— Как тебя зовут-то хоть?
— Марго, — только губы у нее при этом скривились… легонько так.
— К чертям свинячьим Марго. Как тебя по-настоящему зовут?
— Анастасия.
Я затылок поскреб, попытался свои познания русского в один кулак собрать…
— Это тебя в детстве мама Настеной звала?
И тут она улыбнулась. Чуть-чуть, едва-едва — но я засек.
— Нет. Сестра старшая. Стаськой.
— Ладно, пойдем, что ли, подыщем тебе из одежды чего поприличней. Потому как в этом наряде тебе в батальоне появляться точно нельзя.
* * *Гуго Фалькенберга я за снарядными ящиками нашел. Он всегда там лежит. Это каждый, кто в батальоне хоть неделю пробыл, знает — где Гуго, там ящики, а где хоть какой-нибудь штабель образуется, пусть даже из двух ящиков, там и Гуго непременно заведется. Пусть даже кухня его в самом дальнем углу базируется — если у Гуго свободная минутка, а у него из этих минуток, считай, три четверти дня состоит, Фалькенберг идет под ящики устраиваться. Сколько помню, ни разу этот закон сбоя не давал — хоть в учебники вноси, в тригонометрию.
Постоял я над ним, понаслаждался художественным сопением в две форсунки, а потом подошвой его легонько тронул.
— Босса. Чего тебе?
Отметьте работу виртуоза — Гуго меня опознал, не открывая глаз. Как? Дедукция это называется. Из рядового состава, да и половина унтеров к гугиному боку обувью нечищеной, да и вылизанной тоже, под страхом смерти коснуться не посмеют. Господа офицеры же, буде нужда им придет, рявкнут командным своим голосом, а если уж возжелают пнуть — так пнут не скупясь, с маху. Ну а из оставшейся публики — хаупт и прочих штабсфельдфебелей только я голос надрывать лишний раз без нужды не люблю, и Фалькенберг это знает превосходно.
— Вставай. Дело есть.
— Чего за дело? — вставать Гуго, естественно, и не собирается.
— Помощник тебе нужен.
Я эту фразу не вопросительно произнес — утвердительно, и Гуго этот нюанс четко уловил. Глаза открыл, даже голову от скатки оторвать попытался.
— Ты, что, ко мне в котлоскребы решил податься?
— Нет, — и за спину себе показываю, — познакомься. Доброволец Стась — твой новый помощник, которого ты жаждал прям-таки до полного изнеможения.
Тут с Гуго окончательно дремота слетела. Сел он, обозрел Стася новоявленного. На меня взгляд перевел, вздохнул тяжко, шапку свою, до полного блина расплюснутую, нацепил.
— Эрих… ты какого местного дерьма нахлебался? Этот Стась твой… эта девка и пяти минут тут не пробудет. Как только ее Аксель увидит…
— Ты, — перебил я его, — за Акселя не волнуйся. И за всех остальных тоже. Просто придержи ее рядом, пока я с майором не переговорю. Он это дело решать будет.
Посмотрел Гуго на меня задумчиво… и долго.
— Оптимистом ты, Босса, — заговорил он медленно, словно сам себе, — заделаться не мог. Не похож ты на оптимиста… слишком тебя жизнь пожевать успела. Выходит, просто в уме повредился. Жаль… через такие бои прошел, а тут, в тылу, на голом, считай, месте…
— Гуго, — прервал я его рассуждения, — все ли у меня шестеренки в черепушке на месте — это пусть господин Барух определяет. Ты мне лучше вот что скажи — есть за тобой должок или как? А, Гуго? Конкретный такой должок?
— Есть.
До него, похоже, только сейчас дошло, какого туза я на стол выложил. Лоб сразу наморщил, глазки сузил — понимает ведь, что за то, о чем я ему сейчас напомнил, он не то что девку мою прикрыть должен. Пожелай я — и Фалькенберг сам к Вольфу поползет, в ногах у него валяться будет… другой вопрос, что толку от этого не воспоследует. Зато прикрыть Стаську он может, и не только сейчас, на отдыхе, когда «Тема раз» колом не стоит, но и вообще. Охотников против Гуго выступать с прожектором не сыщешь. Сам он, опять же, для женщин безопасен, это мне к нему спиной лучше не поворачиваться.
— Значит, так, — командирским голосом заговорил я, — сейчас заберешь своего… помощничка… покажешь свое хозяйство, на предмет что и как, а потом накормишь. И накормишь ты ее, Гуго, из черного ящика, понял?
— Она что, баронесса какая-нить недостреленная?
— Для тебя, Гуго, — поясняю, — она принцесса и General der Kuchen[4] в одном лице.
