– Что вам угодно?
В это время со двора донеслись детские крики, и она повернула голову. Я заметила кровоподтек на левом виске. Большое фиолетовое пятно. И надбровная дуга была разбита.
– Я подруга Стеллы…
Когда она услышала твое имя, то широко распахнула дверь. Она была еще такая красивая! Светловолосая, высокая, тоненькая, те же чудные глаза, что и у тебя. И старомодная элегантность.
Она впустила меня в кухню. На столе стояли две чашки кофе, бутерброды, масло и банки с вареньем. Клетчатая скатерть вся была в пятнах. Она бросила тряпку, чтобы скрыть их от меня.
– Они только что ушли. Если вам нужно поговорить с моим мужем…
– Нет, я пришла именно к вам.
– А мой муж знает, что вы здесь?
– Нет.
– Он не знает, что вы здесь? – повторила она испуганно.
– Я подруга Стеллы, вы не должны меня бояться.
– Стелла попросила вас прийти?
– Нет. Она об этом не знает.
– Тогда уходите! Уходите! Я вас умоляю, нельзя, чтобы они вас застали здесь.
Она стала подталкивать меня к двери. Обеими руками. Страх придал ей невероятную силу. Лицо ее перекосилось, искаженное ужасом, она дрожала, как в лихорадке. Я пожалела ее и отступила за дверь. Кто я такая, чтобы предлагать ей помощь, мою такую важную и ценную для меня самой помощь? Прежде чем она затворила дверь, я спросила:
– Он ведь бьет вас, правда? Вы нуждаетесь в помощи, мадам Валенти.
Она инстинктивно подняла локоть, чтобы спрятать свой левый висок, и через платье я увидела другие следы побоев на руках, большие темные синяки, ярко выделяющиеся на ее белой коже.
– Вы так и сидите запертая целыми днями?
– Я не сижу запертая, я могу выйти.
– Вы любите его?
– Вы думаете, я бы здесь оставалась, если бы не любила его?
– А вам достаточно пищи?
– У него не особенно много денег. Его мать занимается всеми экономическими вопросами семьи.
– Почему?
– Откуда я знаю? Это его личная забота. Я‑то не работаю, я нахлебница. И вообще, какое вам до этого дело?
Я попыталась положить руку ей на плечо, чтобы показать, что она может на меня рассчитывать, что я ее не брошу, но она отступила назад.
– Я не слишком-то хороший человек. Только моя дочь считает, что я чего-то стою.
– Я хочу вам помочь.
– Я не нуждаюсь в помощи… Оставьте меня в покое.
– Я еще вернусь.
– Мне не нужна ваша жалость. Все это случилось исключительно по моей вине, я знаю. Уходите, уходите, не хочу вас больше видеть.
Она начала плакать, умоляюще сжала руки, повторяя, что мне нужно срочно уходить, что слишком поздно для нее.
Начиная с этого дня я почувствовала, что мне свыше поручена миссия. Я должна была спасти твою маму. Это было трудно, поскольку она практически не выходила из дома. Когда мать с сыном ходили в больницу, вернее, сын нес туда мать на руках, я срочно устремлялась на улицу Ястребов, 42. Но она мне больше не открывала. Я попыталась навести справки, мне хотелось знать, кем на самом деле был Рэй Валенти, и я поняла, что попала в паутину. У него были друзья повсюду: в мэрии, в префектуре, в полиции, даже у нас в больнице! Я не отказалась от своей миссии, но перестала ездить к ней домой.
– Это ты уговорила Дюре оставить ее подольше?
– Да.
– Вы придумали эту историю с переломом верхней части берцовой кости или это правда?
– Бинго! – сказала Амина, ласково улыбнувшись. – Но я не хочу его выдавать, он ведь тоже рискует.
– А эта записка, «100 % Тюрке», я ее сохранила. Ты думаешь, ее избил Тюрке?
