«Поэтому – никаких больше законов! Никаких судей! Свобода, равенство и воплощенное в действие простое человеческое сочувствие – только это мы сможем эффективно противопоставить некоторым живущим среди нас индивидуумам, которые наделены склонностью к антиобщественным поступкам».
Посетитель, стоявший рядом, уронил книгу, и Максим потерял логическую нить прочитанного. Он оторвал взгляд от статьи, посмотрел на том, лежавший на полу рядом с подолом длинной юбки, и машинально наклонился, чтобы поднять его. Подавая женщине книгу, он вгляделся в ее лицо и чуть не задохнулся от волнения.
– Да вы просто ангел во плоти! – сказал он совершенно искренне.
Невысокая блондинка была одета в светло-серую шубу под цвет глаз, и все в ее облике светилось бледным, идущим изнутри светом. Максим подумал, что никогда не встречал более красивой женщины, и не ошибся.
Она ответила на его взгляд, чуть покраснев, но он не отвел глаз. У него сложилось впечатление, что каким-то непостижимым образом она нашла нечто весьма привлекательное в нем самом.
Потом он взглянул на обложку ее книги. «Анна Каренина».
– Сентиментальная чепуха, – небрежно бросил он. И тут же пожалел о сказанном, потому что очарование первого момента оказалось безвозвратно утеряно. Она взяла книгу и отвернулась. Он заметил, что при ней была служанка, которой она передала книгу, чтобы та расплатилась. Сквозь витрину магазина Максим видел, как две юные дамы сели в экипаж.
Он спросил хозяина, кто эта особа, и узнал, что ее зовут Лидией и она дочь графа Шатова.
Узнав, где расположен графский дом, он весь следующий день проторчал рядом в надежде снова ее увидеть. Она дважды выезжала и возвращалась в экипаже, потом вышел подручный конюха и прогнал Максима прочь. Но он не слишком огорчился, потому что, проезжая мимо в последний раз, она одарила его прямым взглядом.
Назавтра он вернулся в книжную лавку, где несколько часов подряд пытался читать «Федерализм, социализм и антитеологизм» Бакунина, не понимая в прочитанном ни слова. Когда мимо проезжала карета, он смотрел через витрину на улицу. Стоило кому-то войти в магазин, как у него в предчувствии замирало сердце.
И ближе к вечеру Лидия действительно появилась.
На этот раз она оставила горничную дожидаться снаружи. Пробормотав приветствие хозяину магазина, Лидия сразу же прошла в его дальний конец, где стоял Максим. Они посмотрели друг на друга.
«Она влюбилась в меня, иначе не приехала бы сюда», – подумал он.
Ему хотелось что-то сказать, но он вдруг порывисто обнял ее и поцеловал. Она тут же ответила на поцелуй с жадно открытым ртом и тоже обняла его, впиваясь кончиками пальцев в спину.
И так потом было у них всегда: стоило встретиться, как они набрасывались друг на друга подобно двум диким животным, готовым к схватке.
Еще дважды их встречи происходили в книжной лавке и однажды, с наступлением темноты, в саду дома Шатовых. В сад она пришла в ночной сорочке. Максим запустил под нее руки и стал щупать ее, бесцеремонно, как уличную девку, пробуя все и всюду проникая. А она лишь постанывала в ответ.
Лидия снабдила его деньгами, чтобы он мог снять комнату, и приходила к нему почти ежедневно в течение шести незабываемых недель.
В последний раз она пришла ранним вечером. Максим сидел за столом, завернувшись от холода в одеяло, и читал «Что есть собственность?» Прудона при свете свечи. Но, едва заслышав ее шаги на лестнице, принялся стаскивать брюки.
Она ворвалась в комнату в старой коричневой накидке с капюшоном. Поцеловала его, впившись в губы, прикусила за подбородок, ущипнула за ягодицы. Потом сбросила плащ, под которым оказалось белое вечернее платье, стоившее, вероятно, не одну сотню рублей.
– Расстегни мне платье, быстро! – попросила она.
Максим начал один за другим вынимать крючки из петель на спине ее наряда.
– Мне нужно сегодня быть на приеме в английском посольстве. У меня всего час, – сказала она, все еще слегка задыхаясь. – Пожалуйста, поторопись!
Но в спешке он вырвал один из крючков вместе с «мясом».
– Черт, я все испортил!
– Не важно!
Она сбросила платье, нижние юбки, рубашку и панталоны, оставшись в корсете, чулках и туфлях. И буквально упала в его объятия, целуя его и тоже снимая остатки одежды.
– Боже, как мне нравится запах этой твоей штуки!
Лидия знала, насколько возбуждает Максима, говоря столь «грязные», с точки зрения девушки из общества, вещи.
