Леони – сама гармония и грация.
Леони, от которой он глаз не мог отвести.
Думал о ней и днем, и ночью.
Украдкой брал себе какие-то принадлежащие ей вещи: тюбик губной помады, отлетевшую пуговицу от блузки, ноты, хранящие след ее пальцев.
Он отковыривал жвачку, которую она прилепляла под стол в кафе, и заворачивал ее в свой платок. Потом жевал ее ночью в кровати, представляя себе отпечатки ее зубов на белой массе. У нее были мелкие зубки, как у ребенка, с маленькой щербинкой посередине. Счастливая примета… Он давал ей свой шарф, когда было холодно, она натягивала его на нос, он смотрел на нее восторженными глазами. Шарф пропитывался ее запахом, ее теплом. Когда она возвращала его, Эдмон клал шарф под подушку и ночью вдыхал его аромат.
Когда он видел Леони, он начинал путаться в словах, потел, краснел и чувствовал себя рядом с божеством.
Внизу раздался шум колес, заскрипела дверь гаража. Видимо, жена возвращается со своего бриджа. По лестнице застучали шаги, дверь хлопнула, резкий голос прокричал:
– Эдмон! Ты здесь? У тебя свет горит в кабинете!
Он не ответил. Если захочет с ним поговорить, толкнет дверь и войдет. Он не собачка, чтобы отзываться на каждый свист.
– Эдмон?
В голосе слышно было сомнение. Она повторила еще раз: «Эдмон?» Тон изменился, стал беспокойным, раздраженным.
– Ну ладно… я иду спать. Не сиди там допоздна!
«Вот и славно, – подумал он, – поднимайся и ложись, засунь в уши беруши и спи спокойно».
Леони не видела вокруг никого, кроме Рэя, а Рэй перед всеми хвастался своей девушкой. Он задирал ей юбку, чтобы все посмотрели на ее ноги, на ее ляжки, он щипал ее за грудь, целовал ее в губы на глазах у всех, похлопывал ее по заду, приказывая: «Давай, кролик, доставь удовольствие своему мужчине». И она садилась к нему на колени, чтобы он мог ее щупать и тискать в свое удовольствие. Или она шла ему за пивом. Без пены. «Я же сказал, без пены!» – прикрикивал он на Леони.
Леони слушалась. Леони краснела. Леони позволяла целовать себя. Потом она вставала, сказав, что должна пойти позаниматься. Она заканчивала факультет права и хотела любой ценой сдать экзамены и получить диплом. «Это важно для меня, остался всего месяц, я у последней черты», – добавляла она, чтобы оправдаться перед ним.
Рэй сердился. Просил обещать ему, что скоро вернется. Хватал ее, стараясь удержать, выкручивал руку, если она пыталась вырваться. Она уходила, пританцовывая, оборачивалась, чтобы послать ему воздушный поцелуй, бегом возращалась, чтобы поцеловать его, и убегала назад в замок, где после обеда обычно садилась заниматься.
Однажды, когда они все сидели на террасе в кафе, было так жарко, что парни принялись уже за третье пиво и, обнюхивая свои подмышки, говорили: «Е-мое, какая жара», а Леони тянула ментоловую воду, звякая льдинками, она как-то прошептала, хмуря брови, что ей пора идти заниматься, что через два дня она все закончит, всего-навсего два дня, и все! Она знала, что Рэй разозлится и покажет, как он разозлен. Втягивала голову в плечи, крутила соломинкой в стакане, повторяла, что всего два дня, словно извинялась за провинность, которая больше не повторится.
– Мадемуазель желает получить свой диплом, – проворчал Рэй. – Мадемуазель хочет подчеркнуть, что она не такая, как мы.
– Какой такой диплом? – переспросил Тюрке, словно никогда об этом не слышал.
Каждый раз одна и та же комедия. Одни и те же роли, которые они играли, изображая удивление.
– А диплом-то по праву, – ответил Рэй, макая губы в бокал.
– А это что еще за штука такая? – спросил Жерар, вытирая лоб. – Ну, помимо того, что нужно ходить в длинном черном балахоне, который делает тебя похожим на ворону…
И он каркнул и замахал руками, изображая ворону, которая летит по лесу.
– Я хочу защищать женщин и детей. И всех угнетенных, – возразила Леони.
– А как же мужчины? Меня ты, что ли, не будешь защищать?
– Ой, ну, конечно, буду… ты же сам знаешь, что ты как маленький! – робко прошептала Леони.
– Ох, ну не фига себе! Как она с ним разговаривает! – воскликнул Тюрке. – «Что ты как маленький!» И ты ничего не скажешь? Не проучишь ее?
Эдмон повернул голову. Он увидел мамашу Валенти, одетую в черное, которая шла через площадь с корзиной чистого глаженого белья, которую она несла одной из заказчиц. Он почувствовал, что напряжение растет, и взмолился про себя, чтобы Леони бегом уносила ноги оттуда. Но она стояла на месте, прислонившись к столу, переминаясь с ноги на ногу, обхватив себя руками.
– Он прав! Нечего так со мной разговаривать, поняла? – прорычал Рэй.
Мамаша Валенти прошла мимо них, не остановившись, с гадкой улыбкой на губах.
Леони опустила голову, она вся дрожала. Наконец сказала тоненьким, срывающимся голоском:
– Ну, я пошла…
– Да ладно, – сказал Рэй. – Я тебя провожу.
Леони удивленно посмотрела на него.
– Не стоит, зачем?
– Затем, что я так сказал! – заорал он.
– Ты уверен? Я же приехала на велосипеде.
– Ничего, велик здесь оставишь, а я тебя отвезу… Завтра заберешь, ничего с ним не случится. Дашь мне ключи от тачки, Жеже?
Жерар бросил ему ключи от своего «Рено 4», припаркованного как раз напротив кафе. Рэй поймал ключи. Взял Леони за руку. Толкнул ее перед собой. Открыл машину, и когда Леони полезла в салон и ухватилась за верх дверцы – она хотела сесть так, чтобы юбка не задралась, – захлопнул дверь, прищемив ей пальцы.
Она закричала и потеряла сознание.
Были сломаны три пальца.
Никакие экзамены она уже никогда не сдавала, дипломированным юристом так и не стала.
В этот день Эдмон понял, что он способствовал рождению монстра.
На выходные он больше не уезжал из общежития и вообще почти перестал ездить в Сен-Шалан.
На каникулы ездил в Англию, в Америку, в Мексику, в Индию, в Бразилию.
Потом он узнал, что Рэй и Леони поженились.
Его затошнило, и он выбросил свою коробку с трофеями. Ту, где хранил жевательные резинки, заколки для волос, носовые платочки и соломинки, через которые Леони пила сок.
Иногда он, когда приезжал в Сен-Шалан навестить мать, тетку и бабушку, на улице встречал молодую пару. Рэй здоровался с ним, Леони опускала глаза. Он вежливо приветствовал их в ответ.
Потом он встретил их на свадьбе Жерара Лансенни. Леони, казалось, избегала его. Она была бледна и молчалива. Сидела в углу, смотрела, как другие танцуют. Под глазами у нее были большие черные круги. Когда он двинулся в ее сторону, чтобы поговорить, она подскочила и спряталась за буфет. Ну, он и не стал настаивать.
Потом он увидел их с Рэем на свадьбе Жерсона.
Там он с удивлением услышал странные пересуды.
– Они женаты уже четыре года, а детей все нет! Что ты об этом думаешь, дружище? – спросил его отец Жерсона. – Вокруг народ об этом талдычит, вновь всплывают имена Сухостой и Раймон, нехорошо как-то все. Он не говорил с тобой? Однако если он кому-то и доверится, то только тебе.
