– Инночка, я уверен, ты все это не совсем правильно поняла. Игорь не хочет ничего плохого. Он всего лишь пытается разобраться в причинах смерти нашего общего друга. А это важно, поверь. Для Игоря, Миши… для меня… Мы ведь как братья, как… родные…
Возникла пауза. Не зная, чем ее заполнить, Инна обратила внимание на телевизор. Еще до приезда Володи она включила плазменную панель и теперь принялась нажимать кнопки пульта, выхватывая наугад то один канал, то другой. По одному – новости, по другому – милицейский боевик с горами трупов и уголовным жаргоном, по третьему – документальный фильм о миграции диких уток. И реклама, реклама, реклама – чего угодно: соков, омолаживающих кремов, пива, стирального порошка, памперсов… А тут – стоп! Инна прекратила щелкать пультом при виде известного актера, о котором в последние месяцы ходили слухи, что он то ли убит, то ли слег за границей в онкологическую клинику.
«Почему вас последнее время не было видно?» – допрашивал актера интервьюер с нарочито англизированным выговором и белым ежиком поставленных дыбом с помощью геля волос.
«Я бы не хотел об этом говорить». – Голос актера звучал холодно.
«Что-то личное?» – наседал интервьюер.
«Нет. Я снимался в кино».
«А мы ничего не слышали об этом! – Интервьюер изобразил радость, оскалив белые, словно из рекламы пасты, зубы. – Значит, скоро увидим вас в новой роли?»
«Нет. Этот фильм не выйдет на экраны».
«Как все загадочно!» – развел руками ведущий, и отчего-то Инна подумала, что он наверняка «голубой».
«Это было очень выгодное предложение, – актер нехотя раскрывал безупречно очерченные губы, напомнившие вдруг Инне губы Андрея, – но одним из обязательных условий было строгое соблюдение тайны. И давайте закроем эту тему».
Инна поняла, что Володя, подобно ей, следит за интервью.
– Надо же, какого тумана понапустил, – высказался Володя об актере. – Как пить дать, никто его не снимал, а он в это время перебивался как мог. А по телевизору стесняется сознаться.
– А может, все-таки не врет? – возразила Инна. – Я слышала от соседей, сейчас у богатых людей это модно – самим кино делать. Продюсером становиться, режиссером, ребенка своего снимать или даже играть самому. Вот не так давно сериал по телевизору был, забыла название, так его один банкир полностью проплатил только потому, что захотел Сталина сыграть.
От этого переключения на другую тему обоим стало легче, и разговор потек непринужденнее. Инна вдруг заметила на руке у Володи свежую рану – левые мизинец и безымянный палец были чем-то рассечены.
– Что это?
Володя отчего-то смутился.
– Ах, это… Поранился где-то. Сам не знаю, где, как будто даже во сне… Пустяки, не будем об этом.
– Да, Володя, наверное, ты прав, а я нет… – Инна снова вернулась к интересующей ее теме. – Чувствую, что превращаюсь в стерву. – Ну вот, запретное словечко вырвалось! Теперь уж стесняться нечего… – Может, Игорь мне в последнее время и правда не изменяет? Может, это все мои фантазии? Он же твердо обещал! Знаешь, когда целый день сидишь дома одна, в голову поневоле лезут всякие мысли. Зря я бросила работу! Я ведь так любила своих учеников, и они с удовольствием посещали мои уроки. Даже десятиклассники, если у них выдавалось «окно», забегали послушать, как я рассказываю пятиклашкам о Древнем Риме, или в шестых классах – о рыцарских орденах. Для меня это было высшей наградой! А теперь я не историк, не учитель, я – никто. Просто злобная домохозяйка.
– Ну-ну, никакая ты не злобная! Ты, Инночка, просто слишком беспокоишься об Игоре. Тебе надо больше уделять внимания себе.
