— Я не…
— Что? Не ври мне. Думаешь, я тебя не чувствую? Особенно сейчас, так близко… — его глаза полыхнули огнем, как драгоценные камни, — и несколько мгновений в них не было ничего, кроме стеклянного алого блеска. Ни звезд, ни ветра, ни улыбки.
Инна задохнулась от страха.
— Знала бы ты, какое искушение… — пробормотал Владлен Борисович. Инне почудилось прикосновение холодных клыков к ее шее.
— Вы не имеете права!
— Да?
— Я плачу налоги!
Шеф рассмеялся, выпустил Инну, отступил назад.
— И спишь спокойно? Ох уж эта реклама.
Он хмыкнул, сбил щелчком с рукава невидимую соринку… и в следующее мгновение очутился в кресле в углу кабинета. Откинулся на спинку и улыбнулся Инне.
Жасминовая горечь и прохлада растворились в воздухе.
Инна перевела дыхание, натянуто улыбнулась в ответ. Реклама и вправду была дурацкой. Хотя и жутковатой. Пара людей в возрасте, но до сих пор, видимо, неинициированных, пытаются уснуть, прижимаясь к друг другу на слишком большой кровати. Темнота вокруг них сжимается, шелестит, набухает черными тенями. Женщина все время вскакивает, встревоженно озирается, цепляется за мужчину дрожащими руками. Потом тени подходят совсем близко, оформляются в высокие крылатые фигуры; люди испуганно кричат, тени смыкают над ними крылья черным шатром. Заплати налоги и спи спокойно — жизнерадостно советует диктор под бравурную музыку…
Инна всегда платила налоги вовремя. Все равно от этого никуда не денешься, только штрафы и пени заработаешь. В налоговой-то — вампир на вампире, и каждому из тебя побольше вытянуть хочется. А еще и присудят срок для выплаты, чтобы не смог вовремя заплатить. Тогда могут признать неплатежеспособной, продадут твои долги с аукциона частному лицу. А там уж — как повезет. Кто купит. Можешь и в живых не остаться…
— О чем вы мечтаете, деточка?
Инна вздрогнула.
— Статья нужна в следующий номер. Тема вам известна. У Алисы возьмите фотографии поп-рыси этой… — Владлен Борисович сморщился чуть уловимо. — Вы ее песни слышали, кстати?
— Я? Ну, немного…
— И что?
— Ну так, — Инна пожала плечами. — Обыкновенно. Визгу много. Мяуканья. А слов — не очень. Музыки вообще нет. И смысла.
— А, — шеф кивнул. — У меня племянница от нее… как это… Фанатеет. Говорит, хочу вырасти и тоже стать поп-рысью. Накладные уши и когти купила для тренировки. Каково? Родители в ужасе. Единственная наследница… М-да. Ну, идите, деточка.
— Владлен Борисович…
— Да?
— Я напишу про эту… поп-рысь. Раз надо. Но нельзя ли добавить несколько абзацев на тему воспитанных вампирами и… ну, оборотнями. Сейчас ведь как раз обсуждается закон о возможности ранней инициации… Ведь тогда получится, что родители будут решать за детей, кем им быть… Это ведь очень важно! Потому что тогда дети сами не смогут выбирать… Вы понимаете это, да? — спохватилась Инна, почувствовав тяжелый взгляд собеседника.
— Деточка, — в глазах главреда опять метнулись и пропали алые холодные огни. Инна почувствовала мурашки, ледяными каплями стекающие по позвоночнику. — Деточка, те, кому надо, все понимают. А кому не надо…
— Наш журнал ведь должен освещать…
— Читателей, деточка, надо развлекать, а не учить жить. Это вам добрый совет. Запомните его. В следующий раз я не стану это объяснять, я просто не буду вас печатать. И никто не будет. Ясно? Идите.
А когда Инна уже осторожно прикрывала за собой дверь, крикнул весело:
— Привет Генриху!
— Передам, — еле слышно пролепетала Инна, опустив глаза.