– Я не знаю. Она об этом не рассказывает. Позволяет себя выхаживать, лежит, отдыхает, и это главное. Она никогда никому ничего не рассказывала, Стелла, нужно дать ей время, чтобы понять, что она может кому-то довериться, не рискуя, что будет только хуже.
– Ты права. Если это Тюрке, Рэй разрешил ему сделать это. Я его тогда спровоцировала с этими котлами. Сама виновата.
– Но ты ведь не могла предположить, что он отыграется на твоей матери.
– Да, я думала, что он начнет искать способ навредить в первую очередь мне.
– Ты ни в чем не виновата, Стелла. Уже давно все так происходит, ты тут точно ни при чем.
– Я не уверена. Это так ужасно, Амина. Как только я восстаю против них, они находят способ меня обуздать, наказать. Они отыгрались на моей матери. Они отыгрались на Адриане. Они хотят раздавить меня. Но им это не удастся.
Она повторила, глядя в пустоту: «Им это не удастся, – и, сжав руку Амины, добавила: – Обещаю тебе».
«Никогда он не сможет меня раздавить, – думала Стелла, выезжая с больничного паркинга и включая поворотник. – Даже если…
Даже если я буду физически слишком слабой, чтобы сопротивляться. Он может делать все, что хочет, с моим телом, я забаррикадируюсь внутри головы, и он меня там не достанет.
Каждый вечер, с тех пор как мне исполнилось пятнадцать, я хотела умереть.
Но как только он выходил из моей комнаты, я приходила в себя. Я не могла умереть, потому что это означало бы бросить ее. Я не плакала. Я придумывала способы, чтобы защитить нас – ее и себя. Я подкладывала записки, которые считала анонимными, в почтовые ящики жителей нашего дома. Я писала заглавными буквами: «РЭЙ ВАЛЕНТИ – НЕГОДЯЙ, ОН ПО НОЧАМ ЗАХОДИТ В КОМНАТЫ МАЛЕНЬКИХ ДЕВОЧЕК. РЭЙ ВАЛЕНТИ – НИКАКОЙ НЕ ГЕРОЙ». Но в нашем доме жили только приятели Рэя Валенти, пожарные, с которыми он выпивал вечером у Жерара, и меня ждали новые побои.
Я пыталась понять, как же все так получилось».
Она говорила себе, что это пазл, который нужно собрать. «Я должна восстановить всю историю, как сыщик в детективном романе. Почему мама позволяет, чтобы с ней так обращались? Почему она меня тоже отдала на заклание? Что сломало ее способность к сопротивлению, способность выживать, способность защищаться от гнусности?»
Когда она подросла, стала расспрашивать Жоржа и Сюзон. Они долго служили у ее дедушки, благородного Жюля де Буррашара. Сюзон работала на кухне, Жорж был на все руки. Сюзон едва исполнилось шестнадцать, когда ее наняли на работу. Леони как раз только родилась. Сюзон ее растила, пеленала, мыла, кормила. Она покинула замок, когда умер Жюль. Поселилась на ферме, той самой ферме, которую Жюль оставил им в своем завещании в благодарность за то, что они с братом столько времени верой и правдой служили его семье.
«Почему Рэй такой злой, а?» – спрашивала Стелла, не осмеливаясь выговорить другое слово. Жорж не отвечал. Она начинала сначала: «Но почему же? Почему?» Тогда он, вздыхая, говорил: «Тебе самой решать. Быть тебе счастливой или нет. Если ты решишь быть счастливой, станешь самой сильной из сильных. Если ты решишь противостоять злу, в один прекрасный день ты победишь. Одни предпочитают изображать жертв, другие хотят выбраться из ямы, чего бы им это ни стоило. Вбить свой гвоздь в гроб зла».
Но она не была уверена, что у нее так получится.
