— Да я и не думаю, — махнул он рукой. И добавил уже серьезно: — Танька, надеюсь, я могу рассчитывать на твою помощь? Дело до смерти запутанное…
«Ах, знал бы ты, насколько оно запутанное…» — подумала я.
— Конечно, Андрей, — кивнула я. — Если это не будет противоречить интересам моих клиентов…
Он согласился. Условия моей игры он принимал.
— Ладно, я побежал, — протянув руку, сказал он. — Можешь приступать, мой маленький Шерлок…
Танька пожала его ладонь и, задумчиво глядя вслед его длинной фигуре, спросила:
— Он ваш жених?
— С чего ты взяла? — в ужасе отшатнулась от нее я.
— Он красивый, — мечтательно проговорила девочка.
— Не все красавцы являются моими женихами, — заверила я ее.
— А, вы же со Стасом, — понимающе кивнула Танька.
Я задохнулась. Ну и дела… Откуда эта малявка почерпнула этакие сведения? Нет, надо все-таки быть поосторожнее с младым поколением. Уж больно оно наблюдательное…
* * *Бедная Людмила Сергеевна все еще пребывала в шоковом состоянии и, когда я вошла, занималась тем, что убиралась в комнате Халивина.
Я остановилась в дверях, не смея обратить на себя ее внимание.
— Давно она так? — тихо спросила я у Федора.
Он пожал плечами и тихо ответил:
— Как только они ушли…
— Ладно, пока не беспокой ее, — попросила я. — Тем более, что у меня дело к тебе. Ты в состоянии со мной говорить?
Я пристально посмотрела на него. Надо отдать ему должное, Федор взял себя в руки.
— Конечно, — кивнул он.
Мы вошли в его комнату. Компьютер встретил нас молчаливым презрением. Всем своим видом он показывал, что ничего не знает и открывать тайну не собирается.
— Ты уже знаешь от Тани, что произошло? — спросила я.
— Нет, она успела только сказать, что случилось нечто ужасное. А потом убежала. Ей здесь не резон рисоваться…
— Дискеты в тайнике не было, — сообщила я.
Он округлил глаза.
— Как? — полушепотом переспросил он, явно шокированный услышанным.
— Вот так, — развела я руками, — даже следов не осталось…
— Вы хорошо искали?
Он цеплялся за надежду. Может быть, все это неправда?
— Хорошо, — разрушила я его надежду с безжалостностью, от которой наверняка содрогнулись небеса.
— Да уж… — пробормотал он.
— Там мотался какой-то хмырь, похожий на Лешу. Но, сам понимаешь, таких миллион.
Федор согласился со мной. Я вкратце пересказала ему посетившие меня соображения на этот счет и спросила:
— Раньше ты никогда не чувствовал, что за тобой следят?
— Нет, кажется…
— Это очень важно, Федя, — настаивала я. — Понимаешь, я почти уверена, что убийство твоего отца напрямую связано с дискетой.
— То есть его убил тот же, кто сейчас ее спер? — испугался он.
— Я этого не говорила. Во-первых, я до сих пор не знаю, что было на этой дискете.
Он замялся. Поднял на меня глаза и прошептал:
— Я не могу об этом говорить. Это позор.
— Теперь это уже не имеет значения. Мертвые сраму не имут — разве ты не слышал?
— А их дети?! — воскликнул он.
— Федор, — продолжала я уговоры, — ты же не хочешь, чтобы все осталось безнаказанным и Ирина пришла к власти?
— Нет.
— Тогда расскажи мне о том, что за информацию хранил твой отец?
— О доходах, — пробормотал он.
— О каких?
— Он продавал оружие чеченцам и еще… Вы никому не скажете?
— Нет.
— Содержал публичные дома.
Эту фразу он произнес едва слышно.
— То есть он был сутенером? — присвистнула я. Конечно, чтобы тебя публично растерзали, хватило бы и оружия для террористов, но вкупе с публичными домами… Да уж, ничего себе «партийцы»…
— Нет, не только он. Вся верхушка ПТН.
О господи!
— Так на дискете были все имена?
— Конечно. В этом весь прикол… Если сейчас эта дискета у них, пиши пропало. Они ее уничтожат.
— А копия? Ты что, не скачал ее на винт? — спросила я в надежде, что ему хватило на это ума.
— Нет, я не успел.
«Или не догадался, — подумала я. — Ох, как это глупо!»
— Ладно, будем искать.
Он взглянул на меня с надеждой.
— Вы не думайте, мы вам заплатим! — поспешил заверить меня Федор.
— Сначала вы мне поможете, — заявила я.
— А как?
— У тебя есть видеокамера?
— Есть.
Значит, есть… Это очень хорошо.
— Друзья по партии придут на похороны?
— Конечно, — передернул он плечом.
Мне там появляться нельзя, это ясно как божий день. Меня вычислят сразу. Я закусила губу, пытаясь сообразить, как же мне поступить. Подставлять детей?
— А в квартиру прощаться?
— Думаю, да…
— Ты сможешь установить видеокамеру так, чтобы она была незаметной?
Он окинул взглядом комнату и кивнул.
— Постараюсь.
И мы начали продумывать наш план. На осуществление его оставалось крайне мало времени. И нам следовало поторопиться.
* * *Покидая квартиру Халивина, я бросила взгляд на Людмилу Сергеевну. Она все так же хаотично и бессмысленно двигалась по комнате.
— Ты справишься? — с сомнением спросила я Федора. Мне внушало опасение ее состояние.
— Скоро придет Стас. Я ему уже позвонил.
— Все-таки я бы вызвала врача, — посоветовала я.
— Это шок. Он пройдет. И тогда будет еще страшнее. Она даже не могла себе представить подобное. Жизнь семьи была спокойной, безмятежной. И — вдруг такой расклад…
— А ты? Мог себе представить?
Он встретил мой вопросительный взгляд очень спокойно. Бледное подобие улыбки с оттенком горечи появилось на его губах.
— Да, — уверенно ответил он. — Я этого ожидал. Может быть, надеялся, что этого не произойдет, но чувствовал, что мои надежды тщетны. Понимаете, мой отец напрашивался на такой конец. И эти его друзья… Вы заметили, какие у них глаза? Заторможенные. Или еще лучше сказать — замороженные. Как будто они предпочитают двигаться по инерции. И если что-то появляется на их пути, они стоят какое-то время, не понимая, почему это здесь появилось. А потом сталкивают с дороги это «что-то». Потому что они должны двигаться дальше. По намеченной траектории…
— Ты считаешь, что твой отец начал им мешать?
— Нет, он просто устал двигаться и все чаще начал останавливаться, — задумчиво произнес Федор. — Наверное, одна из этих передышек и стала для него роковой. Ведь когда ты останавливаешься, появляются мысли. И ты невольно начинаешь задумываться. Я боюсь, что именно это он и начал делать. Задумываться. А в его положении это было опасно.
Уходя, я снова оглянулась. Людмила Сергеевна продолжала двигаться по комнате со странной пластикой, свойственной лунатикам.
«Потому что они должны двигаться дальше», — подумала я. И усмехнулась. Двигаться, не наделяя свои поступки особенным смыслом?
Или…
Ах, добраться бы до заветных косточек! Может, они дадут мне совет?
* * *Я уже поднималась на свой этаж и мирно размышляла на тему «Судьба Халивина в призме впечатлений Татьяны Ивановой», пытаясь разложить этот феномен по полочкам, и, наверное, так бы и шла себе спокойно, если бы мой машинальный и рассеянный взгляд не направился в сторону окна.
Именно в этот момент я опять увидела приземистую фигуру, быстро удаляющуюся от моего дома. В плотно надвинутой кепочке и с поднятым воротником куртки, из которого торчали только уши.
— Будет мне покой сегодня или кто-то решил извести меня? — мрачно пробормотала я, спускаясь обратно с такой быстротой, на которую только была способна.
По дороге я чуть не сшибла несчастную тетю Валю, пыхтящую мне навстречу.
— Извините, — коротко бросила я, представив себе, какое количество гнева падет на мою несчастную голову при следующей встрече.
Вылетев на улицу, я остановилась, беспомощно оглядываясь.
Странная фигура исчезла. «Может быть, у вас, гражданка Иванова, уже начинаются глюки, — подумала я. — Может быть, вам просто хочется, чтобы данный объект шастал вокруг вашего дома с дурными намерениями».
Если честно, то мне совсем этого не хотелось. И я весьма охотно списала бы все на плоды моего расстроенного воображения, но в подъезде пахло теми самыми сигаретами, которые курил Леша. И фигура эта была как две капли воды похожа на Лешину.
«Чего же ему от меня надо?» — подумала я и ответила сама себе, что ни в коем случае не шоколада. Надо ему совсем другое. А именно — чтобы я испарилась и перестала маячить на горизонте. Вот он и пугает меня, выполняя указание руководящих органов в лице Ирины со всей добросовестностью, на какую только способен. Неужели шпионить легче, чем стоять у станка?
Я вернулась в подъезд и снова проделала многотрудный путь наверх. Ноги гудели, я окончательно замерзла и, открыв дверь, поняла, что сейчас сяду на пол и разревусь. Потому что подлости отнюдь не кончились.
Моя квартира представляла собой плачевное зрелище. Как если бы неведомый кретин решил заняться у меня ремонтом и начал приготовления. Все мои вещи были вытащены из ящиков и разбросаны по полу.
