конца. Но вот свершилось.
- Вы сразили мою добродетель, так сразите же и самую жизнь! Убейте меня сию же минуту. Женщина, лишенная чести, не должна жить!
- Прелестно! Именно так одержала свою победу Инес.
- Но к восьми часам вечера кабальеро должен будет уйти.
- Что такое?
- Не могу вам сказать.
- Не завела ли ты себе какого-нибудь лоботряса, который всех нас оставит с носом? Я у нее девичества спрашиваю, а она, того и гляди, ребеночка донашивает?
- Я чиста и непорочна, донья Тереса, и никому не дам себя подковать.
- Надеюсь.
- Но к восьми часам я должна быть свободна.
- Если это достойный человек, то зачем ты его от меня скрываешь? А если недостойный, то к чему он тебе? В дверь условно постучали.
- Пришел Маттео. Скажешь ему, что у тебя привычка перед сном читать Часослов. И только поэтому ты просишь его удалиться.
Она придала Альдонсе задумчивую позу, открыла дверь.
- Вас ждут, ваша милость... - и исчезла.
Еще не юноша даже, а мальчик вошел в комнату. Он был наряден и говорил солидно, но совершенно детским голосом:
- Я тот, кого пленила ваша красота. Альдонсу смутила его невзрослость.
- Здравствуй, мальчик.
Его покоробило такое обращение.
- Маттео мое имя. Я кабальеро, как это может подтвердить этот орденский знак. Отец мой - коррехидор, хлопочет мне о должности. Он уже имел аудиенцию и уверен в успехе своего дела. Но я не кичусь родовитостью. Я надеюсь прославить свое имя совсем другим - ученостью и знаниями.
- Ты умеешь читать? - уважительно спросила Альдонса.
- Я шпарю по Часослову, как по выполотому винограднику, - уязвленно ответил Маттео.
- Я тоже... Читаю Часослов перед сном.
- Но главное, чего я хочу - это служить вам. Для вас душа моя - воск, на котором вы можете запечатлеть все, что вам угодно.
- Хорошо..., - в замешательстве сказала Альдонса.
- Я сберегу этот оттиск в такой сохранности, будто он не из воска, а из мрамора.
- Но вам, наверно, известно, что цветок девственности есть дар, на каковой даже мысленно нельзя посягать, - вспомнила наставления Альдонса.
- На это существуют противоположные точки зрения. И мы их обсудим. С вашего позволения, я прочитаю стихи.
Что страшней, чем беспощадность?
Хладность.
Что горчайшая нам мука?
Разлука.
Что велит нам жизнь проклясть?
- Страсть.
- Удачно.
Кто невзгод моих причина?..
- Судьбина.
- Верно.
Кто судил, чтоб это было?
- Светила.
- Даже лучше, нежели было.
- Ты сам это сочинил?
- Сам я сочинил только две строчки:
Что поможет мне, о твердь?
Смерть.
- Самые лучшие строчки.
- Мне кажется, что у нас с вами много общего.
- Ты мне тоже нравишься.
- Благодарю вас, - покраснев, сказал Маттео.
- Но я боюсь, что тебе со мной будет скучно.
- В подобных отношениях я ищу не веселья.
- Но все-таки тебе было бы интересней с какой-нибудь девушкой помоложе.
- Мне, как правило, нравятся женщины более старшего возраста. Для меня, сознаться, даже не имеет значения непорочность. Я знаю девчонок, которые позволяют делать с собой все, кроме одного. Нет ничего хуже. Вы действительно девственница?
- Да..., - смущенно ответила Альдонса.
- Ничего, может быть, вы просто никого еще не любили. А без любви заниматься этим не стоит.
- За что ты полюбил меня, Маттео?
- Сначала я увидел вас на балконе. У вас был сонный вид, как будто вам все постыло. К этому времени как раз и мне все постыло. Потом я узнал, что вы - именно та самая Дульсинея, которой Дон-Кихот посвятил свою жизнь. Мне, правда, неизвестно, как вы к нему относились, многие, например, над ним иронизируют. Но для меня это нравственный идеал. Так же, впрочем, как и для всей современной молодежи. Об этом мы с вами еще поговорим. Но даже другое. Сейчас, когда мы встретились, я понял, что с вами я могу чувствовать себя абсолютно свободно, чего ни с одной девицей я не испытывал. Вы, скажем, поняли, что это не мои стихи, - а мне не стыдно. Но это же главное! Оставаться самим собой и не стыдиться себя. Об этом мы тоже еще потолкуем. Если хотите, можно начать разговор прямо сейчас. Вы не торопитесь?
- Скоро, наверное, уже восемь часов, а я как раз привыкла в это время...
- Зачем вы оправдываетесь? Я же не спрашиваю, кто к вам должен прийти. Поклонники, начинающие с того, что ревнуют, либо смешны, либо самоуверенны.
- До свидания, милый. Можно, я тебя поцелую?
- Это лишнее. Пока. Никогда не давайте поцелуя без любви. А ведь вы меня еще не могли полюбить.
В дверь постучали, тоже условно, но иначе.
Деликатно прикрыв глаза плащом, чтобы не видеть гостя, Маттео удалился. В комнату вошел Санчо Панса.
- Добрый вечер, Санчо. Присаживайся, - сказала Альдонса.
Они присели на оттоманку. Рядышком, как на деревенскую завалинку.
- Как тебе тут живется?
