Много позже Эдуард Яковлевич признавал, что его самого от большой беды уберег брак с Фаридой Тягировой: «И алкоголь, и сигареты, и женщины. Все, что выдумало человечество, все во мне вместилось. Меня женили насильно. Я очень не хотел терять свою свободу. Но когда прошло много лет, я понял: моя жена — единственный человек, благодаря которому я не спился, не валялся под забором, меня не зарезали в драке…»
А вот Марина Влади в глазах Володарского была «черной тучей». Он говорил: «Характер у Марины был стальной — недаром все предшествующие мужья, когда о ней заходит речь, крестятся и плюются. Она сама рассказывала, как однажды повела Володьку к психологу, чтобы вылечить от запоев. Побеседовав с Высоцким, врач пригласил ее: «Мадам, дела вашего альянса довольно плохи, в представлении мужа вы являете собой огромную черную тучу». «Мадам» впала в бешенство: «Представляешь, какой идиот?! Сказала, что я туча! Какая еще туча?!».
Когда после смерти Высоцкого Марина узнала о существовании в его жизни Ксюши, то взъярилась, как тигрица, и казалось, была готова рвануть на свежую могилу, выкопать его и разорвать на части: «Мерзавец! Он и женился на мне только, чтобы ездить за границу!». Володарский пытался ее урезонить: «Марин, ну что ты мелешь? При таком раскладе он мог бы развестись, найти любую бабу и ездить точно так же». Тут она взвилась: «Что? Думаешь, если б он от меня ушел, то смог бы куда-нибудь выехать? Никогда!». Тон был непререкаемый, и стало ясно: она б его с дерьмом смешала.
Кстати, люди из ближнего круга Высоцкого, в частности Валерий Янклович, обвиняли жену Володарского, что именно она нашептала Влади после смерти Владимира о существовании некой Ксюши. И еще добавила, что от Володи у актрисы Таганки Тани Иваненко растет дочка. Недаром, видно, Высоцкий говорил в свое время: «Если меня кто-то разведет с Мариной, то это будет Фарида».
Ладно, оставим в покое Фариду Абдурахмановну.
Кроме жены, считал Володарский, палочкой-выручалочкой всегда служила работа, которой он загружался без меры. «Я трудоголик, — справедливо гордился он. — Трудоголизм родственен алкоголизму, наркомании и т. п. Наверное, это действительно какой-то выход, потому что, если я не работаю, я не умею отдыхать. Читать читаю, когда работаю, а вот чтобы отдохнуть… Я тогда просто начинаю безобразничать, пьянствовать, гудеть. Сейчас перехоронил всех, а раньше было много друзей, и, конечно, компании возникали… Зафитилишь куда-нибудь в Питер — проснешься и даже не знаешь, в каком ты городе. Вот работа и была спасением. Жена радовалась, когда я работаю: значит, дома сидит, долбит на машинке, как дятел».
К тому же, чтобы оставаться независимым, к чему он всегда стремился, нужны деньги. Это было еще одной причиной, заставлявшей его столь упорно и неправдоподобно много трудиться.
Когда переезжал из коммуналки в кооперативную квартиру, Эдуард вынес на помойку два мешка рукописей старых рассказов. Прошло лет 15, и он с тоской стал вспоминать их, не блестящих по исполнению, но замечательных по замыслу. А тогда казалось: зачем ему архив — вся жизнь впереди. Это молодость. Но в 45 уже нужно обладать умением писать сценарий не по наитию. Это работа, и очень тяжелая. Приходится себя заставлять. Энергия таланта, которая бьет в молодости, с годами ослабевает. Человек «едет» на мастерстве. Он может написать сценарий лучше или хуже, но в любом случае этот сценарий будет не ниже определенной планки.
Эдуард Володарский установил эту «планку» для себя очень высоко своими сценариями — «Проверка на дорогах», «Мой друг Иван Лапшин», «Свой среди чужих, чужой среди своих», другими — и держал ее до последнего. В любом жанре — вестерны, мелодрамы, детективы, психологические триллеры, боевики, love story…
Завистливые коллеги нередко упрекали Володарского в том, что в «погоне за длинным рублем» он унижается до халтуры. Вот это вряд ли. Достаточно просмотреть перечень его «полного собрания сочинений» сценариев, чтобы убедиться в несправедливости обвинений.