* * *— Вот эта вроде ничего. И эта. Какая шляпка, а? — Алиса отложила фотографию и покосилась на свое отражение в дверце стеклянного шкафа, будто мысленно примеряя себе головной убор поп-рыси. — И ушки так миленько открыты…
— Ужас, — вздохнула Инна.
— Ты что-то не в себе, подруга. И бледная. Что, наш всю кровь высосал? — усмехнулась Алиса.
Шефа в редакции боялись. Шуточки насчет его вампирской сущности передавались от сотрудника к сотруднику дрожащим шепотом. Больше всего доставалось Инне — как единственной неинициированной.
Если бы не рекомендация Генриха, Инну бы сюда, конечно, не взяли. Неинициированная, да еще без опыта работы… Независимо от журналистских способностей, дорога у нее была одна. В малотиражную оппозиционную газетку, из тех, что бесплатно раздавали у метро. Впрочем, как раз там статью о новом законе опубликовали бы с радостью…
…В первый же день работы Инна узнала о личном баре шефа, заполненном марочными бутылками с охлажденной кровью девственниц; о прикованных цепями живых жертвах в подвальных изолированных комнатах — на случай, если главреду захочется глотнуть свеженького и горячего напитка.
— Глупости, — рассмеялся Генрих, когда Инна поведала ему о редакторских сплетнях. — Неужели ты думаешь, Владлен такой дурак, что станет так по-идиотски нарушать закон? И зачем?
— Но ведь так… э… вкуснее?
— Вкуснее, — согласился Генрих, и Инне почудилось, что он смотрит на ее шею…
* * *В гостиной мертвенно-синим светом мерцал телевизор. Мама сидела в кресле, поджав ноги, кутаясь в толстый пуховой платок. Наверное, мерзла — как всегда, когда Генрих был дома. Отчим Инны развалился в соседнем кресле, забросив ноги на стул. Его рука лежала на подлокотнике маминого кресла.
Инна как-то спросила:
— Мам, зачем ты вышла замуж за вампира?
— Ну, знаешь, — мама отвернулась от пытливого взгляда дочери. — Он меня любит…
Инна замерла у двери, наблюдая, как сильные пальцы отчима по-хозяйски поглаживают тонкую и безвольную мамину ладонь. «Любит, — подумала Инна, сжимая зубы. — Как же я его ненавижу…»
— Переключи, — тихо попросила мама.
— Не хочешь слушать, что скажет наш президент?
— Ваш президент. К тому же понятно, что он скажет… И понятно, для кого этот закон.
— Оля…
— Что Оля? Тебе ли не знать, кто пишет эти законы, — мама вырвала у Генриха руку, спрятала ее под платок. Съежилась еще больше.
— У нас демократия, Оля. Выборы. Десятки партий…
— Да уж. А рассмотришь их внимательнее — все то же. Вот, объединенная партия оборотней, вроде разные морды — и лисы, и рыси, и гиены. А в главарях кто? Ваши. Вампиры, разве что с двумя инициированными ипостасями: своей и звериной…
— Не в главарях, а в руководителях. Ты ведь не про банды говоришь.
— Какая разница? А вон, в партии дриад вампир юрисконсульт. Главари… ну, лидеры в транс-медитациях ветками сплетаются, общий дух за советом к мировому древу отправляют, а этот юрист быстренько черновики предложений кропает. И ловко получается — формулировки возвышенные, о спасении мира во всем мире, о помощи нуждающимся слоям населения… А суть все та же. Ваша.
— Ну а что же тогда дриадский лидер подмахивает это все одной левой веткой?
— Может, он этой медитацией просветлен, коварство распознавать не умеет?
— А может, умеет, да не хочет? Может, он боится, не хочет проблем на свою крону, а?
— Ну, может. Откуда я знаю, что растениям нужно…
— Растениям, Оля, нужно то же, что всем. Воздух, вода, пища. И чтоб топор к шее не подносили. Но когда желания и стремления ограничиваются только этим, нужно быть готовым к тому, что для прочего найдется лесник. И он будет устанавливать свои законы.
