И это состояние его вполне устраивало.
Он любил не каких-то конкретных людей; его любовь способна была объять все человечество. Его сочувствие распространялось на полуголодных крестьян, больных детей, забритых в армию рекрутов и изувеченных работой шахтеров. И точно так же он не мог ненавидеть какого-то отдельного человека, но ненавидел всех князей, помещиков-землевладельцев, капиталистов и генералов.
Целиком отдавшись наивысшему предназначению, он знал, что уподобляется жрецу религиозного культа, и более того – одному из хорошо знакомых ему священников. Собственному отцу. Он больше не считал такое сравнение унизительным для себя. Теперь он научился уважать самоотверженность отца, хотя и продолжал презирать дело, которому тот служил. Он, Максим, избрал истинно святую стезю. Его жизнь не будет прожита зря.
Так в течение долгих лет формировалась личность Максима, по мере того, как из податливого и мятущегося юноши он превращался в зрелого мужчину. И крик Лидии оказал на него столь неожиданно мощное воздействие именно потому, что напомнил: мог ведь существовать совершенно другой Максим, добрый и любящий, вожделеющий к сексу, способный проявлять ревность, жадность, себялюбие и трусость! «Хотел бы я оставаться таким? – задавался он вопросом. – Тем человеком, которому важнее всего смотреть в широко открытые серые глаза любимой женщины, гладить ее волосы, умиляться смешным потугам научиться свистеть, от которых заходилась в смехе она сама, спорить с ней о Толстом, есть вместе черный хлеб с копченой селедкой и наблюдать, как морщит она свое красивое личико, отведав впервые глоток водки. Тот человек жил бы весело, это несомненно».
Но при этом он был бы вечно озабочен. Сейчас его бы интересовало, например, счастлива ли Лидия. Он побоялся бы спустить курок, опасаясь, что пуля рикошетом может задеть ее. Он бы, вероятно, не стал убивать ее племянника, если бы знал, что она к нему привязана. Словом, из того человека получился бы никудышный революционер.
«Нет, – подытожил он, ложась той ночью спать, – я не хотел бы остаться прежним Максимом. Тот Максим и мухи бы не обидел».
И ему приснилось, что он убил Лидию, вот только, проснувшись, не мог вспомнить, опечалило ли его это.
На третий день он впервые вышел из дома. Бриджет отдала ему рубашку и пальто своего мужа. Одежда смотрелась на нем нелепо, поскольку покойник был ниже ростом и толще. А вот брюки и ботинки Максима все еще годились для носки – Бриджет лишь отмыла с них пятна крови.
Первым делом он починил велосипед, пострадавший при падении по ступенькам. Он выправил «восьмерку», образовавшуюся на переднем колесе, залатал дыру в шине, приладил на место лоскут кожи, содранный с седла. Затем сел на велосипед, проехался немного, но сразу понял, что еще недостаточно окреп, чтобы совершать дальние поездки. И отправился на прогулку пешком.
Был великолепный солнечный день. В лавке старьевщика на Морнингтон-Крещент он отдал пальто мужа Бриджет и полпенни в придачу за более легкий плащ, пришедшийся впору. Ему доставляла нежданное удовольствие прогулка по лондонским улицам в славную летнюю погоду. «С чего это ты радуешься? – недоуменно спрашивал он себя. – Твой умный, смелый и тщательно продуманный план убийства полетел к черту только потому, что завопила женщина, а ее пожилой муж достал старый клинок. Ты потерпел такое поражение, что обиднее некуда!»
А ведь это Бриджет помогла ему снова обрести силу духа, понял он. Она увидела, что у него возникли проблемы, и пришла на помощь, ни секунды не раздумывая. Это лишний раз напомнило ему, насколько щедры и великодушны в массе своей люди, ради блага которых он готов стрелять, метать бомбы и подставляться под острие шпаги. Именно такие мысли придавали энергии и вдохновляли.
Он вновь пересек Сент-Джеймс-парк и занял прежнюю позицию напротив особняка Уолдена. Еще раз пригляделся к безукоризненно белому камню фасада, к элегантным высоким окнам. «Да, вы можете избавиться от меня на время, – подумал он, – но не навсегда. И знай вы сейчас, что я уже вернулся, дрожать бы вам от страха, сидя в своих уютных кожаных креслах».
Он и сам сел под дерево, чтобы продолжать наблюдение. Одна из проблем с неудавшимся покушением заключалась в том, что предполагаемая жертва будет отныне настороже. Теперь убийство Орлова становилось действительно задачей не из легких, поскольку он, несомненно, примет меры, чтобы уберечь себя. Но Максим скоро выяснит, что это за меры и как преодолеть новые препятствия.