- Сижу в трактире, как приманка для дроздов. Посетителям разрешается смотреть, как я перекладываю пищу из горшков в желудок. А тебе как тут живется?
- Просеиваю знатных сеньоров для будущей совместной жизни.
- Большой выбор?
- Не жалуюсь.
- Тут надобно не прогадать.
- Дон Лопес был член муниципального управления. Подарил корзину белья и полусапожки. Но он обиделся на меня, что я угорела.
- Подарки не забрал?
- Вот и сразу видно, что ты деревенский. Кто же подарки забирает? Еще один - пожилой уже. Звать забыла как, неименитое лицо.
- Поношенный старикашка?
- Вместо старого горшка всегда можно новый купить. Был школьник мальчонок. Беленький, хорошенький, как жемчужинка. Но это все не то, не то. Такой один явился... Франсиско де Умильос. Свежий, как подорожник. Хотя немножко дерзкий... Это даже пускай. Шагает по комнате - все звенит в нем. Но я его стыжусь. Давно хочу тебя спросить. Если по чистой совести, вот этот Дон-Кихот, он ведь был помешанный?
- Если положа руку на сердце, то, разумеется, у него были не все дома. Но иной раз ему случалось говорить такие правильные вещи, что и сатана лучше не скажет.
- А если он был такой головастый, что же он так обнищал?
- Это верно, землицы у него было - волу не развернуться.
- Да и одевался он, помнится, так, что разве конюху пристало.
- По правде говоря, у него был прикрыт только зад да перед.
- Говорят, что обувь он чистил сажей, а зеленые чулки штопал зеленым шелком.
Санчо разозлился: Да будет тебе известно, девица, что удобства, роскошь и покой созданы для сытых столичных жителей. А для странствующих рыцарей созданы только бедствия, тяготы и лишения. Да, они бедны. Но деньги и не нужны им! На постоялых дворах они никогда не платят за ночлег. Ибо все обязаны оказывать им радушный прием!
- Любопытно, за что же это такая привилегия?
- А за то! За неслыханные муки, которые они терпят, защищая слабых и обездоленных денно и нощно, в стужу и зной, пешие и конные, алчущие и страждущие и не защищенные ни от каких стихий!
- Подумать, что все доставалось на его долю, и он был вынужден терпеть... Тощий Алонсо Кихано!
- Хотя письмо, которое он сочинил для тебя, он подписал не так. Твой до гроба Рыцарь Печального Образа. Он знал, что ты все равно не умеешь читать.
- Зачем же он тогда писал?
- Это трудно понять.
- А письмо-то где?
- Письмо у меня. Только письмо и осталось на память о нем.
- Давай сюда.
- А тебе-то зачем? Все равно ведь ни слова не поймешь.
- Мне написано, мне и отдай.
- С условием вернуть.
- Там видно будет.
Санчо неохотно достал из своего дорожного узла старый, желтый листок бумаги, отдал ей. Альдонса смотрела в письмо.
- А подпись где?
- Где подпись, внизу.
- Вот это, наверно. "Твой до гроба Рыцарь Печального Образа".
- Как раз шесть слов.
- А надо пять. Твой догроба Рыцарь Печального Образа.
- До гроба, - может быть, это два слова?
- Что ты!
- Должно быть, ошибся. Он отдал мне это письмо только перед тем, как испустил дух. Не умирайте, говорю ему. Послушайтесь моего совета. Это глупость со стороны человека - взять, да ни с того ни с сего помереть, когда никто тебя не убивал и никто не сживал со свету, кроме разве одной тоски. Вставайте-ка, одевайтесь пастухом - и пошли в поле, глядишь, где-нибудь за кустом отыщем расколдованную донну Дульсинею, а уж это на что бы лучше!
- А он что?
- Не захотел.
- Все-таки не захотел. Альдонса разглядывает письмо.
- Надо кого-нибудь попросить, чтобы прочитали, - сказал Санчо.
- Зачем, он ведь не для того писал, чтоб я читала. Я и не прочитаю. А что я буду думать - это уж мое дело.
- Даже лучше. Что хочешь, то и думаешь.
- Что хочу, то и думаю. Кому какое дело.
- Кого бы он ни встретил на своем пути, он тут же требовал: "Все, сколько вас ни есть, - ни с места, пока не признаете, что, сколько бы ни было красавиц на свете, прекраснее всех Дульсинея Тобосская!" Если же кто-либо с ним не соглашался, тех он вызывал на смертный бой!
- Ну, подумай, Тощий Алонсо Кихано! - не переставала поражаться Альдонса.
С улицы послышались голоса. Там ругались. Какая-то девица пыталась войти в дом, но Тереса ее не пускала.
- Пустите меня, я только посмотрю и уйду! - кричала девица.
- Никто сюда не заходил, - сказала Тереса.
- А мне сказали, что сюда вошел Санчо Панса! Санчо Панса из Ламанчи вошел в этот дом! И тут он сидит!
Девица нарочно кричала, чтобы ее было слышно в доме.
- Я пропал. Это моя дочь Санчика, - сказал Санчо.
- Не знаю никакого Санчо, - кричала Тереса.
- Санчо, отзовись! Я знаю, что ты здесь! - кричала девица.
- Никого тут нет, здесь живет одинокая дама!
- Мне известно, кто тут живет! Одного окрутила, теперь взялась за другого!.. Санчо, у тебя семья!
- Всю улицу поднимет на ноги. Впусти ее, Тереса, - сказала Альдонса.
Войдя в комнату, Санчика сказала против ожидания тихо: