На южном акре вовсю шел сенокос. Двенадцать работников выстроились в изломанный ряд и продвигались по полу, налегая на косы. Слышался их ритмичный свист, и срезанная трава густо валилась на землю.
Сэмюэль Джонс, самый опытный из косарей, прошел до конца своего участка первым. Все еще не расставаясь с косой, он приблизился и приложил ладонь к козырьку кепки, приветствуя хозяина. Уолден пожал его мозолистую руку. Ощущение было такое, словно сжимаешь камень.
– Вашей светлости удалось-таки съездить на ту, как бишь ее… ярмонку в Лундоне? – спросил фермер.
– Да, я там был, – ответил Уолден.
– И вы посмотрели механическую косилку, что поминали давеча? Как она вам?
Уолден напустил на лицо сомнение.
– Она, конечно, красиво сделана, Сэм, но я, право, даже не знаю…
Сэм с готовностью закивал:
– Вот и я говорю, сэр, что никакая машина не сделает работу так же чисто, как хороший работяга.
– Но с другой стороны, с ее помощью мы бы справились с сенокосом за три дня, а не за две недели. Сам знаешь, как важно успеть до дождей. Закончили бы сами и отдали бы ее арендаторам.
– Но, выходит дело, вам тогда потребуется меньше работников, так? – спросил Сэм.
Уолден с преувеличенной энергией покачал головой.
– Нет, – произнес он, – отпустить я никого не могу. Придет урожай, и что? Нанимать первых попавшихся цыган?
– Ну а вам-то что? Какая разница?
– Не скажи. Меня волнует, как это воспримут люди. Тот же молодой Питер Доукинз только и ждет повода, чтобы устроить скандал.
Сэм понимающе хмыкнул.
– Как бы то ни было, – продолжал Уолден, – на будущей неделе машину отправится посмотреть мистер Сэмсон.
Это был управляющий домашней фермой.
– Послушай! – Уолден явно делал вид, что мысль пришла ему в голову только что. – А ты сам не хочешь поехать с ним? А, Сэм?
Сэм, в свою очередь, притворился, будто особо никуда не рвется.
– Это в Лундон-то? – переспросил он. – Да был я там в тысяча восемьсот восемьдесят восьмом годе. Ничего хорошего.
– Вы могли бы отправиться поездом с мистером Сэмсоном и молодого Доукинза с собой прихватить. Посмотрели бы косилку, пообедали в Лондоне, а к вечеру были бы дома.
– Так сразу не скажу. Надоть посоветоваться с женушкой.
– Мне важно знать твое мнение об этой машине.
– Да, вот это и вправду интересно.
– Значит, решено. Я распоряжусь, чтобы Сэмсон все подготовил, – заговорщицки улыбнулся Уолден. – А миссис Джонс можешь сказать, что я тебя силком заставил поехать.
– Точно, так я и сделаю, милорд.
Поле к этому моменту было уже почти полностью выкошено. Большинство работников остановились, чтобы отдохнуть. Если здесь и водились кролики, то теперь они вынуждены были прятаться в последних рядах нескошенной травы. Уолден подозвал Доукинза и вручил ему ружье.
– Ты меткий стрелок, Питер. Попробуй подстрелить одного для себя, а другого для нас.
Все встали вдоль кромки поля, чтобы не попасть под выстрелы, и один из работников скосил остатки травы, выгнав кроликов на открытое пространство. Их оказалось четыре, и Доукинз первым же зарядом уложил сразу двоих, а потом еще одного. При звуках выстрелов Алекс болезненно морщился.
Уолден забрал свое ружье, прихватил одного из кроликов, и они с Алексом пошли обратно к дому. Алекс не мог скрыть восхищения.
– Вы поразительно умеете общаться с народом, – заметил он. – Мне же никогда не удается совместить доброжелательность со строгостью в нужной пропорции.
– Это приходит с опытом, – сказал Уолден, демонстрируя убитого кролика. – На нашей кухне он совсем ни к чему, но я тем не менее забрал свою долю добычи, чтобы лишний раз напомнить, что кролики принадлежат мне и если фермерам что-то перепадает, то как мой подарок, а не по праву собственников.
«Будь у меня сын, – подумал при этом Уолден, – именно так я и учил бы его вести хозяйство».
– То есть проблемы с ними нужно обсуждать и решать к обоюдному удовлетворению, – сделал вывод Алекс.
– Да. Это лучший метод, даже если приходится в чем-то уступать.
– Что опять навело меня на мысли о Балканах, – улыбнулся Алекс.
«Хвала небесам, как раз вовремя!» – подумал Уолден.
– Позволите начать с изложения нынешней ситуации? – продолжил Алекс. – Итак, мы готовы воевать с немцами в союзе с вами, а вы согласны признать наше право на проводку кораблей через Босфор и Дарданеллы. Однако одного только права недостаточно. Нам нужен способ осуществлять его на практике. Наше предложение о том, чтобы Великобритания признала все Балканы от Румынии до Крита зоной российского влияния, не получило одобрения с вашей стороны. Не сомневаюсь, вы посчитали это слишком большой уступкой. Таким образом, моей задачей стало выработать несколько более скромные требования, которые по-прежнему открывали бы России свободный проход между морями, но не вынуждали вас проводить на Балканах безоговорочно пророссийскую политику.
– Именно так, – согласился Уолден и подумал: «У него ум точный, как ланцет хирурга. Еще пару минут назад я давал ему отеческие советы, а сейчас мы говорим совершенно на равных – и это мягко выражаясь. Наверное, нечто подобное происходит неизбежно, когда из твоего сына вырастает настоящий мужчина».
– Прискорбно, что потребовалось много времени, – сказал Алекс. – Но мне пришлось обмениваться шифрованными телеграммами с Петербургом через посольство, а обсуждение вопросов на таком расстоянии просто невозможно завершить столь быстро, как мне бы того хотелось.
– Понимаю, – кивнул Уолден, мысленно подгоняя собеседника: «Ну, давай же, выкладывай!»
– Между Константинополем и Адрианополем есть регион площадью примерно в десять тысяч квадратных миль. Речь идет о половине территории Фракии[22], которая сейчас принадлежит Турции. Береговая линия там начинается на Черном море, проходит вдоль Босфора, Мраморного моря и Дарданелл, заканчиваясь на море Эгейском. Иными словами, с нее можно контролировать всю протяженность прохода между Черным и Средиземным морями.
Он сделал паузу.
– Отдайте нам контроль над этим районом, и мы – на вашей стороне.
Уолден не без труда скрыл волнение. На этом действительно можно сторговаться. Но вслух сказал:
– Одна проблема остается нерешенной. Это не наша территория, чтобы так просто отдать ее вам.
– Давайте рассмотрим варианты, которые возникнут с началом войны, – настаивал Алекс. – Вариант первый. Если Турция окажется в союзе с нами, право прохода мы получим так или иначе. Вариант второй. Турция соблюдает нейтралитет. Тогда Британия сможет потребовать права прохода для российских судов как доказательство подлинности нейтралитета Турции, а в случае ее отказа поддержит наше вторжение во Фракию. И вариант третий, он же наиболее вероятный. Турция воюет на стороне Германии. В подобной ситуации Британия легко признает Фракию российской, как только мы сумеем взять ее силой своего оружия.
– А как на это отреагируют сами фракийцы? – с сомнением спросил Уолден.
– Уверен, они предпочтут власть России господству турок.
– Мне почему-то кажется, что они выбрали бы независимость.
Алекс улыбнулся лукавой, мальчишеской улыбкой.
– Давайте начистоту. Ни вы, ни я, ни оба наших правительства ни в малейшей степени не обеспокоены тем, что предпочитает население Фракии.
– В целом согласен, – кивнул Уолден, понимая, что согласиться его вынудили. Необычное сочетание в Алексе юношеского обаяния и зрелого циничного ума выбивало графа из привычной колеи. Всякий раз, когда ему казалось, что он держит ход переговоров под контролем, Алекс вносил в них неожиданный поворот, демонстрируя, кто на самом деле занимает позицию лидера.
Они поднялись по склону холма к заднему двору Уолден-Холла. Граф заметил, как телохранитель пристально всматривается в глубь зарослей по обе стороны от них. Его тяжелые коричневые ботинки покрылись толстым слоем пыли. Земля иссохла. Дождя не пролилось ни капли за последние три месяца. Уолден пребывал в легком возбуждении, обдумывая новое предложение Алекса. Что скажет на это Черчилль? Наверняка согласится отдать русским часть Фракии. Кому вообще есть до нее дело – до этой самой Фракии?
Они прошли через примыкавший к кухне огород. Помощник садовника поливал из шланга грядки с листьями салата. Он отсалютовал хозяевам. Уолден лихорадочно старался вспомнить его имя, но Алекс неожиданно опередил его:
– Прекрасный вечер, а, Стэнли?
– Нам бы не повредил дождичек, ваше высочество.
– Только не слишком затяжной.
– Упаси Боже, ваше высочество.
«Алекс все схватывает на лету», – отметил Уолден.
Войдя в дом, он тут же звонком вызвал лакея.
– Я сейчас же пошлю телеграмму Черчиллю и назначу встречу с ним на утро. После завтрака на машине отправлюсь в Лондон.
– Прекрасно, – сказал Алекс. – Времени у нас остается все меньше.
Войдя в дом, он тут же звонком вызвал лакея.