«Кости, — подумала я в ужасе. — Этот чертов маньяк мог выкинуть мои кости!»
Но нет… Слава богу. Они лежали на месте. Видимо, маленький мешочек не привлек его внимания.
Тогда что он пытался здесь найти? Откуда он взял ключи?
«Да уж, — усмехнулась я, подбирая с пола некоторые предметы интимного туалета, — похоже, мы имеем дело с весьма серьезными ребятишками…»
Наводить порядок мне пока не хотелось. Я перешагнула через груду вещей и сняла трубку. Набрав номер Мельникова, долго слушала длинные гудки, но потом рассудила, что пока это и ни к чему. Перезвоню ему попозже.
Мешочек покоился в моих ладонях. Я достала оттуда заветные косточки и, согрев их теплом своих рук, бросила на стол.
31+9+20
«Вас беспокоит вполне оправданное недоверие к одной особе. Подозрение это было вызвано обстоятельством, которое повергло вас в смятение, так как были задеты ваша застенчивость и стыдливость».
Я рассмеялась. Смех, конечно, получился загробный, но какой же еще смех мог у меня получиться после всего этого кошмара? Конечно, он задел мою стыдливость, разбрасывая по полу интимные предметы моего туалета!
Но — мое подозрение оправдано?!
Глава 11
— Господи, какие же вы были дураки, что не взяли меня в актрисы! — бросила я, с восхищением оглядывая результат моих праведных трудов. Ну, кто бы заподозрил, что эта пожилая дама в зеркале имеет ко мне отношение?
Я присмотрелась. Нет, конечно, что-то общее со мной в ней было. Как, скажем, у моей бабушки с ее единственной внучкой.
Леди получилась вполне изящная и интеллигентная. На мой критический взгляд, даже излишне интеллигентная.
«Народ не поймет», — решила я. Впрочем, мне эта дамочка нравилась. Не хватало только большого розового шарфика на шею. Я немедленно восполнила этот пробел.
— Какая я сегодня трагическая! — патетически воскликнула я, заматывая шарф, как Айседора Дункан. Нет, эта Иванова потрясающая женщина! Все она может, все она умеет…
— И пусть только найдется наглец, который осмелится это оспаривать, — объявила я самой себе.
Передо мной стояло самое лучшее из моих творений.
— Ах, какое блаженство знать, что ты — совершенство! — пропела я и показала зеркалу язык.
Теперь можно отправляться на сеанс прощания. Все остальное увидим потом…
Я выпорхнула из дома, вполне рассчитывая на сегодняшний успех. Главное, Танечка, не забывай о походке. Все-таки тебе идет восьмой десяток…
* * *Преимущества старшего возраста я ощутила сразу. Поскольку пожилая дама за рулем машины выглядела бы в этих краях иностранкой, я была вынуждена воспользоваться транспортом средней паршивости. Если учесть, что до кладбища придется пилить довольно долго, я даже расстроилась. «Впрочем, мне же уступят место», — наивно подумала я, загружая свое немощное тело в переполненный автобус.
Граждане, которым посчастливилось заиметь места, оглядели меня с явным неодобрением. Часть из них, относящаяся к здоровым молодцам, предпочла тут же уткнуться в заоконные пейзажи, а вторая часть начала кряхтеть и извиваться, закатывая глаза, из чего я сделала вывод, что все они неизлечимо больны некой страшной болезнью. Ну и ладно. Придется мне побыть здоровой старушкой, полной жизненной энергии. Не входить же в конфликт с обществом из-за мелких неудобств?
Поэтому я прошла в конец автобуса — вернее, протолкалась, удивляя пассажиров непомерной для преклонного возраста резвостью, и, поправив свой розовый бант и пробормотав, что «сегодня я такая трагическая», чем заставила отшатнуться стоящего рядом гражданина в очках, я устало облокотилась на поручень.
— Вы попросите, может, вам уступят место? — опасливо посоветовал гражданин.
— Да ладно, — беспечно отозвалась я, — мне и здесь хорошо. Кстати, знаете, почему у большинства людей короткие ноги?
— Нет.
— Потому что они сидят больше, чем стоят, — авторитетно заявила я, оставаясь в образе.
Он захихикал.
— Вам далеко?
— На кладбище, — объявила я.
— И мне туда же…
Он вздохнул. С такой грустью, что мне показалось, будто мы с ним едем на кладбище, чтобы поселиться там навсегда.
— Друга убили. Детства. Сегодня хоронят.
Я насторожилась.
— Какое несчастье! — искренне воскликнула я. — Он что же, был бандитом?
— Нет, что вы… Милейший парень. Картины рисовал. Говорят, что это чеченцы.