Инна вспыхнула, представив себя со стороны: всколокоченные волосы, запотевшие очки, покрытое неровными красными пятнами лицо… Мегера мегерой. Она прекрасно поняла, что хотели донести до нее: позаботься о том, чтобы выглядеть всегда привлекательно, и муж не станет тебе изменять.
Если бы в этом было дело! С того дня, как ее единственной профессией стала «жена выдающегося мужа», Инна не прекращает усиленно заботиться о себе. Следит за модой, одежду покупает только в бутиках. Регулярно посещает салоны красоты, раз в неделю подновляет прическу у классного парикмахера. В их новом доме целая комната заставлена тренажерами, с помощью которых Инна поддерживает упругость мышц и стройность талии, а заодно сбрасывает пар… Ну и каков, спрашивается, результат? Инна видела некоторых девок Игоря: что касается внешности, она может дать им фору. Видимо, внешность тут ни при чем. Чего он ищет? Разнообразия? Чего ему не хватает в ней? Но делиться этим с Володей было бы неуместно. Он мужчина совсем другого типа, чем Игорь, он не поймет. Да, кроме того, он и не обязан ее понимать. Принуждая себя улыбаться, Инна встряхнула головой, проверила кончиками пальцев, в порядке ли волосы. Встала, прошлась по комнате наилучшей из своих походок.
– А ведь и правда, Володя, почему бы не уделить побольше внимания себе? Почему я обязана ждать возвращения Игоря и хныкать в носовой платок, точно соломенная вдовушка? Вот сейчас возьму и махну в Москву на электричке! Сто лет не каталась на электричках! Составишь мне компанию?
– Зачем же на электричке маяться? Моя машина к твоим услугам, – галантно отозвался Володя, не умеющий, однако, скрыть, что удивлен.
– Нет, только электричка! – притопнула каблучком домашних туфель Инна. – Машина у меня самой есть, и водитель… Но мне на ней надоело! Пробки, смог, бандиты-гаишники… Решено – едем на электричке!
– Инночка, извини, но я избегаю ездить на поездах, – на дне Володиного голоса затаилось напряжение, точно Инна коснулась давней незажившей раны. – Только в своей машине мне спокойно и уютно. Ты тут ни при чем: тебе бы я со всем удовольствием услужил. Просто с поездами у меня связано одно тяжелое воспоминание…
Инна задумалась, стоит ли соглашаться на машину? И когда она пришла к выводу, что – стоит, шум в холле возвестил о прибытии хозяина дома.
– Ну вот видишь, – негромко сказал Володя, стоя в просторной комнате между супругами, точно меж двумя электродами, создающими сильнейшее электромагнитное поле, – все и уладилось. Все в порядке… Я тогда поеду, а?
– Володь, останься, – попросил Игорь, слегка отодвигаясь в сторону, противоположную Инниной.
– Останься, Володя. – Инна, в упор глядя на мужа, изобразила самую томную из своих улыбок.
Из прошлого: Озерск
Владимир Сигачев родился в семье небогатой, но справной. Отец, мать, старший брат – все они звезд с неба не хватали, но на жизнь себе зарабатывали, по озерским понятиям, нормально. Благополучные, по мнению соседей, были эти Сигачевы. Не пьяницы, не дураки. Отец – технолог на химкомбинате, мать – главный диспетчер на автобазе. Брат Витька в армии был танкистом, а после легко получил место водителя автобуса. В общем, и Володе светила похожая участь, которой он, добрый и покладистый, не слишком тяготился бы, если бы не одно обстоятельство – талант. Он, сколько себя помнил, всегда что-то малевал, нацарапывал, набрасывал – на асфальте, на скучных и протяженных озерских заборах, в блокнотах, которые покупала ему мать вместе с цветными карандашами – они всегда ужасно быстро кончались. В первом классе Володя мог провести прямую линию без линейки, а это, он где-то слыхал, верный признак способностей художника. А в седьмом классе его города будущего, полупрозрачные, бликующие голубым светом в окнах, заняли первое место на областной выставке творчества школьников. Так что, в отличие от родных, он стремился достать звезду с неба.