К Володарскому обращались за помощью для «доводки» того или иного явно слабого сценария. Сущестововало всеобщее братство кинематографистов. Эдуард Яковлевич говорил, что никого не интересовало, узбек ты, армянин, русский или еврей, всех заботило одно: хорошо ли ты пишешь, снимаешь, рисуешь.
Звонок из Киргизии: «Эдик! Помоги переписать сценарий!». Есть свободное время, он летел во Фрунзе, а оттуда перебирался в Казахстан. «Конечно, — не отрицал Володарский, — не всегда хотелось это делать: незнакомый материал, далекая от меня тема… Мелькала предательская мысль: да ладно, денег подзаработаю, и хорошо. Но начинаешь работать, и эта чушь испарялась, на смену приходит стыд: черт, там же в титрах моя фамилия стоять будет… И волей-неволей ты уже напрягаешь мозги, стараешься написать так, чтобы потом позора не было. Почувствовав фальшь, спотыкаешься, начинаешь перечеркивать страницу за страницей, стремишься к тому, что ты считаешь правдой. В сущности, всякое искреннее творчество — это движение к Богу. Сократ же говорил, что ребенок, рождаясь, знает все, а затем всю последующую жизнь открывает в себе эти знания».
«В прорыв идут штрафные батальоны!»
…Еще в конце 70-х Володарский принес Ермашу, который тогда возглавлял Госкино, заявку на фильм о штрафном батальоне. Филипп Тимофеевич послал его очень далеко и сказал, что он сошел с ума, допился до ручки, если не осознает, что и как, где, в какой стране живет. На этом разговор закончился. Но точку в этой истории Володарский не ставил.
С последним аккордом Высоцкий опустил ладонь на струны и посмотрел на друга. Володарский не удержался, врезал кулаком по столу: «Здорово! Нет, правда, Володька, здорово! «В прорыв идут штрафные батальоны!» Откуда знаешь?.. Сегодня же про штрафников ни слова, ни полслова, все как в рот воды набрали… Давно написал? Что-то я не слышал от тебя раньше…»
— Да нет, песня совсем новая. А «откуда»? — усмехнулся Высоцкий. — Так от фронтовиков, конечно. Только слушать их надо уметь, разговорить как-нибудь… Всем рты-то не заткнешь… Вот, кстати, еще одна — из того же цикла, что ли… — Высоцкий вновь потянулся к гитаре:
Друзья сидели в маленькой комнатке на 1-й Мещанской, где жил тогда Володя. Мама Нина Максимовна — на работе, жена Люся — неведомо где, кажется, к своим родным поехала. В театре сегодня Высоцкий не занят, сессионный марафон «вечного студента» Володарского уже завершен, вот и образовался такой задушевный вечерок.
Говорили обо всем на свете. Высоцкий — все больше о своей Таганке, о недавней премьере «Антимиров» и гениальном фантазере Юрии Петровиче Любимове. Потом вдруг принялся выпытывать у Эдика о Севере, тамошних нравах. Ну, а Володарского этим только зацепи. И он рассказывал, рассказывал. Иногда привирал или просто заносило, и он давал волю фантазии. Но в основном говорил о том, что сам видел, о чем точно знал, что слышал от верных людей.
— Вот, Вовка, у тебя классные строки, — и Эдик наизусть процитировал:
И, приняв очередной стопарик, продолжил:
— Знаешь, как было? Зэков, и «политиков», и уголовных, выстраивали на плацу и говорили: «Кто хочет защищать Родину?».
И они шли и защищали, и погибали десятками тысяч, потому что как раз их наши генералы беречь не собирались. И воевали они, считай, почти голыми руками. Там, на Севере, я встречал этих уцелевших после войны мужиков. Искалеченные, озлобленные, сильно пьющие, люто ненавидящие советскую власть, но все-таки не оскотинившиеся, сохранившие в себе человеков…
Помолчали.
— Слушай, а вот ты знаешь, когда обычно зэки из зоны бегут? — неожиданно спросил Эдик.
— Весной, — не колеблясь, ответил Высоцкий.
— Верно. Откуда знаешь?
— Оттуда, — усмехнулся Владимир.
— Вот и я оттуда, — Володарский разлил по стопкам ледяную водку. — Давай-ка. Рядом с нашей буровой был большой лагерь. Именно по весне зэки чаще всего убегали. Ночью взвывала сирена, захлебывались лаем псы, грохотали выстрелы.
— И куда же им там было бежать? — заинтересовался Высоцкий.
