— Господин Ренард.
— Ну?
— Надежда Петровна моя хорошая знакомая. Она попросила у меня помощи в одном неприятном деле. И я эту помощь ей оказал. Речь идет о попытке глупого и низкого шантажа. Которая, впрочем, провалилась. Однако совсем недавно ее посетили люди из конторы «Ангел-хранитель», которые вновь стали ее шантажировать. И у меня есть все причины полагать, что этих людей прислали вы.
Ренард отпил из своего бокала, аккуратно держа его двумя пальцами за тонкую ножку. Впрочем, мизинец он отставлял в сторону, что выдавало в нем человека обычного, низкого происхождения. Поставив бокал, он посмотрел мимо меня и спросил тихо:
— Это они вам сами рассказали?
— «Ангелы»? Ренард кивнул.
— Нет. Я узнал это из другого источника.
— Тогда почему вы решили, что вся эта история имеет какое-то отношение ко мне? Нет-нет, — вдруг прервал он сам себя, — вы совершенно правы, господин… господин…
— Гиляровский, — подсказал я.
— Господин Гиляровский. — Он улыбнулся. — Я запомню вашу фамилию. Вы совершенно правы. Это именно я прислал господ «ангелов» с тем письмом. Просто хочу понять ваш ход мыслей.
— Это совершенно незачем, — отрубил я. — Довольно будет сказать, что я это знаю.
Ренард кивнул.
— Вы это знаете. И?
Официант принес чаю и поставил передо мной чашку. Как только он отошел подальше, я продолжил:
— И требую, чтобы вы немедленно прекратили этот шантаж. Верните мне фотографии и письмо, которое было написано под мою диктовку только для того, чтобы с поличным поймать братьев Бром.
— А, фотографии… Фотографии — пустяк? — Ренард вдруг подмигнул мне. — Фотографии — это ерунда? Конечно, я тоже мог бы угрожать, что передам их в газеты, но мне как раз нет никакого резона портить репутацию Надежды Петровны. Мало того, я был бы счастлив, если бы ее репутация сохранилась совершенно девственной. Письмо… Я понимаю, что это тоже — плохой аргумент в суде. Но ведь в суд я обращаться не буду. Не-еет… Для суда это письмо — плохой аргумент. Но вполне достаточный для людей, которые и сами не в ладах с законом. Ты показываешь им письмо и говоришь, что если они выбьют этот долг, то половина пойдет им в уплату за беспокойство. И — вуаля! — уже одного наличия такого письма для них вполне достаточно. Даже если бы оно вообще было поддельным. А тем не менее написано оно рукой госпожи Ламановой, что вообще снимает все вопросы. На нашем уровне, конечно. Не спа?[3]
К сожалению, мерзавец был прав. Но прав только для того мира, который мы в газетах привычно называли криминальным. Поскольку Надежда Петровна ни в коем случае не хотела огласки этой истории и не собиралась обращаться в полицию, приходилось играть по правилам этого самого криминального мира.
— Денег вы не получите, господин Ренард, — твердо сказал я. — Во-первых, потому что Надежда Петровна не смирится с шантажом. Вовторых, просто потому что у нее нет таких денег. А в-третьих, потому что я этого не допущу.
Псевдофранцуз склонил голову чуть вбок и белоснежной салфеткой промокнул губы, над которыми чернели заметные усики.
— Деньги мне совершенно не нужны, господин… простите, я все время забываю. А ведь обещал вас запомнить!
— Вы мне угрожаете? Я не против, чтобы вы запомнили, потому что никаких угроз не боюсь. Моя фамилия — Гиляровский. Запомните получше! — А! Точно! Борис Евгеньевич?
— Владимир Алексеевич! — сказал я, закипая. Хотелось вот прямо здесь, на глазах у всех схватить этого подлеца за грудки да швырнуть через весь зал в большое окно. Чтобы с треском стекла и криками официантов он вылетел со второго этажа и рухнул на тротуар.
— Да-да, — кивнул Ренард. — Так вот про деньги: деньги мне не нужны.
— Так что же вам тогда нужно, милейший? — спросил я, чуть подымаясь на стуле от гнева.
— Посмотрите туда. — Ренард кивнул вправо. — Это очень удобно. Я просто говорю ему, что больше не хочу видеть какого-то надоедливого человека, и выбрасываю все из головы. Ненавижу проблемы — они отвлекают от главного, от творчества. Понимаете? Раньше, пока у меня не появился этот чудесный мужчина, приходилось самому решать все проблемы. Теперь я от этого избавлен.
Все это время человек, о котором говорил Ренард, сидел у стены за совершенно пустым столиком. Официанты даже не делали попыток подойти и спросить, не желает ли он чего-нибудь заказать. У него была примечательная голова — очень маленькая, да еще и наголо обритая, так что любой врач при взгляде на эту голову, не задумываясь, поставил бы диагноз «микроцефалия». Голова походила скорее на змеиную, чем на человечью. Сам по себе этот худощавый высокий человек в сером костюме и черных начищенных сапогах был похож на застывшую змею, причем непонятно отчего застывшую — то ли змея отдыхала, то ли готовилась к броску.
Я сел. Не то чтобы я испугался охранника Ренарда, но если довести дело до драки, то решению вопроса это совершенно не помогло бы.
— Плевать мне на вашего человека, — сказал я с презрением. — И на угрозы ваши плевать. Если вы не хотите денег, то зачем тогда шантажируете Ламанову?
Ренард стал совершенно серьезен.
— Мне нужна она сама.
— Как это? — удивился я. — Она же замужем!
Ренард рассмеялся — тихо, почти беззвучно.
— Нет! — сказал он наконец. — Я вовсе не собираюсь на ней жениться! Вот еще! Фу! Ну что вы… Если Надежда Петровна не может выплатить по своему собственноручно написанному письму все деньги, то я готов начать с ней переговоры о сотрудничестве.
— О чем? — спросил я, пораженный.
— О сотрудничестве.
— И в чем же должно выражаться это самое сотрудничество?
— В том, — ответил Ренард, нехорошо прищурившись, — что она продает мне свою марку. — Как это? Какую марку?
— Ну, не почтовую же! Ее имя как марку! Ее подпись, которую она вышивает на каждом платье! Мало того, я понимаю, что двадцать тысяч — вовсе не те деньги, за которые продают такие марки, как Ламанова. Речь идет только о согласии. Мало того — я сам готов уплатить ей миллион. Миллион!
Я, кажется, перестал уже понимать ход его мыслей. Так кто же кому должен платить? Ренард внимательно наблюдал за мной, видя мое замешательство, с досадой сказал:
— Бог ты мой! Почему Ламанова прислала именно вас? Вы же совсем не в состоянии понять, о чем идет речь, не спа? — А вы объясните.
— Хорошо, — с ужимкой недовольства сказал Ренард, — я попробую вам объяснить, как ученику начальных классов гимназии. А вы передайте Ламановой мои требования. Требования — не просьбу. Итак. Я расширяю производство. Мне тесно в прежних рамках. Я хочу выйти на рынок высокой моды. Однако марка Ренард, к сожалению, у публики ассоциируется пока с… — он вдруг замялся, — с не самой богатой публикой, скажем так. Увы, мир моды жесток и все места в нем заняты. Всюду интриги и нежелание пододвинуться. Даже такие талантливые люди, как я, не могут иногда пробиться наверх. Поэтому я решил взломать эту стену самым простым способом. Я желаю купить марку госпожи Ламановой. Передайте ей, что она останется руководить своим ателье. И даже проценты, которые я буду получать с ее доходов, не будут особо обременительными. Но я получу право ставить ее подпись и на изделия своего модного дома. А она, в свою очередь, не будет оспаривать этого права — именно потому, что переуступит мне это право. Причем можете ей даже сказать, что такое положение дел будет недолгим. Как только я закреплюсь на Кузнецком Мосту, я откажусь от использования марки Надежды Петровны и снова начну продавать свои платья под маркой «Поль Ренард», но только уже на другом уровне. Вам понятно?
Я кивнул.
— Да, мне понятно. Но мне непонятно, согласится ли на это Надежда Петровна. Больше того, я уверен в том, что она не согласится. Ренард взвился.
— А вы убедите ее! — во весь голос вскрикнул модельер, так, что сидевшие в зале люди вздрогнули и уставились на нас. — Какого черта вы сюда пришли? Потом он осел на стуле, взял себя в руки и придвинулся всем корпусом ко мне так близко, что я почувствовал рыбный запах из его рта.
— Вам даю день. Иначе пусть госпожа Ламанова пеняет сама на себя. Она не чувствует, насколько я серьезен в своих намерениях? Но вам я скажу кое-что, господин Гиляровский. Да-да, я запомнил. Я хорошо запомнил! Ги-ля-ров-ский. Если сегодня вечером она не пришлет мне своего согласия, то не пройдет и двух дней, как ее ателье сгорит. Пф-ф-ф! Как свечка. Вам понятно?
Я выдержал взгляд его водянистых глаз и встал.
— Не говори «гоп», пока не перепрыгнешь, — бросил я Ренарду.
В ответ он только указал пальцем на своего змееголового охранника в углу и склонил набок голову.
Я пожал плечами, бросил на стол полтинник и ушел.
15 Реальность угрозы
Выйдя на улицу, я отыскал взглядом своего Ваньку и залез в пролетку, приказав ехать на Большую Ордынку. Вынув из кармана табакерку, стукнул пальцем по крышке, открыл ее и заправил в нос щепотку табаку, чтобы прояснить мозги.
— Не говори «гоп», пока не перепрыгнешь, — бросил я Ренарду.
В ответ он только указал пальцем на своего змееголового охранника в углу и склонил набок голову.
Я пожал плечами, бросил на стол полтинник и ушел.
15 Реальность угрозы
Выйдя на улицу, я отыскал взглядом своего Ваньку и залез в пролетку, приказав ехать на Большую Ордынку. Вынув из кармана табакерку, стукнул пальцем по крышке, открыл ее и заправил в нос щепотку табаку, чтобы прояснить мозги.
— Будьте здоровы! — не оборачиваясь, крикнул мне Водовоз. — Что за табачок у вас?
— Знатный, — ответил я, утирая нос платком.
— Фабричный?
— Нет. Мне отставной пономарь у Страстного перетирает. Лучший в Москве табачок.
— Так чем он лучший-то?
— А ты сам попробуй.
— Нееее, — отозвался Иван, — я лучше махорки покурю или папироску. Мой батька из раскольников был — так он меня со двора гонял. Я в кустах тайком «козью ножку» сворачиваю, только закурю — как он тут же учует и дрыном меня по хребтине. Не отучил! Я как из деревни на заработки подался, только меня и видели. — А откуда ты? — поинтересовался я.
— С-под Малоярославца. Село Барятино. Там у князей Голицыных усадьба. Бывали? — Нет. Ванька вздохнул.
— Эх, хорошо там, не то что в Москве, — сказал он. — Пруды, парк большой в горку идет. А в нем — на горке — усадьба.
— Далеко до твоего села?
— Далековато. Отсюда до Серпухова, там до Тарусы, а от Тарусы уже и к нам.
— Понятно…
Надежду Петровну я увидел уже в гостиной — она сидела с дамой, расстелив на коленях несколько кусков ткани. Улыбнувшись мне, Ламанова попросила подождать ее в кабинете.
Разговор ее затянулся, а потому я, сидя один на стуле, достал блокнот и попытался записать несколько последних фактов, чтобы привести в порядок ход мыслей. Дело в том, что события развивались в последние дни так стремительно, что я просто принимал их такими, какими они были, не пытаясь даже понять всю эту чехарду с шантажом и убийствами. На самом же деле, пройдясь еще раз по известным фактам, я почувствовал, что начинаю путаться. Вот, скажем, убийство Юры Фигуркина — зачем Аркадий Бром лишил его жизни и потом инсценировал самоубийство? Я знал, что задолжавший азиатам Бром отчаянно нуждался в деньгах, но ведь у Юры денег не было. Навредить Брому он не мог — слишком мелкой пташкой он был. Да и вряд ли стал бы рассказывать о происшествии с «масками» — поскольку и так стыдился намеков из-за своей внешности. Может быть, конечно, Бром убил его защищаясь — если Юра вдруг напал на своего гостя. Но удар-то был нанесен сзади! Расчетливо. Не похоже это на самооборону. Никак не похоже! Скорее, на хладнокровное убийство.
Потом — Ковалевский, убитый на Петровке. Один из «сестер». Я никак не мог вспомнить — говорил ли что-нибудь сыщик Архипов, расследовавший это дело, про ограбление. Судя по всему, Аркадий Бром не смог найти суммы для выплаты долга, а значит, и денег у Ковалевского он не взял, зато обрядил его в платье от Ламановой. Вместо того чтобы шарить по ящикам, он натягивал это платье… Странно…
Можно было бы предположить, что братьев Бром убили азиаты — в уплату долга. Но, судя по моему разговору с Абубакаром, они этого не делали. Так кто же убил братьев?
Тут я вспомнил змееголового охранника месье Ренарда. По всему выходило, что без этого модельера не обошлось. Это было единственное логичное объяснение — как иначе письмо Ламановой могло попасть к Ренарду? Был ли Аркадий Бром знаком с ним? Я не знал. Но младший — точно был знаком. И вот после того, как Ренард забирает его из «Треисподней», Леонида находят в Москве-реке с перерезанным горлом. Точно как у его брата, которого нашли возле Пятницкой. Но зачем Ренарду убивать братьев Бром? Ведь он, выкупив Леонида у азиатов, мог просто забрать и фотографии, и письмо Надежды Петровны в уплату за эти деньги.
Я почувствовал, что ничего не понимаю. Чем дольше я думал об этой цепочке смертей, тем меньше понимал, зачем вообще кто-то кого-то убивал. Вся эта кровавая вакханалия была вообще не нужна никому.
Засунув блокнот в карман, я решил больше не мучиться этими вопросами, а просто продолжать делать то, что делаю. В конце концов, я не сыщик, а журналист. И цель моя — не расследовать убийства, а защитить Надежду Петровну от того скандала и бедствий, в которые ее втягивали. Если когда-нибудь все выяснится — хорошо. А если не выяснится — так тому и быть!
В этот момент вошла Ламанова с извинениями, что так долго отсутствовала. Я подробно пересказал ей все, о чем говорил с Ренардом. И передал ей предложение о продаже марки.
— Миллион? — переспросила Ламанова. — Откуда у него миллион? И вообще, что за чушь! Продать ему мое имя? Кем он себя возомнил, выскочка! На чужом горбу хочет в рай въехать? Вот уж! Она вскочила и начала сердито ходить по кабинету, постукивая кулачком по ладони.
— Чушь! Чушь! Как он посмел мне это предлагать! Это совершенно невозможно! Даже за миллион! Да и нет у него никакого миллиона, обманул он вас!
Я в какой-то момент даже перестал понимать, что ее беспокоит больше — мерзкое предложение Ренарда о продаже имени или то, что у него нет миллиона, чтобы это имя купить.
— Как я понимаю, ваш ответ…
— Нет! Конечно, нет! Я кивнул.
— Надо ли нам написать Ренарду, что вы отказываетесь?
Ламанова нервно засмеялась.