Но звезды над Озерском стояли высоковато – не дотянешься рукой… Чтобы учиться на художника, надо было перебираться поближе к кремлевским. Обмозговывая свое будущее, Володя неоднократно приходил к этому выводу. Поэтому идею Сашки поддержал сразу же. А что ради осуществления идеи придется потрудиться – да это ведь всегда так. Семейные традиции приучили Володю не бояться никакой работы. А физической – особенно. Если со школьной наукой Сигачев не всегда бывал в ладах, за исключением черчения, рисования и, как ни парадоксально, математики, то физические нагрузки он, невысокий, но крепкий, любил. Пока руки работают – голова отдыхает. В это время у него часто рождались образы, которые потом появлялись на рисунках.
Насчет разгрузки вагонов удалось договориться как раз Володе через знакомых матери. Мать, правда, как услышала, начала причитать, но Витька и отец выступили за него единым фронтом:
– Вовке прямая дорога в Москву – нехай зарабатывает!
– Так он же надорвется, – всхлипнула, уступая, мать. В их семье было принято, чтобы женщины уступали мужчинам.
– Ничего, сдюжит. Здоровый лоб, да на нем пахать и пахать! А надорвет пупок – так он художнику и не нужен, они другим местом рисуют, – пошутил, в меру своих способностей, отец.
И потянулись изнурительные дни. С утра – школа, потом – срочно уроки, а по вечерам – разгрузка вагонов. Нет, Володя не надорвался, но было очень тяжело. Особенно пока не научился… Вроде работа несложная, а есть, есть и в ней свои хитрости! Первым делом приходится уяснить, как поднять с земли мешок или ящик – так, чтобы не сорвать спину. Повредишь позвоночник – все: на этом твоя грузчицкая карьера и закончится. Правда, старшие товарищи по работе попались ничего мужики: хоть и покрикивали, и поругивали, но зорко надзирали, чтоб не искалечили себя молодые «энтузазисты», как их здесь называли. На Сашку они особо часто порыкивали: шустрый был, бойкий, все старался сделать с наскока, с нахрапа… Володя про себя удивлялся: если он, физически хорошо развитый, утомлялся после погрузки-разгрузки так, что еле доволакивался до кровати, что же должен был испытывать Сашка? Тонкий, хрупкий, один чубчик да глаза, но жилистый. А как работает – всех заражает своим примером.
– Ничего, сдюжит. Здоровый лоб, да на нем пахать и пахать! А надорвет пупок – так он художнику и не нужен, они другим местом рисуют, – пошутил, в меру своих способностей, отец.
И потянулись изнурительные дни. С утра – школа, потом – срочно уроки, а по вечерам – разгрузка вагонов. Нет, Володя не надорвался, но было очень тяжело. Особенно пока не научился… Вроде работа несложная, а есть, есть и в ней свои хитрости! Первым делом приходится уяснить, как поднять с земли мешок или ящик – так, чтобы не сорвать спину. Повредишь позвоночник – все: на этом твоя грузчицкая карьера и закончится. Правда, старшие товарищи по работе попались ничего мужики: хоть и покрикивали, и поругивали, но зорко надзирали, чтоб не искалечили себя молодые «энтузазисты», как их здесь называли. На Сашку они особо часто порыкивали: шустрый был, бойкий, все старался сделать с наскока, с нахрапа… Володя про себя удивлялся: если он, физически хорошо развитый, утомлялся после погрузки-разгрузки так, что еле доволакивался до кровати, что же должен был испытывать Сашка? Тонкий, хрупкий, один чубчик да глаза, но жилистый. А как работает – всех заражает своим примером.
Без всяких педагогов и учебников поняв, что первое дело для художника – уметь увидеть, а не только изобразить, Володя постоянно и с удовольствием наблюдал за всем, что происходит вокруг.