В общем, первую часть проблемы кое-как я решил. Осталось, как в том анекдоте, что оберфункмейстер Рабинович повторять любит, всего ничего — царя уговорить! То бишь майора Кнопке. С Вольфом, конечно, сложнее будет — нет у меня к нему такого шикарного ключа, как к Фалькенбергу имеется, а есть… так, отмычка хлипкая, и сумею ли я с ней до его души доковыряться?..
Двинулся потихоньку к штабной палатке, и тут мне навстречу взмыленный посыльной вылетает.
— О! Босса. А я уж думал, кранты мне. Командир приказал тебя из-под земли достать, а парни во взводе сказали, что ты в город подался. Живо к майору!
— К нему и иду.
— Хрена свинячьего! Ползешь ты, как гнида сонная! Бего-о-ом!
Ну, изобразил я свою любимою галопирующую трусцу — прыг вперед, скок назад. Подбегаем к палатке, смотрю, перед ней уже «ослик», любимец наш полугусеничный, стоит, мотором пофыркивает, Отто-Мюнхен у турельного скучает. Посыльный шасть в палатку, и меньше чем через минуту оттуда появился Вольф, причем, что интересно, не в комбе своем любимом, а, как и я, в форме. Даже крестом свеженачищенным поблескивает.
Ну, я вытянулся:
— Унтер-офицер Босса по вашему приказанию прибыл, господин майор, — и, почти без паузы, одними губами: — Вольф, можно тебя на минутку приватно?
Он глазами чуть заметно повел — потом, мол, — на «ослика» мне махнул. Ну, я в кузов и только успел до Отто дойти, дверца хлопнула и «ослик» сразу вперед запрыгал, чуть ли не с третьей. По проселку разбитому — лихо, конечно, только вот задница на каждый ухаб так конкретно отзывается, да еще ветер в лицо… Так и не поговоришь нормально, орать придется.
— Куда несемся-то, Отто?
Пулеметчик только плечами пожал и тоже напряг голосовые связи:
— Вроде, звонок был из штаба дивизии. Только это, сам понимаешь, «сортирные речи»[5] — офицеры мне докладов не делали.
Ну что тут сказать? Scheisse,[6] разве что.
Не люблю я таких вот неожиданностей.
Еще больше мне все происходящее не понравилось, когда после развилки мы не налево, к городу, повернули, а направо. А полчаса спустя еще раз повернули. На этот раз уже даже не на проселок, а на колею от телег, которая между деревьев петляла.
Только я к заднему борту подполз, пригляделся — от телег колея старая, но вот недавно совсем катил по этой же тропке лесной гусеничный транспортер, не «ослик», а побольше, что-то вроде «семерки». На хорошей скорости, что характерно.
Тут «ослик» так накренился, что меня едва за борт не перекинуло, проскочил поворот и затормозил, потому как дорога впереди оказалась завалом перегорожена, а около завала того фельджандарм столбится. Как с картинки — в шлеме с рожками, прорезиненном плаще и с бляхой на шее. Год, считай, уже я их не видел, а то и больше… с начала Развала.
Подошел он к нам, перешептался с Вольфом, потом в кустах скрылся и сразу же оттуда жужжание знакомое — полевой телефон. Через минуту вылез обратно, махнул рукой, и из чащи напротив, как черти из пруда, троица в пятнистых куртках выпрыгнула. Парашютные егеря, причем у одного на плече кожаная потертая нашлепка для бронебойки, и значки соответствующие поблескивают. Вмиг они в завале проход растащили, и, едва наш «ослик» в него протиснулся, обратно закрыли. Я обернулся и успел еще заметить, что в чаще той, откуда они повыскакивали, что-то длинное, вороненое маячит — тяжелый станкач. А может, и вовсе безоткатка — с десантуры станется.
Интересные дела в этом лесочке творятся. Парашютных егерей во всем корпусе до Распада один батальон был, а после и вовсе рота осталась. И рота эта — личный резерв командующего. Не охрана, заметьте. В охране, это я точно знаю, обычная панцеринфантерия состоит, из проверенных ветеранов, понятно, но все же… ну и чего они, спрашивается, здесь забыли?
Через пару минут подъехали к какому строению на опушке — избушка не избушка… деревянная такая халабуда. То ли лесник здесь жил, то ли еще какой пасечник: в конце опушки ульи виднеются. Рядом с ней в елках давешняя «семерка» приткнулась, а напротив крыльца два «лягушонка» стоят, фарами своими круглыми лупоглазыми сверкают. А по всему периметру опушки панцеринфантерия разлеглась — рыл, так… ну да, взвод их тут, ровно столько в «семерку» и влезает.
Мы напротив «семерки» притерлись, и сразу же, Вольф только ногу на землю поставить успел, к нам из избушки обер-лейтенант выскочил и тут же под козырек взял.
— Господин майор, господин оберст ждет вас.
