Крест на башне - Андрей Уланов 3 стр.


А Фриц от нетерпения аж пляшет в кузове — Клаус еще заехать на тротуар толком не успел, как он на землю сиганул.

— Парни, — орет, — последний раз спрашиваю, пойдете?

Мы с Клаусом переглянулись — и на рожах наших такое одинаково брезгливое выражение нарисовалось, что Фриц даже побагровел слегка. Сплюнул, пробормотал:

— Ну и хрен с вами.

— Босса… сходи — хоть переведи!

Пошли. Сутенер нам уже навстречу семенит. Классический такой сутенер, усики маленькие, прилизанные, волосы тоже прилизанные бриолином, пиджачок кургузый, клетчатый. И бижутерия на пухлых пальцах, кило на два фальшивого золота.

— Что угодно офицерам доблестной кайзеровской армии?

Офицерам, как же… да будь рядом хоть лейтенантишка паршивый, этот пухлик на нас бы и глядеть не стал!

— Мне, пожалуйста, — говорю, — ананасов в земляничном соусе полкило заверните.

— А? — Сутера словно кувалдой по лбу приложило. Но оправился быстро, заулыбался… Маслено так…

— Господа офицеры изволят шутить? Это хорошо. Сейчас наши девочки развеселят вас еще больше. У нас большой выбор, и, прошу заметить, почти все — не какие-нибудь малограмотные селянки, а настоящие аристократки, вынужденные, — тут он так натурально всхлипнул, я уж почти решил, что и впрямь слезу пустит, — зарабатывать себе на жизнь и пропитание столь нелегким ремеслом.

— Чего он там бормочет? — осведомился Баварец.

Перевел я кое-как… гляжу — Фриц еще больше завелся, чуть ли не подпрыгивает от нетерпения.

— Спроси, — заорал мне прямо в ухо, словно не рядом с ним стою, — есть ли у него баронессы? Всю жизнь, понимаешь, мечтал баронессу отыметь!

— Разумеется… — кивает сутер. — Две баронессы, три княжны, две графини, две маркизы. Даже герцогиня одна имеется.

Тут уж я не выдержал, вмешался.

— Слушай, ты ври, да не завирайся. Откуда у вас, в России, герцогини?

— Из Франции, — сутер глазом не моргнул. — Эмигрантка, наследница…

Мне совсем противно стало. Сразу на командирский тон пробило.

— Заткнись! И строй своих аристократок в шеренгу по росту!

Выстроил он их. Выбор и впрямь большой — дюжина девок, разнокалиберных, как ведомость у интенданта. Фриц сразу потребовал, чтобы ему баронесс показали, выбрал ту, что повыше, и потащила она его куда-то в подъезд.

— А вы, господин офицер? — обратился ко мне сутенер. — Кого предпочитаете?

Ответил я ему… Не так, чтобы очень энергично, лень было на эту гниду силы тратить, а простенько, в три этажа с двойным загибом, и к грузовику пошел. Облокотился рядом с Клаусом, вытащил пачку из кармана, полюбовался еще раз на собор, прикурил от Клаусовой самокрутки — любит он такие здоровенные самопалины сворачивать, что хоть дымзавесу от них ставь, — и стал смотреть, как пузан свое подразделение муштрует. Клаус затянулся, облако выдохнул.

— Что это вы там про аристократию разорялись?

— Да брешет этот урод, — кивнул я на сутенера, — что у него шлюхи, в какую ни плюнь, все сплошь княгини да графини. Фрицу вон баронессу сосватал.

— Ну, — задумчиво говорит шофер, — та баронесса, что баварец повел, разве что у себя в халупе с земляным полом баронствовала. Только одно жемчужное зерно в этой навозной куче имеется. Видишь во-он ту малышку?

— Которую пузан как раз сейчас материт? — уточнил я целеуказание. — Вижу. А с чего ты взял, что она из здешних фонов будет?

