— Значит, в скором времени можно ожидать приглашения на свадьбу.
— Не уверен, что я придусь по вкусу семье моей избранницы.
— Что вы? — принялся заверять Аскот. — Вы способны составить счастье любой женщине, как кто-то может вас и не принять?
— А если я скажу, что женщина, о которой идет речь, ваша дочь?
У Бертрана буквально отвалилась челюсть. Он был так потрясен, что несколько минут даже слова вымолвить не мог, но, справившись с эмоциями, глубоко вздохнул и твердо ответил:
— Нет.
На графа же, казалось, его отказ не произвел никакого впечатления.
— Вот видите, мой друг, все-таки не все жаждут породниться со мной.
— Так значит, вы пошутили? — с ожиданием и готовым прорваться наружу облегчением спросил Аскот.
А граф долго смотрел на него равнодушно и непроницаемо. Бертран поежился, осознав внезапно, что именно так смотрят на муху, в ожидании, когда она сядет на твердую поверхность, чтобы потом прихлопнуть газетой.
— Конечно, — наконец улыбнулся граф и залпом допил свой бренди.
Еще долго после его ухода Бертран сидел в кабинете, наблюдая за пламенем в камине. Он никогда не был склонен к мистицизму, в отличие от супруги, но чувство чего-то страшного, непоправимого поселилось в нем в этот вечер.
— Почему ты не идешь спать? — спросила леди Генриэтта, заглянув в кабинет. — Милый, с тобой все хорошо?
— Кажется, ты была права, — почти также равнодушно, как еще недавно граф, ответил мужчина.
— В чем? — заинтересовалась супруга.
— В отношении графа к нашей дочери. Сегодня, он практически попросил ее руки.
Это признание заставило их обоих посмотреть друг другу в глаза, долго и тревожно, потому что оба вдруг осознали, что их ребенку угрожает настоящая опасность.
— Надеюсь, ты отказал ему, — прошептала леди Генриэтта.
— Он не спросил напрямую, но… у него был такой взгляд…
— Ты боишься?
— Не за себя. Просто я понял сейчас, что таким, как он не отказывают.
— Теперь ты пугаешь меня.
— Прости, прости дорогая, — зашептал он, сжимая крепче ее руку.
— Постой, но как же его жена?
— Насколько я понял, он получил развод.
— Как оперативно, — хмыкнула леди Генриэтта. — Не далее как вчера я получила от леди Виттории письмо, в котором даже не упоминалось о столь важном изменении в ее жизни. Может, он солгал?
— Не думаю. Граф не из тех, кто бросается словами. И он не из тех, кто так глупо шутит.
— Послушай, — сказала леди Генриэтта после долгого и тревожного молчания, — я могу увезти ее в столицу. Маргарет давно приглашает нас погостить.
— А как же твоя фобия на счет короля?
— Король сейчас занят со своей молодой женой. Вряд ли его заинтересует моя скромная персона. К тому же, как там говорят? Из двух зол…
— Выбирают меньшее. Хорошо. А я завтра же проконсультируюсь с адвокатом о приостановке нашего партнерства.
— Только осторожно. Нельзя, чтобы граф что-то заподозрил. Кто знает, на что он готов пойти, чтобы добиться своего.
— С ужасом думаю, что своей он считает нашу девочку. Ей же всего шестнадцать. Как думаешь, давно он…
— Не думай об этом.
— Да я не хочу, но мысли все лезут и лезут в голову. И сожаление. Прости, я не верил тебе.
— Это все в прошлом, дорогой, все забыто. Главное сейчас защитить нашу дочь. И как можно скорее.
* * *Граф ушел из дома Аскот, кипя от ярости. Она настолько сильно переполняла его, что, едва ворвавшись в свой кабинет, он принялся его крушить, слуги испуганно взирали на все это безобразие с лестницы, пока граф не заметил их.
— Что? Что вы на меня смотрите? Пошли вон! Вон!