— Ясно, — Вольф кивнул, обернулся ко мне, — вот переводчик, о котором меня просили, — а сам тут же нырнул в избушку.
— Ясно, — Вольф кивнул, обернулся ко мне, — вот переводчик, о котором меня просили, — а сам тут же нырнул в избушку.
Махнул я через борт, вытянулся, прогавкал что положено. Стою. Обер-лейтенант тоже стоит, былинку грызет и в небо между деревьями поглядывает. Наконец очнулся, заметил меня.
— Значи-ит, — знакомый говор, вот только не помню, кто ж это так гласные тянет, — русски-им владеешь свободно?
— Так точно, господин обер-лейтенант. Понимаю практически все. Если, конечно, — добавляю, спохватившись, — разговор идет не на жаргоне и не перенасыщен незнакомыми техническими терминами.
Во загнул.
На самом деле, до сих пор удивляюсь, откуда во мне такая вот способность к языку прорезалась. Учитель был хороший, это да… Сенявин Рудольф Петрович, из «серых добровольцев», сам Вольф про него говорил «педагог от Господа», он, наверное, и зайца бы мог выдрессировать на трех языках шпрехать.
Главное, думаю, чтобы записывать не поставили. Почерк у меня и так не очень, да и медленно… а уж с «ятями» всякими и вовсе труба.
— Хорошо, — кивнул обер-лейтенант. — Теперь, унтер, слушай внимательно. Ушами. Сейчас будешь заменять нашего переводчика. Задача твоя следующая — сидеть в углу рядом с писарем и — запомни особо! — рот разевать только в том случае, если тебе покажется, что переводчик, которого привезут наши гости, допустил неточность… или еще как-нибудь исказил смысл. Но даже в этом случае ты не орешь об этом на всю комнату, а тихо сообщаешь писарю свой вариант. Понял?
— Так точно, господин обер-лейтенант. Не кричу, а тихо говорю писарю свой вариант.
— И еще… в руках у тебя тоже будет блокнот и ручка, но записывать тебе ничего не надо. Хочешь — крестики рисуй, хочешь — цветочки или просто зигзаги. Главное — чтобы наши гости видели, что ты всего лишь еще один стенографист. Понял?
— Так точно, господин обер-лейтенант.
Интересно, думаю, вот чего в этой избушке так гудеть может? Низкий такой звук… я на пчел было подумал, но больно уж он монотонный… механический звук.
— Хорошо, — обер снова на небо покосился. — Внутрь пока не ходи… постой где-нибудь неподалеку. Но так, чтобы тебя с крыльца было видно — когда понадобишься, позову!
— Слушаюсь!
Отошел я к нашему «ослику», встал перед капотом, чтобы, как обер-лейтанант приказал, с крыльца хорошую мишень изображать, облокотился было… и зашипел не хуже сала на сковородке. Ага, прислонился один такой — даже сквозь форму обожгло будь здоров.
Сзади в три глотки заржали. Я крутанулся, гляжу — под кустом пехота развалилась. Из таких лобешников только маску для пушки делать, никакой подкалиберный не проткнет три рыла здоровых в полной выкладке. Даже газовые маски имеются, которые у нас в батальоне самые отъявленные пессимисты давно уже в обоз посдавали, а то и просто повыкидывали.
— Что, розовый,[7] припекло?
Может, видели бы они мои погоны, ржали бы потише, только погоны на форме я уже два года как наизнанку пристегнул; мелочь мелочью, а перед снайпером лишний раз светиться неохота. Шутцмютце[8] у меня, опять же, неуставной, вместо кепи — талисман, память об Эмиле-коротышке.
Эмиль берет этот с французской еще кампании таскал, а как сменял на мой портсигар трофейный — загорелось ему! — так и сам сгорел через неделю.
Я уж начал было открывать рот, чтобы в ответ огрызнуться, как слышу — гудит знакомо. Громче, громче, и вот уже в просвете между елками тушки продолговатые показались. Два «Фокке-44» строем уступа, пушки хоботками торчат, на пилонах ракетные пакеты, все как положено. И почти сразу же за ними — летающая платформа, небольшой итальянский «Церв» над полянкой завис и плавно опустился.
И вот тут-то мне совсем тоскливо стало, еще до того, как турбины затихли, и из распахнувшегося люка вслед за адъютантом сам генерал-лейтенант Линдеман появился.
Глава вторая
Вытянулся я. Кошусь назад — троица позади тоже монументами застыла. Впрочем, командующий в нашу сторону, по-моему, и не глянул даже — мы от него слева были, а он как раз левой рукой фуражку придерживал. Промаршировал мимо, дверью хлопнул. Сзади сразу дружный такой облегченный «уфф», а я все стою и сектор обстрела прикидываю — видно меня из окна или как? По идее, не должно — ставни-то закрыты, но… а вдруг щель какая. Или, скажем, покурить кому приспичит?