— В основном в тундру, — В этом вопросе Володарский чувствовал себя уверенно. — Кормились морошкой, клюквой. В общем, бродили несколько дней, а то и недель.
— И куда же им там было бежать? — заинтересовался Высоцкий.
— В основном в тундру, — В этом вопросе Володарский чувствовал себя уверенно. — Кормились морошкой, клюквой. В общем, бродили несколько дней, а то и недель.
— Многих ловили? — допытывался Высоцкий, легонько трогая струны гитары.
— Да практически всех. А некоторые сами возвращались. Опера их допрашивали, естественно: «Зачем бежал, дурак? Теперь ведь срок накинут». И все они, как попки, твердили: «Хоть день, да мой, гражданин начальник…»
Владимир посмотрел на собеседника и снова с гитарой наперевес:
Володарский засмеялся:
— В точку! Что-то я ее раньше от тебя не слышал…
— Да это песня давнишняя, я ее сейчас почти не пою, даже слова иной раз забываю, — махнул рукой Владимир…
«Высоцкий в моей жизни значил очень много, — вспоминал Володарский. — Я именно для него сочинял главную роль Александра Лазарева в фильме «Проверка на дорогах». Так хорошо все начиналось…»
Дебютирующий на «Ленфильме» режиссер Алексей Герман предложил Эдуарду написать сценарий по повести своего отца Юрия Германа «Операция «С Новым годом!». Володарский согласился. Приехал в Питер, подписал договор, получил аванс, который, недолго думая, сразу прогудел. Только в Москве прочитал повесть Германа-старшего и ужаснулся: какие-то чекисты, шпионы, зондеркоманды… При встрече с режиссером честно сказал: говно полное.
Алексей Юрьевич (надо отдать ему должное) не отрицал: «Да, действительно, повесть плохая. Но я должен это сделать. Давай переписывать заново». Этот энтузиазм вдохновил Володарского: «За месяц я написал сценарий, в котором от повести его папы ничего не осталось. Ни одного диалога, ни одной сцены…»
Но уговоры сценариста снять в роли Лазарева Владимира Высоцкого на Германа не действовали, он всячески отнекивался: дескать, он такой непредсказуемый, а я режиссер начинающий, он может меня погубить, задавить… И потом он — человек пьющий, а значит, ненадежный, способен сорвать процесс. «Герман выбрал Владимира Заманского, — сожалел Володарский, — самого спокойного из всех претендентов».
— На «Ленфильме» картину приняли на ура, — вспоминал драматург. — После публичного просмотра с обсуждением в каком-то доме культуры знаменитый партизан, дважды Герой Советского Союза Сабуров горячо поздравлял создателей фильма, обнимал, целовал, плакал: «Вы же не воевали, ребята, а как вы такой фильм сняли?!»
Но когда «Проверку» посмотрел большой киноначальник Павленок, началось «хождение по мукам». Он позвонил первому секретарю Ленинградского обкома партии Толстикову, настропалил, пообещав кары небесные для всей студии. Потом вмешался еще и секретарь ЦК КПСС тов. Демичев, и с его подачи все стали говорить, что фильм — чистая антисоветчина, оправдывающая власовцев. Дело довершил Михаил Андреевич Суслов, который просто прихлопнул картину. На целых 15 лет.
Так и Высоцкий не состоялся в «Проверках на дорогах», и от Германа надолго уплыл дебют. А Володарский потом подшучивал над режиссером: «Вот послушался бы меня, взял бы Высоцкого, все было бы в полном порядке…», сам, конечно, не веря в свои слова.
Тандему Володарский — Высоцкий фатально не везло с молодыми ленинградскими режиссерами. Игорь Шешуков обеими руками ухватился за сценарий Володарского «Вторая попытка Виктора Крохина». Когда дошло дело до распределения ролей, Эдуард подсказал: бери на роль Степана, инвалида-фронтовика, Володю Высоцкого. Кинопробы прошли блестяще, именно таких обожженных войной инвалидов воочию видели и Владимир, и Эдик в подмосковных электричках, на вокзалах после войны. Но контакта, по мнению Эдуарда Яковлевича, у режиссера с актером, к сожалению, не получилось. Они как-то сразу невзлюбили друг друга.
Сначала режиссер отказался от песни «Полчаса до атаки». А потом очередь дошла и до «Баллады о детстве», которая, по мнению Германа, «не вписывалась в канву будущего фильма, при этом в балладе было слишком много текста, для картины много…» Как считал режиссер, нужно было сократить как минимум три куплета, в том числе о «богатенькой тетеньке Марусе Пересветовой», о том, как «из напильников делать ножи». Быть парламентером в переговорах с Высоцким Шешуков попросил, конечно, Володарского.