Ярость сменило холодное равнодушие, такое привычное и знакомое. В таком состоянии он хотя бы мог думать, а подумать было о чем. Сегодня он поставил все на кон и проиграл. Этот идиот Аскот раскусил его, не поверил и теперь станет опасным и непредсказуемым. Он много думал об этом. А что бы было, если бы речь шла не о Мэл, а о деньгах, например. Что бы он сделал тогда? Ответ он знал и так — устранил бы досадное препятствие и забыл об этом.
— Ладно, посмотрим, — проговорил он, выходя из разгромленного кабинета. И вдруг увидел ее, свою уже не жену.
— Что вы здесь делаете, сударыня?
— Филипп, я приехала к вам, я приехала поговорить.
— О чем? — равнодушно спросил он.
— Неужели вам настолько безразлична моя судьба?
— Мне казалось, вы устроились в жизни. Как там звали того виконта?
— Я сделала это от отчаяния, — вскричала женщина. — От того, что вы совсем не любите меня.
— Если вы это понимаете, то к чему весь этот фарс? Вам недостаточно денег, которые я вам отдал?
— Я люблю вас, — прошептала она в ответ.
— Кто вам сказал, что мне нужна ваша любовь?
— Но любовь той, кого вы хотите, вам никогда не получить! — выкрикнула она и испуганно закрыла лицо руками, таким страшным стал его взгляд.
— Как и вам, сударыня. Как и вам.
Больше он не сказал ни слова, поднялся наверх, а она смотрела на него, своего без сомнения красивого, но равнодушного к ней супруга и не могла поверить, что когда-то могла любить его. Она и сейчас любила, но без иллюзий.
Его одержимость семейством Аскот поначалу казалось очень милым, пока леди Виттория не увидела однажды, как он смотрит на Мэл. Вздрогнув от внезапной догадки, она поспешила отогнать ее прочь, но той же ночью супруг напился и пришел к ней, требуя исполнения супружеского долга, и шептал в забытье другое имя: «Мэл». Именно тогда все ее иллюзии о счастливом замужестве исчезли.
Как же она ошибалась, как сильно ошибалась, приняв так скоропостижно его предложение, не прислушалась к своей интуиции, все застила любовь и восхищение. И что осталось теперь? Ничего, только руины, сплошные руины.
Глава 16
— Когда вы уезжаете? — спросила Мэдди у лежащей рядом подруги. Известие об отъезде семейства Аскот стало неожиданностью для всех, а для кого-то настоящим ударом. Мэл тоже не хотелось уезжать, главным образом из-за Артура, но родители на удивление слаженно настаивали и убеждали, что это ненадолго. О ссоре девушки на время забыли. Мэл не спрашивала, и Мэдди молчала, боялась заговорить.
— Скоро.
— А… ему ты сказала?
— Хотела, но он уехал на стройку в Бекас. Не знаю, когда вернется. Я написала письмо. Как же все не вовремя. Почему родители решили так поспешно уехать? Мне кажется, это как-то связано с графом. Между ним и отцом произошло что-то в тот день, когда мы с тобой…
— Поссорились?
— Да. Родители обеспокоены. Особенно отец, и эта нервозность передается и мне. Знаешь, мне которую ночь снится один и тот же сон, словно я блуждаю в жгучем, едком тумане, зову родных, но никто не откликается, я совсем одна, совсем, совсем одна.
— Ты не одна. Я с тобой.
— И это утешает меня, твоя дружба утешает. Пожалуйста, давай оставим все недомолвки позади.
— Я тоже очень этого хочу, — призналась Мэдди.
Девушки еще о многом говорили в тишине комнаты Мэл, и эта тишина убаюкивала, заставляла сомкнуть веки и погрузиться в сон. Но только для Мэдди это был сон, а Мэл снова погрузилась в страшный кошмар, о котором она рассказала подруге. Она снова блуждала в тумане, только сейчас он был черным и едким, от которого хочется кашлять и плакать, потому что жжет горло и глаза, такой он ядовитый… Но на этот раз в ее сне появился кто-то еще. Он звал ее, бежал к ней, и даже оказавшись рядом, в нескольких сантиметрах, она не смогла его рассмотреть.