Она приспустила корсет, обнажив груди:
– Кусай их! Кусай крепче! Я хочу весь вечер ощущать в них боль.
Но уже через мгновение отстранилась и улеглась на спину в его постель. Там, где кончался корсет, среди светлых волосков между ее ног, блеснула влага.
Она раскинула бедра, полностью открывая себя ему. Он несколько мгновений смотрел на нее, прежде чем откликнулся на этот откровенный зов и лег сверху.
Она жадно схватила пальцами его член и торопливо погрузила в себя.
Каблуки ее туфель царапали ему кожу на спине, но он не замечал этого.
– Смотри на меня, смотри на меня, – твердила она.
Но Максим и сам не мог отвести от нее обожающего взгляда.
Ее лицо исказилось, словно от страха.
– Смотри же на меня! Я кончаю!
А потом, все еще с широко распахнутыми глазами, испустила громкий крик.
– Как ты считаешь, таких людей, как мы, много?
– Каких?
– Таких же порочных.
Он поднял голову, лежавшую на ее животе, и лукаво улыбнулся.
– Нет, таких счастливых очень мало.
Она посмотрела на его тело, свернувшееся клубком у нее между ног.
– Я любуюсь тобой, – сказала Лидия. – Ты так ладен, строен и силен. Ты – само совершенство. Посмотри, какой плоский у тебя живот, какие узкие и точеные мужские бедра.
Потом провела пальцем по его переносице.
– И у тебя лицо князя.
– Я – простой крестьянин.
– Только не когда обнажен. – Ей пришли на ум странные мысли. – Знаешь, до встречи с тобой я испытывала любопытство к строению мужского тела, но делала вид, что это меня не волнует. Лгала даже себе самой. А потом появился ты, и я поняла, что мне не надо больше притворяться.
Он провел языком по внутренней стороне ее бедра.
Она содрогнулась от удовольствия.
– Ты так делал другим девушкам?
– Нет.
– Так ты тоже притворялся равнодушным к этому?
– Нет, никогда.
– А вот это я поняла сразу. В твоем облике есть что-то дикое, необузданное, как в животном. Ты не станешь никому подчиняться и всегда делаешь то, чего тебе на самом деле хочется.
– По правде говоря, я никогда прежде не встречал девушки, которая позволила бы мне это.
– Но им ведь этого хотелось! Любой из нас было бы приятно лечь с тобой в постель.
– Почему же? – Он знал ответ, но хотел потешить свое самолюбие.
– Потому что у тебя жестокое лицо, но такие добрые глаза.
– Это мои глаза заставили тебя ответить на поцелуй в книжной лавке?
– Меня ничто не заставляло – у меня не было выбора.
– Но ты могла поднять крик после того, как тебя поцеловал совершенно незнакомый мужчина.
– Все, чего мне хотелось после нашего первого поцелуя, – это повторить его.
– Вероятно, мне сразу удалось почувствовать, какая ты на самом деле.
Теперь настала ее очередь усладить свой эгоизм.
– И какая же я на самом деле?
– Холодная, как лед снаружи, но с адским пламенем внутри.
Она невольно хихикнула.
– Из меня вышла бы хорошая актриса. В Петербурге все считают меня недотрогой. Ставят в пример другим девушкам как образец добродетели. А теперь, когда я познала всю свою истинную порочность, приходится прилагать особые усилия, чтобы притворяться.
– По-моему, тебе это дается легко.
– Порой мне кажется, что притворяются все, – задумчиво сказала Лидия. – Вот мой отец, например. Если бы он обнаружил меня здесь и в таком виде, то вышел бы из себя от гнева. Но ведь он и сам наверняка имел такой же опыт, когда был молодым. Разве я не права?
– Мне трудно себе это представить, – покачал головой Максим. – Но в самом деле, что бы он сделал, если бы все узнал?
– Приказал бы жестоко тебя выпороть.
– Для этого пришлось бы сначала меня поймать.
Максима поразила не приходившая ему прежде в голову мысль, и он спросил:
– Между прочим, сколько тебе лет?
– Скоро восемнадцать.
– Боже правый, да меня посадят в тюрьму за то, что соблазнил тебя!
– Я заставлю отца тебя выручить.
Максим повернулся, чтобы видеть ее лицо.
– Что ты собираешься делать, Лидия?
– В каком смысле?
– Я говорю о твоем будущем.
– О, здесь все просто. Мы будем любовниками, пока я не достигну совершеннолетия и мы сможем пожениться.
Он посмотрел на нее удивленно.
– Ты это серьезно?
– Конечно. – Теперь удивилась она, поняв, что он, кажется, и не думал об этом. – Что же еще нам делать?