— Ты хочешь сказать, что это такая мировая справедливость?
— Да. Потому что сейчас так есть. Более того, потому что так было всегда. И пока ты живешь в этом мире и в этой стране — это твоя справедливость тоже. И твои законы. И твой президент.
— И ты всегда будешь прав, — вздохнула мама. — И такие, как ты.
— Да, — ответил Генрих. Отыскал мамину руку, спрятавшуюся в теплой норке платка, как маленького зверька, и снова крепко и по-хозяйски сжал в своих пальцах. И по быстрому взгляду отчима, брошенному назад, Инна поняла, что он ее чует. И что все это было сказано не только для мамы, но и для нее.
Инна отступила на цыпочках в коридор, дрожа — но теперь уже не от ненависти, а от страха. И отчаяния…
* * *Инна допоздна засиделась на работе. Статья не получалась.
Поп-рысь Анжелика Витт насмешливо скалилась с рекламных фотографий острозубой улыбкой. Усыновленный мальчик доверчиво прижимался к ней, заглядывал в лицо, едва тронутое изменением, — острые ушки с пушистыми кисточками, профессиональный макияж, подчеркивающий раскосые желтые глаза. Почти человеческое лицо. Почти.
Интересно, кем он станет, подумала Инна. И что почувствует, когда узнает о причине смерти родителей, разорванных по дороге домой оборотнями. Такими же, как его приемная мать. Разорванными просто потому, что оказались на улице позже запрещенного часа. Как он будет после этого относиться к Анжелике Витт? Сможет по-прежнему называть ее мамой? Или к тому времени сам станет таким же? Ведь, по последним исследованиям, на результат инициации влияет не столько наследственность, сколько воспитание… А если примут закон об отмене ограничений, это произойдет значительно быстрее — и тогда на улицах может совсем не остаться человеческих детей… Потому что дети не боятся инициации. Они весело играют на улицах в вампиров и оборотней, оставляя неудачникам и слабакам скучные роли людей. Копируют большой мир взрослых. Разреши им инициацию — они так же весело и играючи побегут туда наперегонки…
Страх инициации приходит позже. Когда взрослеешь. Тогда начинаешь бояться… Чего? Что неверно выберешь облик? Или что не сумеешь пройти инициацию и получить тот облик, о котором мечтаешь?..
«Я не боюсь, — подумала Инна. Я просто не знаю, чего хочу…»
Сережа ждал возле редакции. Вертел в руках бордовую розу на длинном стебле. Напряженно улыбнулся при виде Инны, протянул цветок, коснулся на секунду Инниной ладони горячими пальцами.
На этот раз Инна старательно избегала безлюдных мест.
Они с Сережей съели по мороженому в своем любимом кафе; побродили по пешеходной улице, останавливаясь послушать музыкантов, посмотреть переливы воды в фонтане и гибкие танцы бродячих артистов. Инна чувствовала тепло Сережиной руки, лежащей на плече, и ни разу не ощутила прикосновения когтей. Его взгляд, который Инна тоже чувствовала почти все время, был прежним — внимательным и нежным, без звериной огненной поволоки… Как будто примерещился тот осенний вечер в парке… Как будто — все по-прежнему… Инне очень хотелось в это поверить, и она поверила.
А потом спохватилась, что уже очень поздно.
— Я тебя провожу, — сказал Сережа.
«А как ты сейчас сможешь?» — хотела спросить Инна, но осеклась. Послушно согласилась:
— Хорошо.
— Через три квартала, за поворотом, горячий яблочный пирог с корицей. Ты ведь любишь? И свежий кофе. Зайдем?
— Откуда ты знаешь? — удивилась Инна.
— Чую, — усмехнулся он. Тонкие крылья носа чутко дрогнули, Инне почудилось, что и сам нос удлиняется, вытягиваются скулы, обрастая рыжей шерстью. Инна торопливо отвела взгляд.