— Мэл! Мэл! Очнись! — кто-то разбудил ее, освобождая от страшных тисков кошмара, но, едва очнувшись, она оказалась в новом. Ее дом горел. Он еще не был полностью охвачен пламенем, а вот сарай, расположенный буквально в полуметре от крыши полыхал. Повсюду был тот самый едкий туман из сна. Она хотела подняться, бежать в дом, но кто-то остановил ее.
— Нет! Стой!
— Отпустите, отпустите!
— Нет!
Она с трудом различила мужской силуэт, так сильно жгло глаза. И только голос выдал его.
— Лежи, ты наглоталась дыма.
— Граф? — удивилась она его появлению, и тут сообразила, что она одна на улице, а семья все еще где-то там, в доме, полном дыма. — Мои родители, Уилл, Мэдди? Пожалуйста, пожалуйста, граф, я не могу их потерять… Они сгорят, сгорят в огне.
Она умоляла, плакала, и все время пыталась вырваться из железной хватки графа Айвана.
— Хорошо. Я пойду внутрь, но ты будь здесь. Жди меня. Не смей туда ходить, поняла?
Он дождался, когда она кивнет, когда осознает все то, о чем он ее просит, и только тогда пошел спасать людей из задымленного здания. У порога он споткнулся обо что-то. Тело. Бертран, а у лестницы лежала Генриэтта, прикрывая собой маленького Уилла. Он стоял посреди гостиной, смотрел на них, на них всех, и ничего не делал. Просто стоял и смотрел, пока снаружи не послышался какой-то шум, кажется, выбили стекло, кто-то закричал, а он все смотрел и смотрел на них и зажимал нос мокрой тряпкой. Это не было удачей, или роком судьбы. Это был злой умысел, его умысел, страшный план, рожденный сознанием. И он воплотил его в жизнь, как если бы речь шла о деньгах.
Мэл будет убита горем, ей не на кого будет опереться, только ее спаситель, добрый друг, так вовремя подставивший плечо. Но, зная Мэл, спасение собственной жизни ее бы не волновало, а вот брат, мальчишка… он ему еще пригодится.
Граф подошел к леди Генриэтте, выхватил из ее рук мальчика и понес к выходу, оставив родителей задыхаться уже в занявшемся пламенем доме.
— Не волнуйтесь, мой друг, я позабочусь о них. Разве не так должны поступать настоящие друзья? — прошептал он, переступив через Бертрана.
* * *Мэл казалось, что граф не возвращался целую вечность. Она хотела пойти за ним, только обещание и заполыхавшая крыша заставили ее остаться на месте. Очень скоро появились родители Мэдди и другие жители города. Кто-то организовывал тушение, кто-то тоже бросился внутрь дома, кто-то пытался спасти лошадей, а она стояла там, совсем одна и вновь, и вновь переживала свой страшный ночной кошмар, пока не появился граф, весь в саже, надсадно кашляющий и прижимающий к груди маленького Уилла. Она кинулась к нему, обняла обоих, и забрала мальчика.
— Его надо осмотреть.
— А родители?
— Они все еще внутри, — ответил он, не глядя ей глаза. Ему невыносимо было видеть эти полные слез глаза, потому что каким бы чудовищем он не был, она не должна была этого увидеть, кто угодно, но только не она. — Я схожу, — выдохнул он и снова вернулся в дом, зажимая нос и рот рукавом.
Они успели вынести из горящего дома только леди Генриэтту, и то, ее состояние было настолько плачевным, что доктор Харрис не давал никаких гарантий. Ситуация осложнялась еще и тем, что Уилл надышался угарным газом и его легкие медленно умирали от яда. Мэл металась между ним и матерью всю ночь. Помогала доктору всем, чем могла, в один миг повзрослев на несколько лет. И только когда мама пришла в себя, открыла глаза, она смогла облегченно вздохнуть, надеясь на лучшее.