По мне, так ничего в девке этой особенного не было. Кроме, разве что, возраста. Блондиночка, худенькая такая, невысокая, чуть курносая… волосы в две косички заплетены, в правой красный цветок, в левой — белый. Женщина типа «мини», уменьшенная, так сказать, модель. Хотя нет, это личико у нее как у взрослой, а если мордашку эту серьезную отминусовать, она и на девку-то не потянет. Так, девчонка малолетняя. Таким бы с куклами еще… ну да у нас в доме и помоложе работать начинали. И не только полы мыть, но и в «веселом квартале» тоже. Трущобы… сколько белые занавесочки на окнах ни крахмаль, заплаток на платье от этого меньше не становится.

— Я, — прервал мои размышления Клаус, — малыш, перед войной семь лет личным шофером графа Рекс работал. Насмотрелся. Порода, это знаешь ли… заметно. Только сломается она скоро. Была б постарше чуть — может, и выдержала бы, а так… спорим, через две недели приедем, не будет ее здесь?

— Через две недели нас здесь не будет.

— Тоже верно. Эх, Эрих, — Клауса, похоже, как русские говорят, на ностальджи потянуло, — видел бы ты, какая у меня машина тогда была. «Бенц» ручной сборки, салон хромовой кожи, сиденья…

И в этот момент сутенер размахнулся и как врежет девчонке той по лицу. Ах ты сволочь, думаю, у него ж колец по весу, как на кастет хороший…

Девчонка от этого удара на пару метров отлетела, на спину шлепнулась, а когда привстать попыталась и руку от лица отнять, пузан подсеменил и небрежно так ногой ее… даже не то чтобы пнул, а словно подошву вытер.

А я как увидел у нее на лице мазок кровавый, яркий — и в голове будто бризантный рванул!

Помню, как подбежал и первый раз ему врезал — с налету ботинком. Ботинки у меня хорошие, Ральф Бауман их с убитого горнострелка снял. А следующее, что помню, — сутер на земле свернулся, подвывает тоскливо, а рядом со мной Клаус стоит и руку мою удерживает, которой я из кобуры «штайр» тащу.

— Не надо пулю об него пачкать. — В его голосе прозвучало такое ледяное спокойствие… Мне даже не по себе стало.

— Мне не жалко!

— Нет, — мотнул головой Клаус. — Пуля — это честная смерть. Не для такой мрази.

— А чего с ним делать? Пинать уже достало. Может, на проезжую, да грузовиком по нему взад-вперед?

— Зачем такие сложности?

Клаус усмехнулся и кивнул на соседний столб. А со столба провод болтается оборванный до середины, как раз кузовом под него подъехать.

— Хорошая мысль.

Я наклонился, осторожно так, чтоб не запачкаться, полу пиджака сутерского отогнул, бумажник из внутреннего кармана выудил, толстый бумажник, плотно набитый, купюры с обоих концов веером разноцветным торчат. Открывать не стал, так и кинул девкам под ноги.

— Поделите, а то пока нового козла себе найдете…

Схватил за воротник, поднял рывком — Клаус уже подруливает — и только собрался в кузов закидывать, глядь — откуда ни возьмись, синий патруль! Легок на помине, что называется! Три рыла, одно другого небритее, в шинелишках пехотных. Двое с карабинами, третий с ручником наперевес. Ручник непривычный, не с диском, как стандартный русский, а с магазином сверху. Английский, что ли, из союзнических поставок?

— Что происходит, камрады?

— Да вот, — весело так отозвался. — Сутера вешаю. Помочь хотите?

Переглянулись они ошарашенно — и сгинули, как ветром сдуло.

«Хрен с вами, сам справлюсь», — почему-то весело подумал я.

Закинул тушу пузана в кузов, сам следом запрыгнул, врезал ему промеж ног на всякий случай, чтоб не трепыхался. Примерился, ножом лишние полметра провода отхватил, руки за спиной связал, потом шею захлестнул, двойным узлом затянул, а Клаус уже газ давит. Хорошо, я отскочить в глубь кузова успел, а то бы сам этот столб макушкой вперед таранил!