— Ты бы знала, как это здорово, — неожиданно возбужденно сказал Сережа. Легонько сжал Иннино плечо. — Так чуять запахи. И вкус. Тысячи новых оттенков. Как будто ты видел мир черно-белым, как в старинных фильмах, а потом вдруг прозрел. Это так красиво. Так восхитительно вкусно. Как свежеиспеченный яблочный пирог по сравнению с засохшей коркой хлеба. Понимаешь?
— Наверное, — осторожно ответила Инна. Когти впивались в ее плечо, но она еще надеялась на возвращение руки.
— И бежать. Так здорово — бежать. Ветер и небо. И кажется, что твои ноги вертят землю, а потом она начинает вертеться под тобой сама. И понимаешь, что в этом смысл и другого не надо…
— Мама напишет мне разрешение на досрочную инициацию, — неожиданно для самой себя сказала Инна.
— Здорово! — Когти еще сильнее впились ей в плечо. Посмотреть на Сережино лицо Инна уже не решалась. — Здорово! У тебя все получится. Это просто. И мы сможем по-настоящему быть вместе.
— А разве мы не…
— Все эти слухи о наследственности — брехня. Ты сможешь стать кем захочешь. Тем более, у твоих родителей смешанный брак. Это облегчает возможность свободного выбора.
— Мой папа был человеком, — сказала Инна. — Генрих — просто отчим.
— Да?
— Разве ты забыл?
— Неважно. Не очень важно. Полно случаев, когда люди в инициации уходили за любимыми, а не родителями.
«А ты? Почему ты тогда не подождал меня?» — хотела спросить Инна, но не успела.
На соседней улице раздался короткий вой — трепещущий хрипловатый призыв. Инна дрогнула. Мурашки покатились по позвоночнику. И почувствовала, как задрожала, тяжелея, уже совсем не рука, а лапа на ее плече.
— Извини, — хрипло сказал Сережа. — Я сейчас. Я вернусь. Подожди меня.
Инна выждала минуту, прежде чем обернуться. Улица за ее спиной была пуста.
Через несколько мгновений вой повторился и второй голос, более низкий и нетерпеливый, ответил ему. Голос, рожденный уже нечеловеческой глоткой.
Начиналось время оборотней, когда неинициированным людям запрещалось находиться на улицах.
Инна испугалась. Она никогда не оказывалась в это время так далеко от дома.
Он вернется. Он обещал…
Инна опасливо оглядела пустынную гулкую улицу, заметила приоткрытую дверь кондитерской, до которой они с Сережей так и не дошли, и нырнула туда.
Наверное, яблочный пирог был прекрасен, но Инна сейчас не различала вкуса. Она рассеянно ковыряла ложечкой остывшие яблоки, щедро посыпанные корицей. Первый глоток кофе показался слишком горьким, второй — водянистым.
— Извините, мы закрываемся, — круглолицая официантка склонилась к Инне. Между кружевных оборок чепчика нетерпеливо подергивались треугольные кошачьи ушки. Официантке хотелось на волю — рабочий день закончился, начиналось ее время.
— Конечно, простите, — смутилась Инна.
Стеклянная дверь со щелчком захлопнулась за Инной, быстрая серая лапка припечатала изнутри табличку «Закрыто».
Улица по-прежнему была пуста, но тишина теперь наполнилась эхом шагов, невнятных голосов, похожих больше на рычание и тявканье…
Инна торопливо зашагала по направлению к дому. Пронзительная трель телефона заставила ее вздрогнуть, она даже не сразу поняла, что звенит в ее сумочке.
— Инна! — мамин голос дрожал от волнения и гнева, то приближаясь, то удаляясь — в противофазе с уличными звериными голосами. — Где ты, Инна?
— Мам, привет, я…
— Ты на улице?
— Да, я…
— Ты с ума сошла?! Где, где — на какой улице?
— Сейчас, — Инна огляделась, щурясь в сумерках. — Вот, улица Красных гиен.