– Я сейчас же пошлю телеграмму Черчиллю и назначу встречу с ним на утро. После завтрака на машине отправлюсь в Лондон.
– Прекрасно, – сказал Алекс. – Времени у нас остается все меньше.
Шарлотта не ожидала столь бурной реакции от слуги, открывшего ей дверь.
– О, слава Богу, вы вернулись домой, леди Шарлотта! – воскликнул он.
– Не понимаю, почему надо поднимать по этому поводу шум, Уильям. – Шарлотта отдала ему свой плащ.
– Леди Уолден вся извелась, – ответил слуга. – Велела послать вас к ней немедленно, как только вы появитесь.
– Я должна сначала привести себя в порядок.
– Но леди Уолден так и сказала – «немедленно»…
– А я говорю, что сначала поднимусь к себе и приведу себя в порядок. – И Шарлотта отправилась в свою спальню.
Она умылась и вынула из прически заколки. В области живота все еще ощущалась тупая боль от удара, а ладони были расцарапаны, но не слишком сильно. На коленках точно остались синяки, но ее коленок никто никогда и не видел. Зайдя за ширму, она сняла платье. Ни одной прорехи. «Глядя на меня, никто не скажет, что я побывала в дерущейся толпе», – подумала она. В этот момент дверь спальни открылась.
– Шарлотта! – донесся мамин голос.
Она поспешно надела халат, думая: «Господи, кажется, будет истерика!» И вышла из-за ширмы.
– Мы просто с ума сходили от беспокойства.
Вслед за ней в комнату вошла Мария с написанным на лице негодованием и стальным холодом во взгляде.
– Ну а теперь ты видишь, что я дома живая и здоровая, так что уже можно перестать волноваться.
Мать побагровела.
– Ты еще смеешь дерзить, несносная девчонка! – взвизгнула она и, шагнув к дочери, влепила ей звонкую пощечину.
Шарлотта отшатнулась и тяжело опустилась на кровать. Она была в шоке, но не от пощечины, а от одной лишь мысли, что такое возможно. Мама никогда прежде не поднимала на нее руку. И оттого это ощущалось больнее любых тычков и ударов, полученных в бесновавшейся толпе. Она перехватила взгляд Марии, и от нее не укрылось довольное выражение лица гувернантки.
Взяв себя в руки, Шарлотта процедила:
– Этого я тебе никогда не прощу.
– Ты? Это ты-то не простишь меня? – Зашедшись от злости, мать заговорила по-русски. – Ты, стало быть, думаешь, я сама запросто прощу тебе участие в бесчинствах перед Букингемским дворцом?
– Откуда ты знаешь? – выдохнула в испуге Шарлотта.
– Мария видела, как ты маршировала по Мэлл вместе с этими… Этими суфражистками! Мне так стыдно! Одному Богу известно, кто еще тебя там заметил. Если слухи дойдут до короля, нам всем откажут в приеме при дворе.
– Понятно. – Шарлотта все еще переживала полученную пощечину и добавила ядовито: – Так тебя волновала не моя безопасность, а только семейная репутация?
Мать выглядела растерянной и уязвленной. Влезла Мария:
– Мы, естественно, беспокоились и о том и о другом.
– А тебе, Мария, лучше бы помолчать, – сказала Шарлотта. – Ты уже достаточно наболтала своим длинным языком.
– Мария поступила абсолютно правильно, – вступилась мать. – Как она могла не сообщить мне о подобных вещах?
– Значит, ты не считаешь, что женщинам следует предоставить избирательное право?
– Разумеется, нет, и ты должна думать точно так же!
– Но я придерживаюсь другого мнения, – сказала Шарлотта. – И его высказываю.
– У тебя не может быть своего мнения. Ты еще ребенок.
– Этим всегда все кончается, не так ли? Я – еще дитя и ничего не понимаю. А кто несет ответственность за мое невежество? Предполагалось, что последние пятнадцать лет моим образованием занималась Мария, верно? И если я дитя, как ты считаешь, то это противоречит твоим же намерениям. Ты была бы вне себя от счастья, выдав меня к Рождеству замуж. А ведь есть девочки, которые уже в тринадцать лет становятся матерями независимо от того, замужем они или нет.
Теперь в шоке была Лидия.
– Кто рассказывает тебе о таких ужасах?
– Уж конечно, не Мария! За всю мою жизнь она ни разу не говорила со мной о чем-то действительно важном. Как, впрочем, и ты сама.
В голосе Лидии появились почти жалобные нотки.
– Но у тебя нет надобности в подобных знаниях. Ты – леди.
– Вот видишь! Ты сама подтверждаешь мои слова. Вы умышленно стремитесь держать меня в неведении. Но я не желаю оставаться невежей.
– Я лишь хочу, чтобы ты была счастлива, – жалобно сказала мама.