Когда Рэй ночью приходил в ее комнату, обычно это происходило во время грозы, когда раскаты грома заглушали ее крики, она становилась маленьким дрожащим тельцем, которое он мог использовать как хотел, и она говорила себе: «Я сойду с ума, я хочу умереть».
Именно тогда она перестала называть его «папа».
После той первой ночи, когда она услышала, как он толкает дверь ее спальни.
– Мама заболела? – спросила она его, открыв глаза. – Что-то случилось с мамой?
– Нет, моя маленькая птичка…
Голос у него был ласковый, медовый, она у него никогда такого не слышала.
– Ты уезжаешь на пожар? Тебе приготовить перекус?
Ему всегда нужно было приготовить что-нибудь с собой, когда он отправлялся на пожар или ехал освобождать пострадавших в автокатастрофе из машины. «Опасность вызывает чувство голода», – говорил он. И он будил Леони посреди ночи, чтобы она приготовила ему бутерброды с ветчиной и солеными огурцами. «Огурцы только соленые, не забудь, а не то…» – и он с угрозой замахивался на нее, демонстрируя, что же будет в этом случае.
– Нет-нет, ничего такого, просто ляг, расслабься.
Он запустил одну руку ей под пижамную рубашку, другой рукой зажал рот, залез прямо внутрь своими грубыми пальцами. Его глаза оказались близко-близко, огромные, горящие безумным огнем. Губы его тоже были совсем близко, и он продолжал нашептывать тем же медоточивым голосом:
– В следующий раз ты наденешь красивую ночную рубашку. Договорились? Я тебе куплю какую надо. Красивую, нарядную ночную рубашечку, чтобы Рэй мог с тобой как следует поразвлечься. Ты же хочешь поразвлечься со мной? Я знаю такие забавные игры…
– Папа, оставь меня, пожалуйста, я хочу спать…
– А ну-ка, перестань ломаться! Ты сама убедишься, это очень здорово, даже очень здорово, все женщины это знаешь как любят, я буду у тебя первым, и потом ты мне спасибо за это скажешь. Ты уже большая, тебе целых пятнадцать лет. И только не надо мне рассказывать, что ты никогда не играла с мальчиком в «потрогать глупости».
– Нет-нет, ничего такого, просто ляг, расслабься.
Он запустил одну руку ей под пижамную рубашку, другой рукой зажал рот, залез прямо внутрь своими грубыми пальцами. Его глаза оказались близко-близко, огромные, горящие безумным огнем. Губы его тоже были совсем близко, и он продолжал нашептывать тем же медоточивым голосом:
– В следующий раз ты наденешь красивую ночную рубашку. Договорились? Я тебе куплю какую надо. Красивую, нарядную ночную рубашечку, чтобы Рэй мог с тобой как следует поразвлечься. Ты же хочешь поразвлечься со мной? Я знаю такие забавные игры…
– Папа, оставь меня, пожалуйста, я хочу спать…
– А ну-ка, перестань ломаться! Ты сама убедишься, это очень здорово, даже очень здорово, все женщины это знаешь как любят, я буду у тебя первым, и потом ты мне спасибо за это скажешь. Ты уже большая, тебе целых пятнадцать лет. И только не надо мне рассказывать, что ты никогда не играла с мальчиком в «потрогать глупости».
Рука его спустилась на живот, поглаживала его. «О, какой славный маленький животик, такой нежный, такой мягонький, м-м, так и съел бы». Другой рукой он в это время расстегнул пуговицы на ее пижамных штанах, потом спустил их до колен, раздвинул ей ноги, полез между ними пальцами…
– Нет! – закричала она. – Папа, не делай этого…
– Не ори! Ненавижу, когда орут!
– Папа! – закричала она опять.
Мама сейчас услышит ее! Она проснется и придет сюда, чтобы ее защитить.
– Ты можешь заткнуться, наконец?! Ох, уж эти мне порядочные женщины! Вечно они ноют! Вечно жалуются, вечно всем недовольны!
– Папа… – крикнула она опять, напрягая ноги, чтобы он не мог проникнуть в нее, отбиваясь от него изо всех сил.
– Ох, как же ты достала! К тому же я не твой отец. Я тоже имею право.
– Но папа…
– Я же сказал, я не твой отец! Ты поняла, или тебе еще картинку нарисовать?
И его пальцы, как железные когти, впились в ее бедра.
– Ты думаешь, я не видел, как ты крутишь передо мной задницей, маленькая шлюшка? Ты сама позвала меня, и вот он я, пришел! И прекрати свои причитания! Нечего делать из этого трагедию.
И, поскольку она продолжала сопротивляться, он стал колотить ее по носу, по лицу, по голове, она подняла руки, чтобы защититься, и он воспользовался этим, чтобы войти в нее мощным толчком бедер.
Ей показалось, что нож вонзился ей в низ живота.
С тех пор она перестала называть его «папа».
И как так ей удалось жить дальше, вставать по утрам, ходить в школу, делать уроки, разговаривать с Виолеттой и Жюли – и ничего-ничего никому не рассказать?
Тем утром мама не поцеловала ее, она ходила с опущенной головой, суетилась вокруг стола, готовила завтрак, кружилась по кухне с кофейником в руках, не могла стоять на месте.
Стелла ушла в школу. При каждом шаге она чувствовала, как нож вонзается в низ живота. Она была на уроке истории, потом на уроке английского, на уроке природоведения. Записала задания в дневник. Ответила учителям. Она съела макаронную запеканку в столовой, выпила стакан оранжада. И все это время удивлялась, что до сих пор жива.
Но она помнила все до мельчайших подробностей.
Она тем не менее двигалась вперед. Вот в чем была удивительная тайна.
Она захотела наказать свое тело.
Дергала себя за волосы, зализывала их вдоль черепа заколками, стягивала резинками. Обрезала ресницы с помощью маникюрных ножниц. Кусала губы до крови, на них образовывались темные незаживающие корки. Обгрызала ногти. Пережевывала еду и не глотала. Выплевывала остатки в руку и клала себе в карман. Ей хотелось, чтобы у нее не было груди, не было ягодиц, не было половых признаков – ничего такого, что могло привлечь внимание Рэя. Она хотела стать прозрачной. Ведь никто же не захочет мешок с костями, ведь правда?
Она выматывала свое тело до изнеможения. Бегала как заведенная. Говорила, что хочет участвовать в марафонских забегах. Сюзон вздыхала: когда человек так бегает, это значит, что он хочет от чего-то убежать, так?
Сюзон и Жорж всегда оставляли открытой дверь на ферму. Это было большое здание с множеством пристроек. Иногда по ночам Стелла уезжала туда на велосипеде и оставалась там спать в хлеву у ослов или на деревьях. Она присмотрела одно дерево с широкими ветвями и соорудила там помост, на котором, съежившись, проводила ночь. Одна, при свете звезд, она спокойно засыпала. Он ее не найдет. Он толкнет дверь в ее комнату и обнаружит, что кровать пуста. В ночь, когда будет гроза, он придет и отомстит, но она брала у дерева силы для того, чтобы приготовиться к ней. Иногда было так холодно, что Стелле казалось, что ее кожа делается хрупкой и тонкой, как папиросная бумажка, из которой Жорж сворачивал самокрутки. Почему он сказал: «…я не твой отец! Ты поняла, или тебе еще картинку нарисовать?» Это что, действительно так? С Рэем никогда не было понятно, врет он или говорит правду. Он мог сказать что угодно. Просто для развлечения, чтобы сделать побольнее. Но если ее отец – не Рэй, то кто тогда?