В одиннадцать утра из ворот выехала карета, и Максиму показалось, что за стеклом промелькнули окладистая борода и цилиндр. Уолден! Вернулся он к часу. В три экипаж отправился в путь снова, но теперь внутри он определенно заметил женскую шляпку – значит, пассажиркой была либо Лидия, либо ее дочь. Так или иначе, но возвратилась леди в пять пополудни. Позже вечером съехались несколько гостей, и семья отужинала дома. Орлов за все время не показался ни разу. Складывалось впечатление, что он перебрался в другое место.
«Что ж, придется узнать, куда именно», – подумал Максим.
Возвращаясь в Камден-таун, он купил газету. Когда вошел в дом, Бриджет предложила ему чашку чая, и он уселся читать в ее крохотной гостиной. Об Орлове не писали ничего ни в светской хронике, ни в придворных новостях.
Бриджет заметила, какие разделы его заинтересовали.
– Забавно, что это читает такой человек, как вы, – бросила она не без сарказма. – Вижу, никак не решите, на какой из балов отправиться нынче ночью.
Максим улыбнулся, но промолчал.
Тогда Бриджет сказала прямо:
– Не воображайте, что я не догадываюсь, кто вы такой. Вы – анархист.
Максим застыл на месте.
– Кого собираетесь укокошить? – спросила она. – Я бы начала сразу с треклятого короля.
Она с хлюпаньем отхлебнула чаю из своей чашки.
– И не надо на меня пялиться. У вас такой вид, будто вы готовы перерезать мне глотку. Но можете не волноваться. Я не стану доносить на вас. В свое время мой муженек тоже пришил нескольких англичан.
Максим был поражен. Она не только обо всем догадалась, но и поддержала его! Он даже не сразу нашелся что сказать. Потом встал и свернул газету.
– Вы – замечательная женщина.
– Эх, будь я лет на двадцать моложе, сама поцеловала бы тебя. Убирайся с глаз долой, а то я за себя не ручаюсь!
– Спасибо за чай, – улыбнулся Максим и ушел к себе.
Остаток вечера он провел в убогой подвальной комнате и, уперев взгляд в стену, напряженно обдумывал ситуацию. Ясно, что Орлов затаился, но где? Если он уехал от Уолдена, то мог найти приют в русском посольстве, в доме одного из дипломатов, в отеле или даже у кого-то из друзей Уолдена. Он мог вообще покинуть Лондон и поселиться в загородном имении. Проверить все эти варианты было просто невозможно.
Да, проблема представлялась неразрешимой. Максима это начало беспокоить.
Конечно, можно установить слежку за Уолденом. Наверное, это лучшее, что он мог сейчас предпринять, но и здесь возникали сложности. Поспеть за экипажем в густом потоке лондонского транспорта при обычных обстоятельствах было бы просто, но, как понимал Максим, от велосипедиста все же требовались изрядные усилия, а он пока не готов к большим физическим нагрузкам. И потом, предположим, что в ближайшие три дня Уолден нанесет визиты в несколько частных домов, в пару-тройку отелей и в посольство – как Максиму вычислить, где именно он встречался с Орловым? На это уйдет уйма времени.
Между тем переговоры будут идти своим чередом, приближая начало войны.
И что, если Орлов вообще никуда не уезжал, а все еще живет в особняке Уолдена, просто не высовывая оттуда даже кончика носа?
Спать Максим лег с головной болью из-за мучивших его вопросов, а проснулся утром с готовым ответом.
Он все узнает у Лидии.
Максим начистил ботинки, вымыл голову и побрился. У Бриджет он одолжил белый шарф из хлопка, который, обмотанный вокруг шеи, скрывал отсутствие воротничка и галстука. В той же лавке старьевщика на Морнингтон-Крещент он приобрел шляпу-котелок своего размера. Посмотрев на себя в потемневшее потрескавшееся зеркало лавочника, Максим пришел к выводу, что выглядит пугающе респектабельно. И отправился в путь.
Он понятия не имел, как отреагирует Лидия на его появление. В одном можно было не сомневаться: она не узнала его в ночь неудавшегося нападения. Его лицо было скрыто, а в ее истеричных криках слышался испуг при виде неизвестного с револьвером в руке. Предположим, ему удастся встретиться с ней – как она поступит? Прикажет вышвырнуть за порог? Начнет немедля срывать с себя одежду, как это было когда-то? Или же останется равнодушной, воспринимая его как знакомого из далекой юности, не вызывавшего больше никаких чувств?
Ему же хотелось, чтобы его появление ошеломило ее, заставило растеряться, а потом вспомнить, что она все еще его любит, и тогда он легко выведает у нее любую информацию.
Он все узнает у Лидии.