– Ты хочешь стать моей женой?
– Да! А разве ты не хочешь жениться на мне?
– Ты хочешь стать моей женой?
– Да! А разве ты не хочешь жениться на мне?
– Разумеется, – прошептал он чуть слышно. – Только этого я и хочу.
Она села, по-прежнему держа ноги раздвинутыми по обе стороны его лица, и провела ладонью по голове Максима.
– Тогда так мы и поступим.
– Ты никогда мне не рассказывала, как тебе удается вырваться из дома, чтобы приходить ко мне, – заметил он.
– Это совершенно неинтересно, – сказала она. – Приходится много лгать. Я подкупаю прислугу, и, конечно, в этом есть определенный риск. Вот сегодня, например, прием в посольстве назначен на половину седьмого. Я выехала из дома в шесть, а там появлюсь только в четверть восьмого. Экипаж дожидается в парке. Кучер думает, что я со служанкой отправилась на прогулку. Та сейчас дежурит около дома, мечтая, как потратить десять рублей, полученные от меня за молчание.
– Уже без десяти семь, – сказал Максим.
– О мой Бог! Тогда скорее сделай это еще раз языком, и мне пора бежать…
В ту ночь, когда к нему в комнату ворвались люди с фонарями, Максим спал и ему снился отец Лидии, которого он никогда не встречал. Он мгновенно проснулся и выскочил из постели. Поначалу он решил, что это приятели из университета решили разыграть его. Но затем один из мужчин ударил его сначала по лицу, а потом ногой в живот, и он понял, что имеет дело с тайной полицией.
Первое, что пришло в голову: они решили арестовать его из-за Лидии, и он испугался больше за нее, чем за себя. «Неужели ее связь со мной обнаружится и навлечет на нее позор в свете? Вдруг ее отец настолько безумен, что заставит дочь дать показания на своего любовника в суде?»
Он наблюдал, как полицейские смахивают его книги и письма в большой мешок. Всю эту литературу он одолжил, а хозяева книг не настолько глупы, чтобы оставлять на них автографы. Письма же были в основном от отца и сестры Наташи – Лидия никогда ему не писала, и сейчас он благодарил за это судьбу.
Его выволокли по лестнице на улицу, бросив в какой-то фургон.
Потом повезли через Цепной мост вдоль набережных каналов, как будто нарочно избегая центральных улиц.
– Меня доставят в Литовский замок[14]? – спросил Максим.
Ему никто не ответил, но когда они пересекли Неву, он понял, что везут его прямиком в Петропавловскую крепость, и сердце тревожно заныло.
Проехав через еще один мост, фургон свернул влево и оказался под длинным сводом арки, остановившись у ворот. Максима ненадолго доставили в каморку при въезде, где офицер в армейской форме бегло оглядел его и что-то записал в пухлую тетрадь. Затем Максима снова поместили в фургон и провезли дальше по территории крепости. Перед следующими воротами ждать пришлось несколько минут, пока изнутри их не открыл заспанный солдат. Потом Максима провели через лабиринт узких коридоров к еще одной железной двери, за которой располагалась просторная, но очень сырая комната.
За столом сидел сам начальник тюрьмы.
– Вы обвиняетесь в принадлежности к организации анархистов, – объявил он. – Признаете свою вину?
Максима такой оборот лишь обрадовал. Лидия здесь ни при чем!
– Признаюсь ли, что я анархист? – переспросил он. – Да я этим горжусь!
Один из полицейских развернул гроссбух, в котором начальник поставил свою подпись. Максима полностью раздели и выдали длинную зеленую рубаху из фланели, пару шерстяных носков и желтые войлочные тапочки на несколько размеров больше, чем нужно.
Потом вооруженный солдат через сеть коридоров препроводил его в камеру. Тяжелая дубовая дверь закрылась за ним, и в замке повернулся ключ.
В камере он увидел койку, стол, небольшой стул без спинки и раковину умывальника. Окном служила узкая амбразура в неимоверной толщины стене. Пол покрывал крашеный войлок, а стены – что-то вроде желтых занавесок.
Максим сел на койку.
Здесь Петр Первый пытал и убил собственного сына. Здесь крысы ползали по телу княжны Таракановой, спасаясь от наводнения, когда камеру заполнила вода. Здесь Екатерина Великая заживо хоронила своих врагов.
«В Петропавловской крепости держали Достоевского, – не без гордости вспомнил Максим. – И Бакунин провел здесь два года, прикованный цепями к стене. Здесь умер Нечаев».
Максим испытывал двойственное чувство – уподобиться таким известным людям было лестно, но тревожила мысль, не обречен ли он на пожизненное заключение?