– Нет-нет, ничего не знаю. Вообще ничегошеньки. Я вообще редко бываю в Сен-Шалане, – ответил Эдмон. – Я же работаю на «Дюпон», ну, вы слыхали, американская химическая компания. Все время езжу по миру: Гонконг, Вилмингтон, Гонолулу, Лондон. Я разбираюсь в науке вести дела. Мне нет времени слушать сплетни.
– Ну, я просто так тебе сказал, – пробормотал отец Жерсона. – Я думал, ты в курсе.
– Ну нет же… и, по правде говоря, меня это волнует меньше всего на свете…
Двумя годами позже Эдмон Куртуа ушел из компании «Дюпон» и купил предприятие по переработке металлолома, по-простому «Железку». Вернулся в родные края.
И вот тогда случилось то, что, как он думал, никогда не может случиться. Случилась вещь, о которой он не мог подумать без того, чтобы не вывернулся наизнанку желудок, чтобы огненный стыд не обжег каленым железом.
Золотым и черным грозовым вечером Рэй постучал в его дверь.
И с тех пор его жизнь превратилась в ад.
Если можно назвать адом то, что навсегда лишает тебя любви.
Он, похоже, всю ночь будет чистить эти карманные часы. Приход Стеллы разбудил в его голове лавину воспоминаний, которая грохочет и стучит в висках.
На протяжении долгих лет он запрещал себе думать об этом. Запретил оглядываться назад.
Очертя голову ринулся в работу, не спал, не пил, не ел. Работал на «Железке» наравне с простыми служащими: таскал металл, дышал пылью, убирал опилки, пропитывался запахом машинного масла. Изучал колебания рынков меди, латуни, алюминия, цинка и нержавейки. Учился отчищать от ржавчины автомобили, производить сортировку, менять аккумуляторы, вычислять ворованный материал, например, все, что было утянуто с железной дороги, и отказываться от него. Он хотел знать все, чтобы иметь свободу все попробовать. Не хотел быть хозяином, который боится запачкать руки.
Однажды до него дошел слух, что Леони беременна.
Эдмон схватился за сердце и почувствовал, что умирает.
Могло ли такое быть, что это его ребенок? Нет! Это невозможно… И все-таки…
И все-таки он столько мечтал об этом, что говорил себе: а может быть… и сразу после этого одергивал себя, остановись сейчас же, бил себя по голове, хлестал по щекам, словно хотел смести даже след тех безумных, яростных мыслей.
Он побежал к Жерару, толкнул плечом дверь бистро, бросился на Рэя с криком: «Сволочь, сволочь! Ты победил!» Они повалились на землю, в опилки, которые насыпал на пол папаша Лансенни. Там были Тюрке, Жерсон, Жеже – и все смотрели на него, Эдмона Куртуа, который избивал Рэя. Он лупил его все сильнее, и, как ни странно, Рэй защищался кое-как, закрывался локтями, прятал голову и мычал что-то нечленораздельное.
Они долго лежали на земле, потом Эдмон встал и ушел, плюнув на поверженного противника.
Несколько месяцев спустя родилась Стелла.
Рэй расхаживал по городу, хвастаясь ребеночком. Нес его в руках, как знамя. Гордый, стройный, сияющий. Он рассказывал всем, что у девочки его глаза, его рот, его подбородок. Ребенок – вылитый папочка. «Эх, – говорили злые языки, – скорее, это копия мамочки!»
Эдмон женился. Взял в жены Соланж Гавийон. Это случилось вскоре после драки в кафе папаши Лансенни. Она смотрела на него с неким подобием нежности, но нежность давно уже его не трогала. Девять месяцев спустя у него родилась дочь, малышка Жюли, – этот ребенок был первым человеком за долгое время, который смог вызвать у него улыбку.