Она слушала ветер, слушала шумы ночи, смотрела на звезды, засыпала, обняв себя обеими руками, в розовом пуховике, в шапочке, в толстых шерстяных носках. Когда солнце вставало, она уезжала домой на велосипеде, по дороге обычно встречала Сюзон и Жоржа, которые рано поднимались, чтобы управляться со скотиной. Она на ходу махала им рукой. Когда она впервые вернулась утром домой, она села завтракать, подняла глаза на Рэя и долго смотрела, выдерживая его взгляд. «Опусти глаза, или я тебя ударю!» – заорал он.
Но не ударил. Он кричал на нее, но не бил. Она не отводила глаз, чтобы испытать свои силы. Глаза болели, но она держалась. Она выиграла очко. Жорж был прав, решаю только я, жертва я или нет. Нужно забить свой гвоздь. Она смогла противостоять ему взглядом, и он отступил.
Она пила кофе с молоком, голова у нее кружилась, она была опьянена первой победой. Первый гвоздь в гроб зла. Не нужно было ни кричать, ни драться, ни хвататься за нож.
Она никогда не говорила об этом с матерью.
Когда они оставались вдвоем, они обнимались и тесно прижимались друг к другу. Они гладили друг друга по волосам, по носу, переплетали пальцы, нежно целовались, щекотали друг друга, чтобы рассмешить, вздыхали и опять обнимались.
– Ты моя маленькая золотая звездочка, звездочка моего счастья, – говорила Леони, накручивая на палец светлые, почти белые пряди Стеллиных волос.
В тот день, когда она переночевала на дереве, в тот день, когда она наполнилась силой дерева, она пришла домой, простерла свои сильные, могучие, как ветви, руки и спросила мать:
– Почему ты никогда не кричишь? Потому что боишься уйти отсюда?
– Потому что у меня есть ты. Ты мой малыш, моя любовь…
– А зачем он вообще на тебе женился?
– Он хотел жениться на потрясающей девушке, а ему подсунули никудышный товар.
– Да ты и есть потрясающая женщина!
Она улыбнулась, покачала головой. Ее тонкие светлые волосы ореолом сияли вокруг тонкого лица, она ответила: «Нет, нет, да какая я потрясающая».
– Да он ничего не понимает в любви…
– Или просто не видит ее теми же глазами, что и я. Есть много разных способов увидеть любовь.
– Но в любви всегда есть сердце. А у него нет сердца.
Она сказала это, словно говорила сама с собой. Сказала вслух, чтобы услышать себя, чтобы удостовериться, что не грезит. Потому что порой ей случалось говорить себе, что все это кошмарный сон, что она проснется, и она не хотела, чтобы это был кошмар, она хотела, чтобы все было на самом деле, чтобы она могла бороться против реальности. Против призраков же не поборешься, ведь правда?
– А когда ты овладеваешь другим человеком даже насильно, это и есть желание? – спросила Стелла. – Как делают ослы с ослицами? Это и называется «заниматься любовью»?
– Нет. Перед тем как заниматься любовью, люди делают множество вещей. Нежность и улыбки, смех и перешептывания, касания руками… Не все сводится к сексу, телу, поту. Но все это так трудно объяснить тебе, моя девочка.
– Но ты-то знаешь! Ты так хорошо объясняешь это.
– Ничего я не знаю. Я думала, что знаю, но это было давно. Я всегда придумывала себе истории, которым не суждено было сбыться. Словно жила на обочине жизни. Я, должно быть, ненормальная. Чуточку чокнутая. Рэй-то прав. Не стоит обращать много внимания на внешнюю сторону жизни, детка моя, он иногда прав и неправ одновременно, но он имеет право наказывать меня.
В этот день Стелла поняла, что пинки и побои – не единственный способ сломать человека.
Ей хотелось, чтобы мать замолчала, она положила ей руку на рот, чтобы остановить поток невыносимой грусти, изливающейся с ее губ.
Она слушала Виолетту и Жюли. И спрашивала себя, а они знают, что такое этот нож в низу живота, который вонзается по ночам. Она смотрела на их отцов. Вглядывалась им в глаза, чтобы проверить, отведут ли они глаза.