В замке опять провернулся ключ, и в камеру вошел хлипкого сложения лысоватый человечек в очках, принесший перо, чернила и несколько листов бумаги. Положив все это на стол, человечек сказал:
– Составьте список имен всех известных вам подрывных элементов.
Максим сел и написал: «Карл Маркс, Фридрих Энгельс, Петр Кропоткин, Иисус Христос…»
Маленький человек выхватил лист и скомкал его. Затем подошел к двери и постучал. В камеру вошли два дюжих тюремщика. Они привязали Максима к столу, сняли с него тапочки и носки и принялись бить палками по голым пяткам.
Пытки продолжались весь остаток ночи.
Когда стали выдергивать ногти, Максим попытался назвать несуществующие имена и адреса, но ему заявили, что ложь не пройдет.
Когда пламенем свечи начали прижигать гениталии, он назвал имена всех знакомых студентов, но его вновь уличили во лжи.
Стоило потерять сознание, как его приводили в чувство. Иногда ему устраивали передышку, видимо, чтобы дать время обдумать свое положение, а потом заплечных дел мастера снова принимались за работу, и он уже готов был молить их о смерти, лишь бы прекратить эту бесконечную боль. Но они продолжали еще долго после того, как он рассказал им все, что знал.
Уже рассвело, когда он потерял сознание в последний раз.
А очнулся на койке с перевязанными руками и ступнями. Боль по-прежнему сводила с ума. Он был бы рад покончить с собой, но от слабости не мог даже пошевелиться.
Лысоватый человек снова зашел к нему в камеру ближе к вечеру. Увидев его, Максим затрясся от ужаса, но человечек лишь с улыбкой оглядел его и удалился.
Больше Максим с ним не встречался.
Теперь каждый день Максима навещал врач. Максим пытался хоть что-то выведать у него, но без успеха. «Знает ли кто-то вне стен тюрьмы, что он здесь? Не передавали ли ему писем? Не пытался ли кто-нибудь добиться свидания?» Не отвечая на вопросы, медик менял бинты и уходил.
Максим пытался вообразить себе возможный ход событий. Лидия пришла к нему и обнаружила в комнате совершенный разгром. Кто-то из соседей сообщил ей, что его увезла тайная полиция. Как бы она поступила в таком случае? Могла ли наводить о нем справки, не заботясь о репутации? Или же действовала тихо и нанесла неофициальный визит министру внутренних дел с выдуманной историей о дружке своей горничной, которого по ошибке бросили в тюрьму?
Каждый день он с нетерпением ждал весточки от нее, но так и не дождался.
Через восемь недель, когда он снова обрел способность ходить, почти не хромая, его без всяких объяснений освободили.
Он вернулся домой, ожидая найти там записку от Лидии, но она ничего для него не оставляла, да и комнату успели сдать другому жильцу. Ему показалось странным, что Лидия не уплатила хозяину вперед.
Потом он отправился к ее дому и постучал в дверь. Открыл лакей. Максим представился:
– Максим Борисович Петровский хотел бы повидать госпожу Лидию Шатову…
Слуга захлопнул дверь перед его носом, даже не дослушав.
Ему ничего не оставалось, как заглянуть в книжную лавку. Старик хозяин оказался единственным, кто был рад его видеть.
– У меня есть для вас записка. Доставила вчера вечером ее горничная, – сказал он.
Максим дрожащими руками вскрыл конверт. Писала не Лидия, а ее служанка:
«Мине уволили и я без работы а все из-за вас Она вышла за муж и вчера уехала в англию Теперь будити знать как грешить».
Он посмотрел на книготорговца с мукой и слезами в глазах.
– И это все?! – воскликнул он.
Да, это было все. И он ничего потом не слышал о Лидии целых девятнадцать лет.
Обычные правила в доме Уолденов временно не действовали, и Шарлотта смогла расположиться на кухне в обществе слуг.
В кухне царил образцовый порядок, потому что семья дома не ужинала. Огонь в главной печи погас, а сквозь высокие, настежь распахнутые окна проникал прохладный вечерний воздух. Посуда, из которой ела прислуга, была уже аккуратно сложена на полки, а ножи, ложки и поварешки кухарки висели на своих крючках по стенам. Многочисленные блюда, сервизы и супницы хранились в массивных дубовых буфетах.
Нельзя сказать, чтобы Шарлотта была напугана – у нее попросту не хватило времени удариться в панику. Сначала, когда их карета так внезапно остановилась посреди парка, она всего лишь удивилась, потом ее главной заботой стала мама, которую нужно было успокоить, чтобы она перестала кричать. Много позже, уже дома, она обнаружила, что ее слегка потряхивает от волнения, но сейчас, оглядываясь назад, находила это приключение довольно занимательным.