– Нет, не хочешь, – упрямо возразила Шарлотта. – Тебе надо, чтобы я стала такой же, как ты.
– Нет, нет, нет! – вскричала вдруг Лидия. – Я вовсе не хочу, чтобы ты походила на меня! Нет!
Она разрыдалась и бросилась вон из комнаты.
Шарлотта смотрела ей вслед, немного пристыженная и заинтригованная.
– Видите, что вы натворили? – укорила Мария.
Шарлотта оглядела ее снизу доверху: серое платье, седые волосы, некрасивое лицо с высокомерным выражением.
– Оставь меня в покое, Мария.
– Я вижу, до вас даже не доходит, сколько беспокойства и боли вы причинили сегодня.
Шарлотту так и подмывало парировать: «Если бы ты держала рот на замке, никто не испытал бы ни беспокойства, ни боли».
– Просто уходи, – сказала она вслух.
– Послушайте меня, маленькая Шарлотта…
– Для тебя я – леди Шарлотта…
– Нет, вы малышка Шарлотта и…
Она схватила со столика зеркальце с ручкой и швырнула его в Марию. Та взвизгнула. Шарлотта, разумеется, не целилась в нее, и зеркало разлетелось на куски, ударившись о стену. Мария выскочила из комнаты.
«Теперь я знаю, как с ней обращаться», – подумала Шарлотта.
И вдруг поняла, что одержала маленькую победу. Довела до слез мать и выгнала из своей спальни Марию. Это уже кое-что. «Я показала, что могу быть сильнее их. Обе заслужили то, что получили. Мария наябедничала маме за моей спиной, а мама меня ударила. Но они не дождались, чтобы я начала извиняться и обещала стать паинькой. Я сумела за себя постоять, и могу этим гордиться.
Вот только почему мне еще и немного стыдно?»
«Господи, как же я себя ненавижу! – думала Лидия. – Я ведь знаю, что чувствует Шарлотта, но не в силах признаться, насколько ее понимаю. Я постоянно теряю контроль над собой. Я сильно изменилась в последнее время. Прежде мне всегда удавалось вести себя спокойно и с достоинством. Пока она была маленькой, я только посмеивалась над ее проказами. Но теперь она стала женщиной. Боже мой, что же я натворила? В ней ведь течет кровь ее отца. Она пошла в Максима – это несомненно. Что мне теперь делать? Я мнила, что если буду считать ее дочерью Стивена, она постепенно станет такой, какой могла бы быть его дочь: невинной, женственной, до мозга костей англичанкой. Но не вышло. Все эти годы дурная кровь бродила в ней, дремала до поры, а теперь начала проявляться: лишенные нравственных устоев, ее русские крестьянские предки заявили о себе. И когда я это замечаю, мной овладевает страх. Я чувствую себя беспомощной. Я проклята. Проклятие лежит на всех нас. Грехи предков передаются потомкам даже в третьем и четвертом поколении. Когда же я буду прощена за свои прегрешения? Максим – анархист, вот и Шарлотта стала суфражисткой. Максим – прелюбодей, а теперь и Шарлотта заговорила о тринадцатилетних матерях. Она понятия не имеет, насколько это ужасно, когда тобой овладевает безудержная страсть. Это разрушило мою жизнь. Разрушит и ее, вот что страшит меня больше всего и заставляет кричать, рыдать, биться в истерике и раздавать пощечины. Но, Боже милостивый, не дай ей уничтожить себя! Она – все, ради чего я жила. Я запру ее в четырех стенах. Ах, если бы только она успела выйти замуж за хорошего молодого человека, прежде чем окончательно собьется с пути! Прежде чем все вокруг поймут, что она дурного происхождения. Хорошо бы этот Фредди сделал ей предложение еще до конца сезона. Наилучший выход из положения. Я должна приложить все усилия, чтобы так и произошло. Я обязана выдать ее замуж как можно быстрее! И тогда она уже не сможет встать на путь саморазрушения. Появится ребенок, потом, глядишь, второй, и у нее просто не останется времени ни на что другое. Необходимо устраивать ей встречи с Фредди как можно чаще. Она хороша собой и станет прекрасной женой для сильного мужчины, который сумеет обуздать ее натуру, для здравомыслящего мужчины, который станет любить ее, не пробуждая в ней низменных желаний, для мужчины, который будет спать в отдельной комнате и делить с ней постель раз в неделю при выключенном свете. Фредди подходит на эту роль идеально. С ним Шарлотте никогда не придется пройти через то, что выпало на мою долю. Она не узнает на собственном горьком опыте, что похоть – это разрушительное зло. И тогда мои грехи не передадутся еще одному поколению. Тогда Шарлотта не повторит моих ошибок. И эта девочка считает, что мне хочется сделать ее себе подобной! Если бы она только знала! Если бы только знала!»
Максим не мог унять слез.