Повис он. Можно было, конечно, и повыше его подцепить, откуда вид эффектнее, ну да возиться… до земли не достал, и ладно. Минуты две подрыгался, штиблетами посучил и затих, язык вывалив. Красота.

Честно скажу, давно я такого удовольствия не испытывал. Равно как и удовлетворения на душе от хорошо проделанной работы. Почаще бы такое. Майору, что ли, предложить? Боевой дух, опять же, поднимает!

Огляделся — девок уже, само собой, и след простыл. Кроме малышки давешней, из-за которой весь сыр-бор и завелся. Сидит прямо на асфальте, кровь остановить пытается.

А ведь, похоже, думаю, и вправду не из этой стаи ворона. Была бы своя — уволокли б небось.

Подошел к ней, сел рядом на корточки, платок протянул.

— На, приложи. И не бойся, больше тебя этот урод не тронет. Ни тебя, ни кого другого.

— Вижу. — И носиком своим разбитым смешно так — шмыг!

Тут Фриц из подъезда выходит. Распаренный весь, довольный. Сплюнул себе под ноги, ремень затянул… увидал сутера на столбе и враз побагровел, даже хрипеть начал.

— Босса, сучий ты потрох, мать твою через пень колено! Тебя что, на пять минут без присмотра оставить нельзя?

Я на часы покосился — и впрямь едва пять минут минуло. Быстро, однако, Баварец отстрелялся,

— А в чем дело-то? Что, тебе одному развлекаться можно?

— Босса! Тебе, свинья долбаная, тех пленных было мало?!

Вспомнил, называется. Ну да, полоснул я тогда очередью. А что, спрашивается, делать было, когда они на меня толпой поперли… ведь не сразу на спуск надавил. Ох, не сразу… там, считай, с каждым третьим, если не ел за одним столом, так один грузовик, точно, из грязи вытаскивал. Только когда двинулись они на меня — не было в этой массе знакомых лиц, а были лишь морды звериные, перекошенные до жути и не полосни я по ним, мигом бы лопатами изрубили, да в осеннюю грязь втоптали. А что Кнопке потом перед строем говорил, так тоже все верно, обстоятельства обстоятельствами, но факт стрельбы по безоружным пленным налицо, и тела под брезентом на краю плаца лежат. Ну, сложилось… бывает. В дисбат не слили, ну а лычки… все равно ж через месяц обратно привесили.

Встал я, вперед шагнул.

— Слушай, Баварец, ты хрюкай, да не забывайся. А то ведь я и разозлиться могу.

Фриц, он, конечно, меня потяжелее раза в два и старше, читай, опытнее. Но вот только если сцепимся мы с ним сейчас, как два зверя диких, все это еще и на злость множить надо, а злости во мне сейчас хватит трех Баварцев даже не на наш крест — на британский флаг порвать. И он это знает, и я знаю, что он знает… такая вот арифметика.

— Парни, — это Клаус из кабины, — довольно собачиться! Время, время… нам же еще на базар!

Баварец еще полминуты посопел подбитым паровозом, сплюнул смачно — и откуда у него столько слюны берется! — обошел меня по дуге, как собака породистая кошку дворовую, и в кузов запрыгнул.

— Возьми… спасибо.

Оборачиваюсь — девчонка уже поднялась и платок мой обратно протягивает.

Посмотрел я на него… жа-алко. Хороший ведь был платок, не обычная тряпка извазюканная, что у меня по карманам комба распиханы, а из «фронтовой посылки», выглаженный, с вышивкой и кружавчиками по углам. Как раз такой, что и в кармане парадной формы таскать не стыдно. А теперь… И такая тоска на меня накатила…

— Ну и кто, спрашивается, мне его отстирывать будет?

И ведь, думаю, удастся ли отстирать дочиста — это еще, как говорят русские, бабушка надвое сказала. Кровь — штука прилипчивая, а ткань-то тонкая, чуть что, и дыра сразу!

— Прости… хочешь, я сама отстираю?

Просто сказала, легко… будто у нее в сумочке прачечная имеется, с деликатным режимом стирки для тонкого белья.