Вот Андрюха работает так, чтобы не перетрудиться. Нет, не то чтобы откровенно отлынивает – просто ищет, как бы попроще и поэкономнее разделаться с этой тягомотиной. Хотя беречь силы ему нет особой необходимости. Физически он парень крепкий, сложен отлично – пожилая учительница литературы как-то раз даже сравнила его с античной статуей – но для грузчицкой работы малопригоден. Вот на женщин любого возраста действует неотразимо. Просто смешно, что этот красавчик до сих пор в девичьем обществе смущается, не смея поднимать глаз на противоположный пол. Не то что Игоряха, который на девок очень даже заглядывается… более чем. Правда, они на него не слишком чтобы обращают внимание: наружность обыкновенная, да и одет бедно, сразу видно, что такой в кино не поведет и шоколадные конфеты не подарит. С Андрюхой бы пошли ради внешности; но скромен – просто беда. Вот если бы люди могли меняться внешностью, как одеждой! Если бы у Игоря намечалось свидание, Андрюха одалживал бы другу свое лицо и фигуру. На один вечер всего – он не жадный!
Игоряха вкалывает упорно, сжимая зубы, прикусывая нижнюю губу. Под кожей щек у него набухают, переливаются сердитые желваки, русые волосы пропитывает, склеивает пот до такой степени, что они становятся черными. Похоже, каждый раз воображает, что очередной мешок, который он взваливает на спину, чтобы донести и отправить в черную пасть вагона, – это его алкоголичка-мать. Володе всегда казались странными отношения в этой семье, может быть, потому, что его семья была полной, простой и безо всяких вывихов. Он видел, что Игоряха и жалеет мать, и ненавидит, и тяготится ею… Игорь рассказывал о том, что творится дома, очень сдержанно, но все друзья понимали, что ему точно надо мотать из Озерска подальше. И поскорее! Рядом с такой матерью он или сам сопьется, или убьет ее.
А вот Сашка – совсем другой, хоть тоже живет с одной матерью. Оптимист. Живчик. Никакого мрачного упрямства: полное впечатление, что ему все по плечу, что работа грузчика – это новая спортивная игра, которая его (нельзя описать до чего) развлекает. И хоть урабатывается на погрузке-разгрузке по самое не могу, никогда не дрейфит, не жалуется. Не ноет, что не вынесет больше, что надо все бросить… Его ведет сияющая мечта: вырваться из затхлого Озерска на широкий вольный простор. К тому же неловко было бы, наверное, ему всех сагитировать, а самому сбежать. За такое друзья, пожалуй, накостыляют. Так что, в любом случае, пришлось бы держать марку.
Мишка – профессиональный нытик. Не самый сильный, не самый упорный, он то и дело принимается хныкать, что за такой адский труд можно было бы платить и побольше; что утром он не в состоянии открыть глаза, что у него болит все тело, что на уроки остается слишком мало времени, что если они отстанут в школе, то завалят выпускные экзамены, а тогда ни о каком поступлении, тем более в московский вуз, не может быть и речи. Причем формулирует так гладко – заслушаешься! У Миши Парамонова способности в области литературы лучше всех в школе, а может, и во всем районе. Его стихи в честь 7 Ноября опубликовала местная газета. Так что его путь, можно сказать, определен. Вот только слабый он, Мишка. Не то что физически – хотя мускулы у него тоже не ахти, – а скорее склонен падать духом. Друзья знали за ним эту особенность и знали, когда стоит на него прикрикнуть, а когда и подбодрить. А когда, кстати, и прислушаться. В Мишкином нытье иногда проскальзывали пророческие нотки, словно он заранее чувствовал грядущие неприятности.
В чем-чем, а относительно успеваемости нытик Парамонов был прав: учиться пятеро друзей действительно стали хуже. По крайней мере, на первых порах. Какая уж тут учеба, когда на их юные, несформировавшиеся еще плечи навалилась работа, с которой не каждый взрослый справится? С утра тянет поспать, объяснения учителей слушаешь вполуха; а сразу после школы, едва сядешь за учебники, намереваясь как следует разобраться с запущенным материалом, глядишь, уже пора и на работу собираться. Ну, а с работы притаскиваешься весь выжатый, вываренный, как лимон, который пополоскали в горячем чае. Игорю-то еще туда-сюда, мать, занятая выяснением отношений с алкоголем, совершенно не следила за его успеваемостью, а Володе дома отец твердо сказал:
– Смотри у меня, Вовка: съедешь на тройки – никаких тебе грузчиков.