— Как Уилл? — спросила мама, когда доктор осмотрел ее и объяснил, что произошло.
— Мама, мамочка, — шептала Мэл, боясь прикоснуться к обожженным волосам, женщину терзала сильная боль, все тело словно и сейчас горело в огне. И теперь, глядя на дочь, леди Генриэтта вдруг осознала, что имела в виду Пресветлая богиня. Забрав дар Мэл, она лишила себя шанса на спасение.
— Неужели все это было неизбежно? — прошептала она, падая в полуявь-полусон.
— Что? Что ты говоришь? Тебе больно, чем я могу помочь? Мамочка, только не умирай, пожалуйста, не оставляй меня одну.
— Ты должна быть сильной, храброй, ради брата, — откликнулась леди Генриэтта. — Пообещай мне, обещай мне, что будешь осторожна. Пообещай, что твой чистый разум, твое доброе сердце не очерствеет со временем, обещай, что будешь заботиться о брате, и о себе.
— Я обещаю, мама, обещаю. Пожалуйста, помолчи. Тебе нельзя говорить.
Но леди Генриэтта не могла молчать, как она могла молчать? Ведь у нее осталось так мало времени. Она уже чувствовала это, приближение смерти, но боги, как же сильно она хотела жить, не ради себя, ради своих детей, неужели судьба может быть так жестока?
— Пообещай мне, что никогда не выйдешь замуж за него. Пообещай, как бы сильно ты не любила. Обещай, обещай мне.
— За кого, мама?
— Это бред. Она умирает. Мозг путается от жара и агонии.
— Доктор, но неужели ничего нельзя больше сделать? Пожалуйста, доктор, спасите, спасите ее.
— Пообещай мне, — твердила женщина. — Пообещай, что никогда не выйдешь за Солнечного короля. Он тебя погубит, слышишь, слышишь? Пообещай!
— Мама, пожалуйста, не говори…
— Пообещай! — крикнула она, на мгновение придя в себя, словно и не она вовсе несколько минут назад металась в агонии, схватила дочь за руку и сжала с такой силой, что та вздрогнула. — Обещай! Моей памятью, обещай!
— Обещаю, обещаю. Я обещаю.
После этих слов леди Генриэтта успокоилась, отпустила руку и заснула, тихо и умиротворенно. Только потом Мэл поняла, что это был не сон, что это смерть забрала ее. Но сил на слезы тогда у нее уже не осталось. Ни на что не осталось.
* * *От всего пережитого нервы девушки не выдержали, и она свалилась в сильной лихорадке. Все время бредила, что-то кричала, кого-то звала. Доктор Харрис разрешил забрать ее в дом графа Айвана. Он сам, лично ухаживал за ней, поил настойками, купал, менял простыни и постоянно, все время был рядом, не позволяя даже жене, все еще живущей в доме, подходить к ней.
На третий день Мэл ненадолго пришла в себя. Граф почти насильно заставил ее выпить лекарственную настойку и несколько ложек куриного бульона, после чего она снова заснула. Лихорадка не позволила ей похоронить родителей, их хоронили горожане, работники и родители Мэдди, которая чудом смогла спастись, выбив стекло в спальне Мэл. Она сломала обе ноги, но осталась жива, и это было самое главное.
Уилл медленно поправлялся, а граф поспешно оформлял опекунство. И когда почти неделю спустя Мэл, наконец, очнулась совершенно здоровой и увидела перед собой смутно знакомую женщину, только тогда она смогла по-настоящему оплакать родителей.
— Не плачь, не плачь, милая, — шептала леди Маргарет, гладя ее по волосам. — Горе проходит, тебе еще очень долго будет грустно, больно и тяжело, но потом, пройдет время, пройдет и боль, останутся только добрые воспоминания, и печаль.