Максим начистил ботинки, вымыл голову и побрился. У Бриджет он одолжил белый шарф из хлопка, который, обмотанный вокруг шеи, скрывал отсутствие воротничка и галстука. В той же лавке старьевщика на Морнингтон-Крещент он приобрел шляпу-котелок своего размера. Посмотрев на себя в потемневшее потрескавшееся зеркало лавочника, Максим пришел к выводу, что выглядит пугающе респектабельно. И отправился в путь.
Он понятия не имел, как отреагирует Лидия на его появление. В одном можно было не сомневаться: она не узнала его в ночь неудавшегося нападения. Его лицо было скрыто, а в ее истеричных криках слышался испуг при виде неизвестного с револьвером в руке. Предположим, ему удастся встретиться с ней – как она поступит? Прикажет вышвырнуть за порог? Начнет немедля срывать с себя одежду, как это было когда-то? Или же останется равнодушной, воспринимая его как знакомого из далекой юности, не вызывавшего больше никаких чувств?
Ему же хотелось, чтобы его появление ошеломило ее, заставило растеряться, а потом вспомнить, что она все еще его любит, и тогда он легко выведает у нее любую информацию.
Но внезапно он понял, что не помнит толком, как она выглядит. Вот уж странно! Он помнил, какого она роста, не полная, но и не худая, помнил светлые волосы и серые глаза, но мысленно представить себе ее портрет не выходило. Если он старался воскресить в памяти ее нос, то прекрасно видел его очертания и мог вообразить себе ее всю, но лишь смутно, как некий силуэт в мрачноватом свете петербургского вечера. Ничего не помогало – ее внешность ускользала от него.
Он добрался до парка и задержался в нерешительности рядом с особняком. Десять утра. Они, возможно, еще даже не встали. Да и в любом случае нужно дождаться, чтобы Уолден уехал. У него мелькнула мысль, что он может столкнуться в доме с самим Орловым, и это в тот момент, когда при нем нет оружия.
«Если это случится, – с диким озлоблением подумал он, – удавлю его голыми руками».
Интересно, чем сейчас занимается Лидия? Вероятно, одевается. О да! Вот это он помнил хорошо – Лидия в одном корсете расчесывает волосы перед зеркалом. Или уже завтракает? К столу подадут яйца, мясо и рыбу, но она ограничится лишь маленькой свежей булочкой и ломтиком яблока.
К парадной двери подали экипаж. Через минуту-другую кто-то сел в него, и кучер тронулся с места. Когда карета выезжала из ворот, Максим стоял на противоположной стороне улицы. И внезапно обнаружил, что смотрит прямо в лицо Уолдена, видневшееся за стеклом, а Уолден смотрит на него. Максим почувствовал мальчишеское желание выкрикнуть: «Слышь, Уолден, а я был у нее первым!» Но он лишь улыбнулся и приложил руку к шляпе. Уолден ответил вежливым наклоном головы, и карета проехала мимо.
Максим не понимал, отчего так приятно взволнован.
Он прошел через открытые ворота и пересек просторный двор. Он заметил цветы в окнах дома и подумал: «Все по-прежнему, Лидии всегда нужно было много цветов». Взбежав по ступенькам колоннады при входе, он потянул за шнур звонка.
«Не исключено, что она вызовет полицию», – мелькнула в последний момент мысль.
Уже через секунду слуга открыл дверь. Максим вошел.
– Доброе утро, – сказал он.
– Доброе утро, сэр, – отозвался слуга.
«Похоже, у меня действительно вполне достойный вид».
– Я хотел бы повидать графиню Уолден. У меня к ней дело чрезвычайной важности. Меня зовут Константин Дмитриевич Левин. Уверен, она помнит наши встречи в Петербурге.
– Слушаюсь, сэр, Константин… Э-э?
– Константин Дмитриевич Левин. Постойте, я дам вам свою визитную карточку. – Максим порылся в карманах плаща. – Вот досада! Не захватил из дома ни одной.
– Я запомню, сэр. Константин Дмитрич Левин.
– Верно.
– Будьте любезны подождать здесь, сэр. Я узнаю, дома ли графиня.
Максим кивнул, и слуга скрылся в глубине особняка.
Глава шестая
Бюро работы мастеров времен королевы Анны было для Лидии любимым предметом мебели в их лондонском доме. От почтенного двухсотлетнего возраста нисколько не потускнел черный лак, расписанный золотыми рисунками на китайские мотивы – с пагодами, плакучими ивами, островами и цветами. Передняя крышка опускалась, образуя удобный письменный стол и открывая за собой отделанные красным бархатом отделения для хранения писем и ящички для ручек и флаконов с чернилами. В основании бюро располагались ящики побольше, а верхняя его часть, находившаяся выше уровня глаз сидевшего, представляла собой книжный шкаф за зеркальными дверцами. В старинной блестящей поверхности отражался несколько искаженный интерьер утренней гостиной за спиной у Лидии.