Он решил никуда надолго не уезжать от девочки. Хотел видеть, как она растет. Отдать ей всю нежность, которую не знал, на кого вывалить. В Сен-Шалане он избегал появляться, и потому, если они с Соланж хотели поехать в кино или в ресторан, отправлялись в Санс. Или в Париж.
До него не доходило никаких новостей ни о Леони, ни о Рэе. Он старался держаться от них подальше.
Иногда до него доносились слухи, которые ему очень не нравились. Он затыкал уши. Он больше не хотел быть игрушкой. Слишком много страдал.
Когда Стелла сегодня вечером зашла к нему, она пробудила старые воспоминания. Разбередила старую рану.
Нужно, чтобы он помог спасти Леони.
Нужно, чтобы он помог Леони открыто, при свете дня.
Именно это он сказал Дюре тогда в больнице: «Хватит уже, нельзя больше закрывать на это глаза, ты видел, в каком она была состоянии, когда ее привезла “Скорая помощь”? В следующий раз он ее убьет. И не пытайся пропихнуть мне прежний аргумент, что это их внутрисемейная история, нечего совать нос в чужие дела. Не хочу больше слышать этих слов. Они мне противны. Что у тебя за душой такое, что ты так его боишься?»
Дюре отвел глаза.
Эдмон продолжал:
– И секрет твой я тоже знать не хочу, мне неинтересно. Я просто хочу попросить тебя пораскинуть мозгами и задать себе один вопрос: «Стоит ли твоя тайна того, чтобы ради нее пожертвовать жизнью этой женщины?»
Дюре ничего не ответил.
– Ты же врач? Ты вообще слыхал про клятву Гиппократа? – настаивал Эдмон.
– Дай мне подумать, все не так просто…
– Даю тебе двадцать четыре часа на борьбу с твоей совестью, потому что тебе нужно будет отчитываться главным образом перед нею. До конца твоих дней причем!
Эдмон повернулся на каблуках и вышел.
Он шагал по коридору и чувствовал, как взгляд Дюре сверлит ему спину.
Ему было все равно. Слишком долго он был трусом, надоело.
* * *– Ну что ты там засел, Эдмон, иди уже ложись спать! – закричала Соланж Куртуа из коридора.
– У меня на проводе Нью-Дели. Оставь меня в покое.
– Никого у тебя нет на проводе. Ты все в свои эти старые колесики играешь!
Эдмон ничего не ответил.
Он услышал шаги жены на лестнице: она спустилась на несколько ступенек, остановилась в нерешительности, потом пошла наверх.
– Только не нужно тогда завтра вечером жаловаться, что ты устал и не выспался! Мы идем ужинать к Дюре…
– Оставь меня в покое! – рявкнул он из-за двери кабинета.
– Как знаешь! – сказала она и отправилась в спальню. Села на край кровати. Проворчала: «В конце концов, это же он устанет, а не я! Лишь бы нормально выглядел там, у Дюре…»
Она сняла халат, застегнула свою теплую ночную рубашку и легла на правый край кровати. Это была ее сторона. Она почувствовала легкую отрыжку от ромовой бабы. Завтра вечером она не станет есть десерт. Ее изрядно пучило. И не забыть принести им бутылочку хорошего вина. Дюре в Сен-Шалане считаются влиятельными людьми.
«А кого они еще пригласили? – задумалась она, разминая в пальцах беруши. – Нужно, чтобы я спросила у Маризы Дюре, какое мне лучше выбрать платье». Она вставила в уши беруши, покрутила, чтобы было поудобнее, приплюснула пальцем. На минуту расслабилась, потом составила в уме список дел, которые нужно будет сделать завтра, натянула одеяло и уснула.
Было уже за полночь. Адриан и Стелла лежали рядом, она положила голову на его грудь, он положил свою мощную руку ей на бедро. Мужчина и женщина составили одно целое, как две детали пазла. Наполненные непередаваемым счастьем, они оба были не такие уж мастера красиво выражать свои мысли. Открывали рот, чтобы заговорить, и тут же закрывали, не в силах вымолвить ни слова.