С другой стороны, посмотреть, как настоящая аристократка, это если Клаусу не примерещилось с перекура, будет мой собственный платок отстирывать — забава даже почище, чем эту самую аристократочку отыметь. Потому как последнее для них процесс все же естественный: как нос ни задирай, а иного способа наследников завести природа-мать не предусмотрела. Да вообще — удовольствие, которое иногда под настроение и садовнику с шофером перепасть может, а вот стирка — это уже полный нонсенс. Опять же…

В этот момент княжна-графиня моя качнулась, как стебелек хлипкий под ветром, и оседать начала. Я ее подхватил — чисто рефлекторно, не задумываясь, — на руки поднял, черт, думаю, какая ж она легонькая-то, словно пушинка, полсотни кило со всей одеждой! А ведь на что уж я хиляк хиляком выгляжу, но свои семьдесят пять потяну, а после хорошей жрачки так и все восемьдесят!

Отнес ее к грузовику, на сиденье примостил, сам на подножку стал.

— Глянь, чего это с ней?

Клаус мельком покосился, усмехнулся в усы.

— Шок, самый обычный.

— Какой еще, к свиньям собачьим, шок? — удивился я. — Там той крови вытекло — дюжине комаров на завтрак!

— А ты, думаешь, что шок только тогда бывает, когда тебе ногу или руку отчекрыжит? Хотя… ты же у нас, Босса, как штурмовое орудие — безбашенный. Тебе даже если голову снесет, все равно вперед напролом переть будешь. Шок у нее может от одного вида крови случиться. Или просто от недоедания. Я ж почему говорил, что сломается вот-вот… видно было, еще когда стояла… готовый «подогретый труп».[3]

Это он верно подметил. С голодухи и не такие номера порой откинешь. Сам я, правда, в обморок не хлопался, но один раз прихватило крепко. У нас тогда в семье две недели подряд с едой жуть как трудно было, потому как доппайковые карточки на лекарства мамуле пришлось сменять, и вот иду я по Кеттвигер-штрассе, и вдруг р-раз — голова кругом пошла и повело меня, повело… хорошо еще, что к домам, а не на рельсы трамвайные. Минут десять тогда за стену хватался, пока отпустило.

Посмотрел я еще раз на малышку — дышит вроде ровно, но в себя приходить, похоже, пока не собирается, — откачнулся, дверцу захлопнул и в кузов перекинулся.

— Поехали! А то и впрямь на базар не успеем.

Когда к рынку подъезжали, народец поначалу от нашего грузовика шарахнулся — видно, облавы испугались. Зато как разглядели, что в кузове всего двое, осмелели, обступили, орут чего-то, самые храбрые за борта хватаются. Хорошо, Баварец пост наш разглядел и заорал, чтобы Клаус к нему рулил.

Пост, по правде говоря, не совсем наш, а вспомогательной полиции. Водится у нас при корпусе такое подразделение в основном из бывших «серых добровольцев». По мне — так лучше бы синие сами свой беспорядок поддерживали, ну да командованию виднее.

На этом конкретном посту обитало три хохла и при них очкарик-вахмистр со старой «эрмой». Вахмистр тоже тот еще: форма мешком, бок в муке, «эрму» держит как смычок родимой скрипки… а с другой стороны, кого еще над этими долдонами ставить? Не немца же… прежде на такое австрийцы всякие были… а этот со своим идишем хоть по-человечески понимает со второго на третье.

В общем, припарковались мы около ихней хибары, я еще из кузова рявкнул: «Стройсь!», вылез, прошелся вдоль строя, порычал слегка, разместил стратегически вокруг грузовика и предупредил, что если хоть одна щепка с борта исчезнет, всех прямо на месте к ответственности привлеку, а вахмистра, как командный состав, особо не забуду. Тот сразу под цвет своего мундира окрасился… с того боку, что в муке — белый-белый, из-под которого серый проглядывает. Мне даже смешно сделалось. Пародия какая-то на солдата, ей-же-ей, а ведь тоже — еврей. Помню, видел я в газете фотку парней из Второй Иерусалимской — точь-в-точь такой же очкарик горбоносый на подбитом «Кромвеле» сидел, на бронебойку небрежно так опираясь. А подпись под тем снимком была: «Девять собственноручно уничтоженных… за исключительное мужество… Железный крест…» ну и все, что полагается.