Мэл слушала слова, но слезы горя, не переставая, катились по лицу, а из горла вырывалось отчаянное, надрывное рыдание. В тот день мир ее перевернулся, и жизнь разделилась на до и после пожара, до и после смерти родителей. И никакие слова тогда так и не смогли ее утешить.
Леди Маргарет все время была с ней, все время оставалась рядом, чем ужасно раздражала графа, но он молчал, злился, ненавидел эту женщину, но молчал и наблюдал издалека, как Мэл тихо плачет у могил родителей, как навещает своего брата, как принимает соболезнования друзей. А их не столько у родителей, сколько у нее самой было много. Весь город любил Мэл, и сейчас весь город оплакивал ее горе.
— Ты точно уверена, что хочешь остаться? — в очередной раз спрашивала леди Маргарет, но Мэл была непреклонна.
— Здесь мой дом, здесь похоронены наши родители.
— Здесь много плохих воспоминаний.
— Но и хороших не меньше, — возразила девушка.
— А этот граф, он точно хороший человек?
— Он вытащил Уилла из огня, и за это я вечно буду ему благодарна.
— Хорошо, — смирилась леди Маргарет. — Но если тебе что-то понадобится, если ты захочешь уехать, прошу тебя, помни, что стены нашего дома всегда будут для тебя открыты. И обязательно мне пиши. Каждую неделю. Если ты перестанешь писать, я обязательно приеду, слышишь?
Мэл слабо улыбнулась, крепко обняла подругу матери, ставшую так неожиданно и ее подругой тоже, и долго смотрела вслед, пока карета супруги первого министра не скрылась за горизонтом.
— Пойдем, тебе надо поесть, — проговорил граф, стоя рядом с ней. С другой стороны стояла леди Виттория, крепко обнимающая Уилла.
— Все будет хорошо, — говорила она.
Но Мэл лишь отрицательно покачала головой:
— Нет, не будет.
И ушла в дом, чужой и манящий когда-то, а теперь просто чужой. Все в этом мире стало чужим, и только брат, забота о нем могла развеять это чувство, но и то, лишь на мгновение…
* * *Артур приехал через неделю после трагический событий и сразу бросился к Мэл, точнее в дом графа, но его вытолкали взашей и приказали больше не появляться. Он хотел подкараулить ее на могилах, или в госпитале, но всегда кто-то из охраны графа сопровождал ее. Поговорить не удавалось целый месяц. Билет на корабль пропал, за ним еще один ушел, и еще один. Он уже не надеялся застать ее одну, увидеть, поговорить, обнять, сказать, как сильно ему жаль, но тут помощь пришла с неожиданной стороны. Мэдди согласилась устроить их встречу в госпитале, куда Мэл приходила почти каждый день навещать ее.
И вот, в один из дней они встретились. Бросились друг к другу, словно не виделись тысячу лет. В каком-то смысле для Мэл так и было. Она снова расплакалась, а он утешал, целовал ее руки, шептал что-то и уговаривал уехать.
— Пойми, тебе здесь будет невыносимо. Все будет напоминать о них.
— Я не могу, не могу.
— Почему?
— Уилл слишком мал, и граф… он…
— Что? Он приставал к тебе? — воскликнул Артур.
— Что? Нет. Как ты можешь думать о таком? Граф спас жизнь мне и Уиллу.
— А ты не думала, почему? Почему именно он вас спас?
— На что ты намекаешь?
— Я слышал разговоры. Ты знала, что твои родители были на первом этаже? А твой папа лежал у выхода, у самого выхода.
— И что? Что ты хочешь сказать? Что это все было подстроено? Зачем?
— Из-за тебя. Граф влюблен в тебя, неужели ты не видишь?
— Замолчи! — Мэл не сдержалась, ударила его в порыве переполнявшего ее негодования. — Ты не имеешь права так о нем говорить. Он никогда, ни словом, ни делом не обижал меня, а ты… только и делал, что оскорблял недоверием. Все кончено, Артур. Я не поеду с тобой ни сегодня, ни завтра, никогда.