— Ты совсем с ума сошла! Инна, слушай меня — немедленно лови такси и домой! Поняла? Ты поняла?!
— Да, мам, сейчас.
Инна ускорила шаг. Ей передалась мамина тревога.
Она шла так быстро, как могла, жадно глотая холодный вечерний воздух. Хотелось побежать, но Инна знала, что этого делать точно нельзя. И бояться — нельзя. Они чуют страх.
Эхо гулко перекатывало звук шагов, было не разобрать — вплетаются ли в него другие звуки, или нет… В подворотнях мелькали серые сгорбленные тени. Когда одна из них метнулась наперерез, Инна отпрянула в сторону — и тогда услышала мягкий топот шагов за своей спиной и цоканье когтей по асфальту и увидела, что позади крадется несколько таких же гибких и бесцветных теней.
Инна закричала и бросилась бежать, не разбирая дороги.
* * *Она бежала, задыхаясь и не чувствуя ног, как будто кто-то другой быстро колотил ее подошвами об асфальт. В глазах метались алые пятна.
Позади раздался низкий вибрирующий вой. Захотелось упасть лицом вниз, зажать ладонями уши — все равно, что будет дальше, только бы не слышать этого жуткого воя…
А потом когтистая лапа сгребла Инну за шиворот, как беспомощного котенка, и поволокла в черный зев подворотни. Инна отчаянно забилась и заорала из последних сил. Если чудовище сможет затащить ее вовнутрь — шансов не будет.
— Тише, дура, — рявкнули ей в ухо.
Уже собираясь вцепиться зубами во вторую лапу, зажавшую рот, Инна вдруг поняла, что это не лапы, а руки. Инна всхлипнула и обмякла, повиснув в этих чудесных, сильных, человеческих руках.
— Еще чего, — неприветливо буркнул спаситель. — Сама давай иди.
Поставил ее на ноги, поддержал, потом потянул за собой.
— Давай, давай, быстрее. Они твой след уже взяли, поняла? Шевелись!
Хлопнула дверь парадной, метнулась под ноги черная лестница с невидимыми ступенями.
— Ой, дура, — охнул спаситель, ловко подхватывая Инну, когда та споткнулась и чуть не упала.
На последнем этаже он толкнул девушку на пол, в угол под железной чердачной лестницей. Тяжело дыша, уселся рядом. Прошипел зло:
— Что тебя сюда понесло ночью?
— Я ждала… Сначала в кафе, потом… Он сказал, что вернется.
— Кто — он? Оборотень? — насмешливо фыркнул спаситель. — Завел и бросил?
— Нет! — возмутилась Инна. — Мой парень. Он никогда раньше…
— Цыть. Не ори. Все как всегда, — вздохнул собеседник. — Ты откуда, с луны?
— Я никогда раньше не оставалась на улице поздно. Моя мама… Я не знала, что здесь — так…
— Самый ихний квартал. Ловят дурачков и дур, заводят сюда вечерком погулять, а потом…
— Он бы никогда…
— Цыть! Еще раз заорешь — уйду, и дожидайся их тут сама.
— А они придут? — испуганно прошептала Инна.
— А то. Подъезд-то не закрывается. Сейчас все разнюхают и придут. У них самое то развлечение — охота стаей.
— А мы?
— Попробуем уйти через крыши. Если кошек не будет.
— А если попробовать… ну, позвонить в двери… в квартиры… Если тут есть люди, то…
— То что? Я говорю — самый ихний квартал. А кто есть из людей — не откроют. Ты бы открыла, если бы тебе оборотни по ночам в дверь трезвонили?
— Я…
— Цыть.
Внизу гулко хлопнула дверь.
* * *Они спустились в переулок по шаткой пожарной лестнице. В свете луны, высунувшейся на секунду из-за туч, Инна, наконец, увидела своего спасителя. Щуплый и маленький, смешные встрепанные волосы. «Как он смог меня тащить?» — удивилась она. Лица Инна разглядеть не успела.