Пока я этих павианов строем строил, Фриц, само собой, куда-то смылся, Клаус уже тоже у соседнего прилавка маячит. Я вообще-то Фрица при себе придержать хотел: торгуется Баварец здорово, у любого местного дедка цену вполовину сбивает. Но раз удрал — его, значит, баварское счастье.

Открыл дверцу, смотрю — очнулась уже вполне моя принцесса, сидит, напрягшая вся, как на иголках, и смотрит испуганно.

— Вылезай! — Вышла.

— Есть хочешь? — Молчит.

— Только вот не надо контузию мне тут изображать. Все ты слышишь, все понимаешь. Ну, хочешь есть или нет? Третий раз спрашивать не буду!

Кивнула.

Подвел ее к лотку, где тетка, себя поперек толще, пирожками горячими торговала, купил один.

— На, ешь.

Глазом моргнуть не успел — в секунду заглотала. Мне даже забавно сделалось.

— Гут, — и тетке кивнул, — давай следующий. — Второй моя герцогиня уже чуть помедленнее жрала.

А третий и вовсе цивилизованно — по чуть-чуть откусывая, без всякого там чавка. Дожевала, крошки с пальчиков аккуратно стряхнула и на меня глазки подняла.

— А ты почему не ешь?

— Сыт я.

Не объяснять же ей, думаю, что, по моему скромному мнению, зайчатина эта сегодня с утра процентов на девяносто то ли гавкала, то ли мяукала.

Мне, конечно, тоже случалось всякое в пасть тащить. Особенно при отступлении… тут и конина за деликатес идет. А к змеям я и вовсе пристрастился — у нас тогда в роте снабжения узкоглазый один был, из «серых добровольцев», то ли узбек, то ли таджик, то ли еще какой китае-монгол, он этих змеюк готовил — любо-дорого, не во всяком парижском ресторане так подадут. Это, заметьте, не я сказал, а обер-лейтенант Циммерман, который по тамошним Монмартрам год без малого сапоги протирал.

Надо бы, думаю, дать ей запить чем-нибудь сухомятку эту. Только не видно, чтоб на базаре вокруг лимонадами торговали. Все больше бутыли мутные друг дружке передают.

Я все ждал, пока она хоть что-нибудь спросит. Хоть чего-нибудь, «куда теперь?» или еще чего такое… а она молчит. И смотрит. Доверчиво так… как щенок дворовый, которого косточкой приманили. Именно щенок. Взрослая-то псина никогда так смотреть не будет, даже если ей втрое больший мосол подкинуть. Рычать будет, подкрадываться полчаса, косясь настороженно, а потом цапнет и смоется по-быстрому, пока отнять не попытались. А лопоух малолетний подшлепает ближе, разлапится смешно и смотрит вот так же — человек, подкинь-ка еще вкусняшку, а?

Если бы она не молчала…

По сторонам оглянулся — базар бурлит себе вовсю, шум, гам, дядьки деловитые мешки необхватные волокут, бабы — корзины такие же, живность всяческая надрывается, в дальнем конце ряда бьют кого-то… уже наземь свалили и ногами месят. И только мы с ней стоим.

— Как тебя зовут-то хоть?

— Марго, — только губы у нее при этом скривились… легонько так.

— К чертям свинячьим Марго. Как тебя по-настоящему зовут?

— Анастасия.

Я затылок поскреб, попытался свои познания русского в один кулак собрать…

— Это тебя в детстве мама Настеной звала?

И тут она улыбнулась. Чуть-чуть, едва-едва — но я засек.

— Нет. Сестра старшая. Стаськой.

— Ладно, пойдем, что ли, подыщем тебе из одежды чего поприличней. Потому как в этом наряде тебе в батальоне появляться точно нельзя.

Назад Дальше