Окно было раскрыто настежь, так, чтобы при первом же подозрительном шорохе Адриан мог впрыгнуть в джинсы и сапоги, спуститься в подвал, войти в подземный ход, исчезнуть в недрах земли. Не пойман – не вор! «Ты не достанешь меня, Рэй Валенти!» Они не боялись. Они просто принимали необходимые меры предосторожности.
И слушали звуки ночи.
Старались вычленить каждый звук. Адриан произнес со своим легким акцентом: «Ночь – это мое царство». Стелла улыбнулась, она-то на самом деле знала ночь еще лучше, чем он.
Они слушали шелест ветвей, крик совы, голос филина в ответ, гоготание гусей, которых тревожит любая мелочь.
– Какие у тебя привратники! – сказал Адриан. – Ты с ними можешь чувствовать себя в безопасности.
– А вот это кто, ты знаешь?
Адриан прислушался и покачал головой.
– Это попискивают землеройки… – сказала Стелла.
– Не люблю их. Они так и шмыгают у нас в подземном ходе.
Ежик-гурман, причем постоянно один и тот же, пришел, чтобы покопаться в собачьих мисках. Слышно было, как он тыкается мордочкой в металлические стенки и стаскивает миски на землю.
Адриан спросил:
– А это что за звук?
– Это ежик. Я забыла спрятать сегодня остатки собачьего корма, и он тут же воспользовался своим шансом!
Они засмеялись. Расплели узел тел, откатились друг от друга, улеглись свободно.
– В следующий раз, – сказал Адриан, – мы переночуем на дереве и возьмем с собой Тома.
Адриан построил большую платформу на том дереве, где она скрывалась в юности. В двадцати метрах над землей. Прочную, на надежных канатах. Они покачивались и вдыхали ароматы ночи. Том обнимал отца и мать за шею и пытался подражать крикам зверей и птиц. Адриан рассказывал ему, как скрыться от напавшего медведя: ты отступаешь и при этом машешь руками и непрерывно что-нибудь говоришь. Том смотрел на него с восхищением. Стелла улыбалась, счастливая, оба ее любимых мужчины были с ней.
Дикая курочка победно закричала.
У Стеллы загорелись глаза.
– Готово дело! Она снесла яйцо!
– Прямо посреди ночи?
– Эти курицы – вредные стервы. Достали меня! Прячут яйца, втихомолку высиживают, и вот я оказываюсь с дюжиной цыплят, которые пожирают мой салат и ломают загородки! Ты сам увидишь… Через тридцать секунд петух заорет, словно это он сам снес!
И закричал петух, ликующе и победоносно, он так драл горло, что всполошились и загоготали гуси, а голуби сорвались с места, взлетая в небо.
– Какой гвалт поднялся!
– Представляешь, как мы живем! Другие пары обсуждают вечеринки, друзей, а мы здесь слушаем голоса зверей и птиц, завывания ветра и шум деревьев.
– Да ты бы возненавидела эту социалистическую жизнь, если бы мы в нее вписались!
– Надо говорить «социальную», а не «социалистическую».
– Ну, так, значит, возненавидела бы социальную…
– Но я могла бы надевать красивые платья, и ты сходил бы с ума от ревности.
– Ну попробуй и вот увидишь, я даже бровью не поведу!
– А вот спорим! Все, не сходи с места и закрой глаза. Я сейчас вернусь. Обещаешь не жульничать?
– Обещаю.
Он закурил сигарету и потянулся, почесывая грудь.
Она выскользнула из его объятий, соскочила с кровати, скользнула в ванную.
В маленьком окошке сияла луна. Полная, яркая, белая с серым. Похожая на беременную самку, налитую жизненными соками. Казалось, она следит за Стеллой взглядом, оберегает. Стелла почувствовала себя легкой, грациозной, женственной.