— К чему? Я не буду больше ничего писать! Вот еще! Писать этому прощелыге? Нет. Я не хочу иметь с ним никаких дел. — А его угрозы?
— Не думаю, что он приведет их в исполнение. Он мошенник, лицемер. Он способен только пугать. Но чтобы действительно напакостить мне? Руки коротки!
Она вытянула свои пухлые ручки и потрясла пальцами.
— Коротки! Я встал.
— Ну, хорошо. Как вы считаете нужным. Однако люди, которые передавали вам письмо от Ренарда, не такие уж паиньки. И руки у них совсем не коротки.
Надежда Петровна резко остановилась.
— Зачем вы меня пугаете?
— Вовсе и не пугаю, — ответил я. — Я знаю их.
Они действительно могут быть опасны. Ламанова задумалась.
— Все равно, — сказала она наконец. — Мы с вами в центре города, здесь полно домов, здесь полиция, городовые. Кто тут будет поджигать мое ателье? Мы тут на виду — никто не сунется.
— Так-то так, — согласился я. — Фасадом-то ваше ателье выходит на оживленную улицу. Но, Надежда Петровна, сзади оно упирается в дворы. А дворы тут — как лабиринт. И если действовать оттуда — никто ничего и не заметит.
Ламанова нервно мотнула головой.
— Не верю! Вы сами знаете, какого рода у меня клиентки. Кто посмеет?
— Что же, мое дело — предусмотреть все возможности, — сказал я сухо. Меня уже начало нервировать ее упрямое желание пренебрегать опасностью. — В любом случае сегодня Ренард ждет вашего ответа и потому ничего предпринимать не будет. Так что этой ночью можно спать спокойно. А что будет завтра — мы посмотрим. Утро вечера мудренее.
Подвела меня эта мудрая поговорка! Утром я проснулся оттого, что в дверь кто-то настойчиво стучал. Зевая, в халате и тапочках на босу ногу, я пошел открывать сам, приказав Маше не вставать и не высовывать носу из спальни. Открыл, впустив в натопленную прихожую ноябрьского утреннего холода.
— Здрасте-пожалуйста! Какими судьбами?
На пороге стоял Петр Петрович Арцаков — собственной персоной! Главный «ангел» был хмур и смотрел исподлобья.
— Ну уж пусти, что ли, — пробурчал он. Я посторонился. Он снял шапку, размотал шарф и скинул черный морской бушлат.
— Что случилось-то? — спросил я, зевая. — Срочное?
— Митю Березкина порезали. Всю сонливость с меня как рукой сняло.
— Как? Того паренька? Который меня к фотографу возил? На Ордынку?
Арцаков мрачно кивнул.
— Пойдем в гостиную — расскажешь.
В гостиной он сел на скрипнувший под его тяжестью стул и положил свои толстые руки на скатерть, сжав кулаки.
— Ну и гнида! — зло сказал Арцаков. — Вот знаю я разных людей, но это — гнида так гнида! Ну, ничего, я это ему так не спущу. Резать моих людей! Это он зарвался, скот!
— Что случилось-то? — спросил я, усаживаясь напротив.
— У тебя водка есть? Водки бы выпил — нервы успокоить. Я встал, достал из буфета бутылку «смирновки», пару лафитников и налил Арцакову и себе.
— Сейчас попрошу жену, чтобы закуску соорудила.
Конечно, Машу совершенно не обрадует, что я прямо с утра прикладываюсь к рюмке, но, судя по виду Петра Петровича, по его злым словам и сжатым кулакам, дело и вправду было необычным.
— Не надо закуски, — отрезал Арцаков, взял лафитник и одним махом осушил его. — Еще.
Я налил ему по второму разу. Он снова выпил.
— Ага. Так лучше.
— Ты будешь рассказывать или нет?
— Буду. Значит, так. Ты ко мне давеча приходил и спрашивал про клиента, который Ламанову заказал.