– Как же мне быть?
– Как хочешь. Не маленький уже, должен научиться решать, что тебе больше надо. Если навалил на себя такую нагрузку, что не потянуть, делай выбор.
Володя передал разговор своим друзьям. «Ну вот, я же говорил», – заныл Миша. Сашка ныть и жаловаться не стал, но хмуро намекнул, что у него с его матерью состоялась аналогичная воспитательно-профилактическая беседа. Игорь и Андрюха промолчали, однако на их вытянувшихся лицах читалось, что те же проблемы беспокоят и их.
После этого друзья составили четкий план работы и учебы. Каждый взял на себя ту область, в которой был силен, и подтягивал по этим предметам друзей. Володя отвечал за геометрию и алгебру; Мишке, само собой, досталась литература. Игорю – история: сколько он романов прочел – зря, что ли? Такого количества имен и дат, сколько он, даже учителя не помнят. Андрюхе и Сашке, которые не имели выраженных талантов ни в одной области, пришлось поделить между собой остальные предметы.
Фактически это уже было началом их взрослой жизни. Их одноклассники, заранее отказавшиеся от сопротивления окружающей среде, не видящие в своем будущем ничего, кроме родного города и повторения жизненного пути родителей, оставались детьми. Пассивными, опекаемыми, смирными. Их неизрасходованная энергия тратилась на одни гуляния, танцы, пьянки, драки да бренчание на гитаре.
Сашка, Миша, Игорь, Володя и Андрей – совсем другой коленкор. Столкнувшись с трудностями, они приучились рассчитывать свое время. Они привыкли отличать действительно важное от того, чем можно пренебречь. Их мускулы налились тугой силой, а мозги стали ясными.
И, самое важное, они начали самостоятельно зарабатывать деньги. И главное – сумма в их общей копилке, хранившейся у Сашки, все увеличивалась и увеличивалась, делая их московские надежды все более и более реальными.
* * *– Успокойся, Стасик, успокойся, – приговаривала Алина, поглаживая Стаса по голове. Ей нравилось утешать Стаса, который только что расплакался, вспомнив отца.
Стас был старше на пять месяцев и восемь дней. Для взрослых – пустяковая разница. Да что там, вообще не разница. Старшие так и говорили: «Стас и Алинка ровесники». И даже не догадывались, насколько эти несчастные месяцы разделяли ребят. В детстве Стас вредничал и никогда не упускал случая дать понять Алине, что он уже большой, а она еще маленькая. И девочка воспринимала это как должное. Ну, конечно, ведь ему исполнилось целых семь лет, и он уже учится в гимназии, а ей шесть, и в школу только на будущий год! И Алина из кожи вон лезла, чтобы заслужить уважение такого взрослого и такого красивого мальчика.
Со временем ощущение разницы, конечно, сгладилось. Но до конца не исчезло, потому что Алина все равно оставалась на класс моложе. Но сейчас она впервые казалась себе старше. Казалась умной, доброй, всепонимающей мамочкой.
Настоящая мамочка не баловала осиротевшего сына вниманием и лаской. Она сама заливалась потоками слез и требовала, чтобы окружающие были к ней внимательны. Вот и сегодня хотя она знала, что Алина пришла в гости к Стасу, продержала ее полчаса, рассказывая о своем самочувствии, о том, что она испытывала на похоронах, и о том, что она сама не знает, как это все пережила. Алина знала, что с тетей Мариной надо побыстрее закруглять разговор, иначе излияния чувствительной души могут длиться часами, но сегодня она испытывала чувство вины: тетя Марина все-таки вдова!