Очень уж не хочется перед начальством лишний раз засветиться. Тем более — перед таким!
Генерал-лейтенант Линдеман — это ведь не просто генерал. Командующий корпусом… да, собственно говоря, он и создал корпус практически из ничего.
Помню, как в первый раз его обращение по рации услышали. «Всем частям, сохранившим верность присяге…» Ни о какой присяге мы тогда, понятно, не думали, но Вольф сказал: пойдем. И мы пошли.
Наверное, никакой другой командир, кроме майора Кнопке, не сумел бы совершить этот поход — более четырехсот километров по охваченной огнем и безумием стране… хуже, чем по пустыне… и никакие другие панцеры, кроме «Мамонтов».
Драться приходилось за всё. За горючее, за еду… Скажи кто пару месяцев назад, что мы, имперский отдельный тяжелый панцербатальон, элитная, считай, часть, будем устраивать бой с какой-то бандой за десяток коров, диагноз был бы ясен. Благо, таких, у кого от войны шестеренки в черепушке в разные стороны затикали, я навидаться успел вдосталь…
Ну вот, доприкидывался — выскочил на крыльцо давешний обер-лейтенант, былинку выплюнул, оглянулся и мне рукой машет.
Вошел я следом за ним внутрь, и от погон аж в глазах зарябило. Сам генерал-лейтенант с адъютантом, три оберста — наш, 25-й и летчик, майоров пятеро: Вольф, фон Крох — комбат штурмовых, два пехотинца и еще один в камуфляжной «оскольчатой» блузе поверх формы — десантник. Плюс еще четверо — обер-лейтенант, что меня привел, гауптман и двое штабных канцляйфорштеера.[9]
И это, учтите, только в первой комнате, а за приоткрытой дверью в соседнюю также далеко не солдатское фельдграу мелькало, а с голубоватым оттеночком. Одного я точно опознал — начштаба полка, бородка у него характерная, клинышком, испанская, как ее Вольф называет.
В последний раз мне столько офицеров, да и то издалека, на трибуне, видеть доводилось года полтора назад, когда мы только-только переформировались и «Мамонты» получили. И тут, как на грех, день рождения Его Императорского Величества Кайзера Генриха I. А это всенепременный парад. Заодно аборигенов местных последним словом имперской мощи попугать и союзников-австрийцев тоже… подбодрить. Как у нас на той площади ни одна машина не заглохла — не скажу. Скажу только, что механикам на шнапс еще недели две после того парада исправно отстегивали.
Ну да, полтора года назад это было, во Львове. Паршивый, к слову сказать, с точки зрения панцеров город, улочки сплошь кривые и узкие. Если с ходу втянуться, не то что полк, дивизию пожечь можно. Сам генерал-инспектор панцерчастей на той трибуне был рядом с австрийским командующим фронтом, принцем… черт, как же его звали-то… нет, не помню. Помню, что сняли его через месяц, поставили какого-то чеха, то ли Вячека, то ли Вучека, а потом и Развал подоспел.
Я, было, удивился, как при таком количестве народу, да при запертых ставнях они тут еще не сварились вкрутую, а потом увидел сигару генерал-лейтенанта. Точнее, дым от нее: он не клубами по комнате расплывался, а вполне целеустремленно тянулся к ящику под потолком. Этот-то сундук и жужжал так, что снаружи было слышно. Гудел, дым всасывал, а назад чистый лесной воздух выдавал, причем, что особо интересно, прохладнее, чем снаружи.
Вручил мне обер-лейтенант блокнот с карандашом, посадил рядом с канцляйфорштеером… сидим, ждем. Генерал-лейтенант курит, адъютант рядом с ним статуей застыл, остальные офицеры вокруг стола с картами собрались, переговариваются вполголоса. Есть о чем поговорить: я, когда мимо этого стола проходил, тоже успел взгляд бросить. Презабавные, доложу вам, карты на нем разложены. Со стрелочками. Разноцветными. Я по масштабу прикинул — похоже, там не только нашей летней кампании план, но и остальных синих республик. Или вражеского наступления — уж больно глубоко красные стрелки на одной из карт в синюю область вонзаются.
По-хорошему, конечно, то, что соц-нацики АВР до сих пор не раздавили — смех и позор. Этих офицеров мятежных — в смысле мятежные они для синих, сами-то они как раз вопят, что за восстановление прежнего порядка воюют, — так вот, офицеров этих поначалу горстка была, несколько тысяч. По сравнению с той ордой, что соц-нацики под своими знаменами числили — несерьезно. Ну, поставили они к стенке Туруханова с приближенными, на это сил, да и ума большого не надо, а дальше? Питер и Москва — это ведь далеко не вся Россия.