— Да что вы! — всплеснула я руками. — Он с ними боролся?
— Наоборот, — хмыкнул мужчина. Но, сообразив, что слишком разговорчив с незнакомым человеком, постарался прекратить разговор.
— Знаете, о мертвых ведь плохо не говорят!
— Да, это, пожалуй, их единственное преимущество, — согласилась я.
Он рассмеялся.
— У вас, однако, склонность к черному юмору…
Я уже хотела ответить, какой он представляет себе юмор, чтобы тот лучше черного подходил к посещению кладбищ, но вовремя спохватилась. Все-таки подобные словесные упражнения не к лицу пожилой интеллигентной даме.
Однако наше знакомство могло оказаться чрезвычайно полезным. И я скромно улыбнулась. Надо продолжать беседу.
— Жаль вашего друга… У него ведь, наверное, осталась семья?
— Да, осталась, — насупился он. — Но за семью беспокоиться нечего. Он оставил им неплохое наследство. Думаю, что им хватит этого надолго. Вот только с завещанием вышла незадача. Никак не могут его найти… Поэтому пока все висит в воздухе.
— А что, есть еще наследники? — поинтересовалась я.
— Есть, конечно… Наша партия. Он же был лидером Партии трудового народа. А Людмила — это его жена, — конечно, землю носом роет, чтобы найти это завещание.
Ну, Танечка… Не показывай виду, что тебе все это безумно интересно…
Ай да Халивин! Значит, есть еще некое завещание, по которому все отписано Людмиле. Или партии. Партия — это как любимая женщина. Все для нее и после твоей смерти.
Поистине — навороты в этом деле напоминали виражи на горной дороге. Отправляешься за кетчупом — бац, тебя похищают. Ищешь дискетку — находишь труп. А тут еще и завещание какое-то…
Я погрузилась в свои мысли.
— Мы подъезжаем, — осторожно, чтобы я не рассыпалась, тронул меня за локоть мой спутник.
— Спасибо, — поблагодарила я его. Знал бы гражданин, как вовремя он оказался со мною рядом… И дело было вовсе не в том, что он подал мне руку при выходе из автобуса.
Благодаря его наводке в моей голове начала проясняться картина, и из разрозненных кусков сложилось что-то более-менее пристойное и понятное.
Ах, вот уж поистине — люди гибнут за металл, и сатана там правит бал!
* * *Кладбище — место унылое, но спокойное. Я заняла свой наблюдательный пункт возле могилки неведомой мне Аллы Тягуновой, с искренним интересом изучая группу людей, собравшуюся невдалеке.
Людмилу я приметила сразу. Одетая в черное, она не плакала, а как бы продолжала заниматься своей страшной, бессмысленной уборкой. Ее губы шевелились, а глаза были почти безумны. Она смотрела в одну точку, как будто видела там летящего ангела с картины Халивина, причем я бы нисколько не удивилась, если бы он действительно появился рядом и опустился на какой-нибудь мраморный крест, лениво наблюдая за происходящим.
Кстати, уборка… Что-то мелькнуло в моей голове. Так ли уж были бессмысленны Людмилины поиски? Или она искала то самое завещание? Причем, судя по ее теперешнему озабоченному виду, найти его ей не удалось.
Алла Тягунова задумчиво смотрела на меня с надгробной плиты, и я чувствовала себя здесь непрошеной гостьей. Надеюсь, что мое вторжение на ее территорию не послужит причиной ночного ответного визита.
Чтобы как-то оправдать свое присутствие на ее могиле, я поправила цветы и подергала травку. Тем более что никто сюда не ходил — все было довольно запущенным и заброшенным. Украдкой я продолжала наблюдать за прощающимися с Халивиным.
* * *Все происходило как в старом кинофильме. Говорили прощальные речи, потрясали кулаками и клялись отомстить — только разве что весь антураж был немного более богатым. Во всяком случае, особы, приближенные к покойнику, были прекрасно одеты.
Ирина выделялась каменным лицом и выпрямленной спиной. Как будто несчастный Халивин оскорбил ее лично, позволив себя убить. Она нервно оглядывалась вокруг, как будто пытаясь отыскать кого-то. Я надеялась, что ищет она не меня.
Стас стоял, опустив голову, в некотором отдалении. Ему эта трагикомедия явно была не по душе. Легкий укол в сердце заставил меня все-таки вспомнить, что он входит в число подозреваемых, и не стоит поэтому проникаться к нему излишней жалостью. Впрочем, я уже прониклась ею, так же, как чем-то другим, более приятным, чем жалость, и, насколько я себя знала, бороться с этим было бесполезно. Как поет Гребенщиков: «Не стой на пути у высоких чувств…»