На столе перед ней лежало незаконченное письмо к сестре, матери Алекса, жившей в Санкт-Петербурге. Почерк у Лидии был мелкий и не слишком аккуратный. Она писала по-русски. Начав фразу: «Меня серьезно беспокоит настроение Шарлотты…» – Лидия отложила перо. Она сидела, глядя на затуманенное зеркало, и предавалась раздумьям.
Пока начало сезона выдавалось богатым на события, но далеко не лучшим образом. После выходки суфражистки во дворце и нападения сумасшедшего в парке ей казалось, что больше никаких неприятностей не предвидится. И на несколько дней в жизни действительно воцарился порядок. Представление Шарлотты прошло более чем успешно. Алекса больше не было рядом, чтобы нарушать спокойствие Лидии. Он перебрался в отель «Савой» и перестал выходить в свет. Дебютный бал Белинды произвел самое приятное впечатление. В ту ночь Лидия забыла обо всех проблемах и веселилась от души. Она танцевала вальс, польку, тустеп, танго и даже теркитрот[18]. Ее партнерами успели побывать половина членов палаты лордов, несколько блестящих молодых людей, но лучшим из них все равно остался муж. Конечно, не много шика заключалось в том, чтобы так часто танцевать с собственным супругом, но Стивен выглядел столь ослепительно в белом галстуке и фраке, а танцевал настолько хорошо, что она, презрев условности, целиком отдалась удовольствию движения в такт с ним. Ее семейная жизнь, несомненно, вошла сейчас в одну из самых счастливых фаз. Но теперь, оглядываясь назад, Лидии уже казалось, что в этом нет ничего необычного – так происходило в разгар каждого сезона… А потом объявилась Энни, и все пошло прахом.
Лидия, разумеется, помнила эту девушку как одну из горничных в Уолден-Холле, но лишь в общем ряду и смутно. В поместье таких огромных размеров запомнить каждого слугу практически невозможно: их было пятьдесят человек только непосредственно в доме, не считая многочисленных садовников и конюхов. Занятно, но не вся прислуга знала в лицо своих хозяев. С Лидией, например, случился однажды небольшой казус: в холле она остановила пробегавшую мимо служанку и спросила, у себя ли лорд Уолден. А в ответ услышала: «Сию секунду проверю, мадам. Как вас ему представить?»
Но у Лидии, несомненно, остался в памяти тот день, когда экономка Уолден-Холла миссис Брейтуэйт пришла к ней и сообщила, что Энни придется уволить из-за беременности. Причем сама миссис Брейтуэйт слова «беременность» избегала, заявив просто, что горничная «перешла все границы приличий». И хозяйка поместья, и экономка были смущены, но не шокированы: с прислугой такое случалось прежде и будет случаться впредь. Служанку следовало немедленно изгнать – только так и можно было сохранить незапятнанной репутацию дома, – и, естественно, при подобных обстоятельствах ни о каких рекомендациях не могло быть и речи. Без «карахтеристики» бывшая горничная не могла пойти в услужение к другим людям, но она, как правило, и не нуждалась в работе, поскольку либо выходила замуж за отца ребенка, либо возвращалась домой к матери. Кроме того, по прошествии нескольких лет, поставив дитя на ноги, такая женщина вполне могла тихо вернуться на прежнюю службу, но уже в качестве прачки или судомойки, чтобы не попадаться на глаза хозяевам.
Лидия предполагала, что именно так и сложится дальнейшая судьба Энни. Помнила она и о том, что юный помощник садовника неожиданно бросил свои обязанности и завербовался во флот, но эта информация привлекла ее внимание много позже, когда обнаружилось, как трудно найти мужчин для работы в саду за разумную плату. При этом никто не потрудился сообщить ей о связи между Энни и сбежавшим мальчишкой.
«Нас нельзя назвать жестокими людьми, – думала Лидия. – Напротив, как работодатели мы весьма обходительны с прислугой. И все равно Шарлотта поставила беды, свалившиеся на Энни, в вину именно мне. Где она только всего этого набралась? Как она выразилась? «Я прекрасно знаю, что она сделала. И знаю с кем». Боже милостивый, кто научил ее девочку так разговаривать? Я посвятила всю жизнь, чтобы воспитать ее чистой, невинной, добропорядочной, то есть полной противоположностью себе самой. Но об этом лучше даже не вспоминать…»
Она обмакнула кончик пера в чернильницу. Ей очень хотелось поделиться с сестрой своими переживаниями, но в письме это оказалось невероятно трудно сделать. Было бы трудно даже при разговоре с глазу на глаз, поняла вдруг она. Но больше всего ей хотелось поделиться своими мыслями с Шарлоттой. «Так почему же стоит мне сделать попытку сближения с дочерью, как я чувствую необходимость полностью контролировать ее и распоряжаться ею, словно домашний тиран?» – думала Лидия.