Приехав в Москву, Эдуард принялся уговаривать Володю, что-то мямля: «Володя, понимаешь, надо…» Тот отрезал: «Нет, ни строчки… Ни буквы. Вынимайте тогда всю песню… Я так ее написал… И все!». У Высоцкого было фантастическое уважение к тому, что написано, знал Володарский, что это — рукопись, это написано так, как он, автор, видит. Это трогать нельзя, нельзя… Не устраивает — и не надо!
А сам мэтр Володарский своим молодым коллегам рекомендовал: никогда не боритесь за свой сценарий! Парадокс? Нет, опыт подсказывал: не «пошел» один сценарий, пишите другой. Иначе драматург просто дисквалифицируется. Потому что вместо того, чтобы генерировать и реализовывать на бумаге новые идеи, будете еще год, два, три носить на студии один и тот же сценарий. Получив отказ, начинаете всем надоедать и, чувствуя это, рискуете превратиться в ущербную личность и духовного калеку, а такой человек мало способен к дальнейшему творчеству…
Весьма спорный вопрос, как показало время. «Виктора Крохина» мало кто помнит, а кинопробу с Высоцким-Степаном показывают по ТВ, включают в фильмы-исследования. Не говоря уже о «Балладе о детстве»…
Заядлый курильщик, Володарский долгое время коллекционировал трубки. Собрал свыше сотни. Только в начале нового века курить бросил. Когда ему, президенту Гильдии сценаристов России, шутя предложили учредить именную премию для молодых кинодраматургов — «Трубка Володарского», Эдуард Яковлевич ухмылялся в усы: «Молодым и талантливым сценаристам лучше помогать деньгами. Чтобы не зарывали свой талант в телевизионной поденщине». Вот тут он знал, о чем говорил.
Звездным часом и для Высоцкого, и для Марины Влади, и для Володарского, и, в конце концов, для режиссера Алексея Салтыкова могла стать двухсерийная историческая эпопея «Емельян Пугачев». Эдуард с наслаждением работал над сценарием, перелопатив массу исторической литературы. Без устали стрекотала пишущая машинка, и перед глазами сценариста стояли Высоцкий в роли донского атамана и Марина в образе Екатерины II.
Все складывалось. Председатель Госкино Филипп Ермаш принимал легендарную супружескую чету, поил чаем, обещал помочь поскорее запустить фильм в производство. Научный консультант картины, замечательный историк, специалист по XVIII веку, профессор Сорбонны Сергей Тимофеевич Преображенский, дотошно изучив фотопробы четырех десятков претендентов на роль Пугачева, сразу забраковал Евгения Матвеева: «Ой, только не этот!», а увидев снимки Высоцкого, сразу сказал: «Вот вам Емелька!».
Кстати, именно профессор Преображенский дал Володарскому в свое время мудрый совет: «Если вы знаете, что в точности такого факта не было, но он вполне мог быть, — смело пишите. Если же такого не могло быть никогда — не пишите». Высоцкий присутствовал при этом разговоре, задавал бесчисленное множество вопросов, поглаживал при этом бороду, отпущенную специально для будущей роли.
Однако министр советской кинематографии никогда не ставил знак равенства между глаголами «обещать» и «делать». В итоге главных героев сыграли надежные и заслуженные Евгений Матвеев и Вия Артмане. А Высоцкому бороду пришлось сбрить.
Много потеряла картина Володарского и Александра Сурина «Антрацит», из которой грубо вымарали песню Владимира Высоцкого «Марш шахтеров»:
Зато Эдуард Яковлевич не скрывал, что сюжет и образы героев сценария «Расставания» были навеяны песней Высоцкого «Дорожная история»:
В сценарии, как и в песне, — Север, шоферы-перегонщики, рискованный рейс, во время которого испытываются на прочность людские характеры. В центре сюжета — сильная, незаурядная, обаятельная личность, Роба Голдаев. Верный своему принципу подавать героя на сломе, в критической ситуации, драматург показывает удачливого Робу, для которого в жизни настала полоса поражений. Автор безжалостен к нему, слабеющему, побежденному, замерзающему в снежной пустыне… Герой песни Высоцкого, правда, был почеловечнее, добрее, да и финал песни куда оптимистичнее: