— Нет. Или же… я сейчас вспомню…
— Может быть, говорил, где они познакомились?
— Нет. Он говорил, что они ездят вместе на аэродром Южный возле Быкова. — Даша разжала пальцы, и снимки спланировали на стол. — Там аэроклубы. Этот Грач там что-то организовывал, шустрил… Он фанател от Мэрилина Менсона и увлекался каббалой.
— Откуда вы это знаете? Это Валерий вам говорил?
— Валера мне не говорил ничего. Это Грач сам тогда в кафе хвастал, что купил зверски дорогой билет на Менсона. А на запястье носил красную шерстяную нитку с узелками: сейчас во всех журналах пишут, что это оберег каббалистов.
— Мода, мода такая пошла — это ж надо! — воскликнул Федай-старший. — Дарья, а ты была, оказывается, в курсе всех Валеркиных дел. Что ж ты все отнекивалась, когда мы с его матерью тебя спрашивали?
— Я не отнекивалась, Федор Стальевич, я…
— Молчи. Все вы так, молодые. Старшее поколение для вас — враги, чужие. Все таитесь, молчите как партизаны… А в подъезд зайдешь — у ящиков презервативы использованные валяются! — Лицо Федая покраснело. — Вы вот жили, секретничали вовсю, любились по углам, таились. А хоронить-то нам, старикам, придется. Вас, молодых, нам, старикам, — легко ли это!
— Федор Стальевич, с вами сейчас тоже будет плохо. Я от бабушки Фани доктора позову. — Даша метнулась из кабинета.
— На … мне твой доктор! — зарычал Федай-старший. — Во, майор, видел? А знаешь, кто она такая, знаешь, чья кровь в ее жилах течет? Опанасенко-Крижановского — героя легендарного, что вместе с Фрунзе и дедом моим Перекоп брал. Дед ее с Иосифом Виссарионычем в одном президиуме сиживал, правду не боялся говорить усатому, за что сроком в лагере и ссылкой сполна расплатился. Как же мы на нее надеялись! Думали, опора нашему разболтаю в жизни будет, рука об руку вместе пойдут, а она… она, майор, — мы вчера только с Олей, женой брата моего покойного, узнали, — в прошлом году аборт от Валерки сделала. Побоялась от наркомана родить!
— У вас есть пара часов свободных? — спросил Колосов Дашу уже в прихожей. — Проедемте со мной в прокуратуру, ваши показания запишет следователь. Они очень важны для следствия.
Она не стала отказываться. Схватила сумку, скинула тапки, сунула ноги в кроссовки, натянула джинсовую куртку.
— Вы правда собирались с Валерием пожениться? —спросил ее Колосов в лифте.
Она пожала плечами:
— В последние полгода мы редко виделись. Он все где-то пропадал. Потом вдруг возникал — звонил, появлялся.
— Он употреблял миристицин?
Ее глаза округлились от удивления:
— А что это такое?
— Да так, муть одна. — Колосов не стал просвещать ее насчет вытяжки мускатного ореха. — Может, когда обмолвился, что нашел более легкий заменитель героина?
— Он окончательно порвал с наркотой, — сказала Даша. — Он дал мне честное слово, что завяжет. И потом я знаю — он сам этого очень хотел… Эти сеансы у целительницы ему правда помогли. Он говорил, что стал совсем другим человеком, совершенно переродился. И я ему верила, он мне не врал. Я сама видела — он сильно изменился за эти полгода.
— Изменения были в лучшую или в худшую сторону? Она снова пожала плечами:
— Мы стали редко видеться — это было, наверное, плохо, но… В нем появилась какая-то новая энергия, он очень окреп физически и духовно. И потом, я видела — это всецело им завладело. Он не мог уже этому противиться.
— Что «это»? — спросил Колосов. — Я что-то, Даша, вас не очень понимаю.
— Ну, это самое, то, что вытеснило наркоту. Он нашел для себя какую-то замену. — Даша на секунду умолкла, а потом продолжила: — Когда нам позвонили из милиции и сказали, что он… что его вынули из петли, Ольга Александровна, его мама, страшно закричала. Они все — она, Федор Стальевич, бабушка Фаня — думали, что он покончил с собой, наложил на себя руки. Они до сих пор в этом убеждены. Только вы им не верьте.
— Почему?
— Потому что он совсем не хотел умирать. Он хотел жить, хотел быть успешным и богатым человеком, а не люмпеном-наркоманом. Он вообще не собирался умирать, ему только всегда было любопытно…
— Что любопытно? — спросил Колосов.
— Ну, что его может ожидать там. — Даша ткнула куда-то себе под ноги. Там ничего не было, кроме пола старого лифта и темной шахты. Двери лифта открылись на первом этаже.
Глава 15. В ЛЕСУ
«Чего ты ждешь? Уезжай!»
Уезжай! Ирина повторяла это каждый раз, как они виделись. Но Иван Канталупов каждую новую встречу вел себя так, словно она не говорила этих слов никогда. Дракон давно уже покинул свое ущелье, а дорогу назад засыпал горный обвал. Впереди была иная дорога и лес — нескончаемый лес до высоких звезд.
Дорога свернула — и озадачила его. Дракон огнедышащим плевком своим легко мог поджечь чащу, как факел, и осветить себе путь. Но Иван Канталупов поступил проще: включил мощные фары новой, уже не «мышкинской», а «московской» машины. Он водил ее по доверенности. Это была бежевая «Тойота RAW».
Дорога изогнулась ужом, свернула раз и еще раз, уводя все дальше и дальше в лес. Да, подумал Иван Канталупов, это вам не сеансы медитационной релаксации в занюханном Дворце культуры точной механики. Это совсем другое дело — в лесу, на свежем воздухе, на воле, под вечным сиянием Млечного Пути. Хотя суть и здесь и там одна и та же.
Три часа назад в Москве он виделся с Ириной у нее дома. Они встречались так вот уже не один месяц. Дома была мать Ирины — сидела на кухне, смотрела одним глазом в телевизор, другим в пасьянс. Ирина выглядела усталой и подавленной, говорила капризно: «Уезжай, Иван, завтра же уезжай домой! Чего ты добиваешься?» Он ответил кротко: «Ничего, просто хочу видеть тебя». Она закурила сигарету, повторила нервно: «Убирайся, ты мне осточертел! Неужели ты не понимаешь, я не желаю тебя видеть. Я хочу остаться одна».
Он поднялся и направился в прихожую. Он давно заметил — за время их с Ириной знакомства и у него, и у нее изменилась походка. У него стала тверже, тяжелее, увереннее. Даже когда его вот так в открытую гнали прочь, он уходил походкой мужчины, твердо решившего вернуться. У нее же словно сократилась длина шага, поступь осталась все той же легкой и грациозной, но вместе с тем стала какой-то младенчески-семенящей, суетливой.
Она выставила его за дверь, и он подчинился. И теперь Ирина была отделена от него километрами пути, рокотом мощного японского мотора, догорающим закатом жаркого июньского вечера, светофорами, придорожными подмосковными деревнями.
Начало смеркаться, а он ехал все дальше. Стало темнеть. А он все ехал и ехал — прочь от Москвы. Чувствовал в груди жар охотничьего азарта и какую-то странную сумасшедшую радость. Сердце отбивало ритм — здоровое, могучее сердце Дракона. И не было в этом сердце места обиде, боли, отчаянию. И теперь уже ровным счетом не значило ни черта то, что она, его возлюбленная женщина, крикнула ему сегодня, едва сдерживая злые горькие слезы: «Уезжай! Убирайся!» Ее можно было понять. И даже по-мужски великодушно пожалеть — ведь ее бросил любовник. Тот парень на крутой иномарке, которого она так любила, за которого мечтала выйти замуж и которому так щедро и пылко отдавалась в номере второсортной гостиницы.
Канталупов помнил, как он, тот, кого звали Брат Стефан, сказал ему: не изводи себя понапрасну, у нее с этим парнем все равно ничего не выгорит.
И точно — прошли месяцы, очень тяжелые, страшные для него месяцы, а затем все уладилось как-то вроде даже само собой. Дракон едва не спятил от радости — махал перепончатыми крыльями, трепыхался, как желтый цыпленок. Еще чуть-чуть, и он чирикнул бы, гаркнул бы пламенно во всю свою луженую драконью глотку: «У нее ни черта не вышло! У моей любимой, у прекрасной моей королевы, ни черта не вышло с этим ублюдком!»
Только в этой малости Иван Канталупов лгал себе: парень, по которому сохла его Ирина, ублюдком не был. Он был весьма известный в столице скульптор — креативный и модный. В довесок к его стильной внешности и крутой спортивной тачке у него имелся еще и весьма состоятельный папаша. Имелась и салон-мастерская в Крылатском. Пару раз радиостанция «Серебряный дождь» назвала его молодым соперником Церетели, и он вел себя соответственно, чувствуя всеми фибрами души, что самое главное в его творческой жизни еще впереди. Красавица же Ирина, возлюбленная канталуповская королева, ради которой тот бросил налаженный бизнес в тишайшем Мышкине, семью и друзей, очень быстро ему надоела. Он перестал ей даже звонить.
Канталупов вспомнил, как он говорил, что все так и будет. Он был мудрым и в таким делах не ошибался. Он вообще редко ошибался в чем-то, потому что некоторые вещи видел как бы насквозь, как бы через прозрачное стекло. Вот и с Ириной, королевой светлой, не обманул, не слукавил. А возможно, даже и поспособствовал разладу, размолвке любовников и остуде со стороны скульптора-креативщика. Каким образом поспособствовал? О, об этом Иван Канталупов его не спрашивал, просто верил, всем своим честным, бедным, страстным, драконьим сердцем верил, что это возможно. А еще он свято верил его словам о том, что вера двигает горами. Дракона в его мглистом ущелье ведь и так со всех сторон окружали горы, и ему ничего не оставалось, как силой пробивать себе через их гранитную толщу путь.
Однажды он спросил его — ну ладно, ты явил настоящее чудо, ты здорово помог мне: больше она со своим скульптором в гостиницу на ночь не ездила. Но со мной-то она… меня-то она… меня ведь она так и не полюбила! Он засмеялся на это, словно услышал свежий анекдот, и ответил: «А чего ты хочешь от меня, Иван? Я же предупреждал тебя: любовь — это твое желание. Тебе искать путь, как его исполнить. А я могу указать только вехи этого пути».
Вехи пути к исполнению желания оказались с острыми разящими шипами. Канталупов и не подозревал, что его на самом деле ждет впереди. Но он был готов ко всему. Ему было уже все равно, и сворачивать на полдороге он не собирался: впереди была заветная цель, и он, как танк, пер к ней напролом.
Он часто возвращался мыслями к тому дню, когда их пути впервые пересеклись — там, на Крымском мосту, в трогательной сцене спасения утопающего. Он назвался тогда Стефаном, просто и скромно Стефаном, и привез полумертвого Канталупова в свой дом. Там были белые стены, много зелени, светлая спальня, белые шторы на окнах и маленькая медсестра в белом халатике. Она осмотрела Канталупова и сделала ему укол в предплечье. После этого сладкого укола он уснул и спал долго. Ему приснился совершенно волшебный сон — будто он в номере какой-то гостиницы и с ним его Ирина. Он сжимает ее в своих объятиях и любит, любит, любит до умопомрачения, все никак не в силах насытиться своей страстью. А она, покорная и нежная, целует его глаза, нос его такой смешной, курносый, стриженные ежиком волосы. Гладит и ласкает его, все жарче, все исступленнее.
Он вскрикнул во сне и проснулся в тот момент, когда наслаждение стало запредельно острым, отозвавшись сладкой болью во всем теле. Рядом с собой на постели он увидел медсестру — у нее было личико фарфоровой куколки и волосы странного платинового оттенка, как и у того, кто назвался Стефаном. Белый халатик разошелся, открывая ухоженное тело и упругую грудь. Тесно прижавшись к ослабевшему от наслаждения Канталупову, эта беляночка без всякого стеснения продолжила свое занятие — руки ее нежно и плавно скользили по его обнаженному животу и бедрам. Еще не успев толком проснуться и сообразить, что к чему, он весьма бурно кончил. Медсестра-беляночка вытерла свои прозрачные хрупкие ладошки о шелковую простыню. Она улыбнулась Канталупову и коснулась губами его щеки. Но это было совсем не похоже на женский поцелуй.
— Ну вот тебе и легче, парень, — услышал Канталупов знакомый мягкий голос. — Познакомься, это моя сестра Анна.
Все последующие месяцы общения с ним и с нею, его сестрой, Иван Канталупов терялся в догадках — для чего она надела на себя в ту самую первую их встречу этот прохладный, крахмальный, сияющий белизной медсестринский халат? В таком облачении он никогда ее больше не видел, хотя белый цвет она обожала и нередко рядилась в длинные, странного покроя белые балахоны во время сеансов трансмедитационной релаксации, собиравших полные залы адептов. В белом она должна была появиться и здесь, на ставших уже традиционными лесных мистериях.
Лесные мистерии… Канталупов думал о них со странным чувством. Да, это вам не семинар для полоумных левитаторов и релаксантов во Дворце культуры завода точной механики. Это действо выше градусом, и публика на него съезжается совсем иная. И никого из желающих приобщиться и поучаствовать не пугает ни этакая даль — почти двести километров от Москвы, ни этакая глушь — ближайшая деревня в пятнадцати верстах, а главный ориентир — покосившийся дорожный указатель на просеку к лесному озеру. Но суть действа все та же, как и там, во Дворце культуры. Все тот же театр, без которого пока не обойтись. Не зря, наверное, он говорил: «Время кликуш прошло, время волхвов проходит, наше с вами время, братья и сестры, еще не наступило…»
Он называл братьями и сестрами немногих. С самого первого дня знакомства с ним там, на Крымском мосту, Иван Канталупов случайно или неслучайно оказался в числе этих избранных, особо приближенных Он был горд его выбором. Но порой думал: а почему он выбрал для себя именно их тесный, спаянный общей целью круг? Может быть, потому, что все они слушались, почитали его? Потому что верили его словам, не ставя ни единой буквы под сомнение? Или же оттого, что их мысли и сокровенные желания были у него как на ладони? Читать в их сердцах и умах было ему легко, как по открытой книге. Но даже у него, наделенного таким редким даром, этот фокус получался не со всеми. Возможно, только их — немногих, избранных, отмеченных какой-то особой печатью — он видел насквозь, а другие — прочие, кто обращался к нему за советом, исцелением и помощью на всех этих нескончаемых сеансах, семинарах и мистериях, — были для его внутреннего взора темны и недоступны пониманию.
Эх, видел бы его сейчас кто из мышкинцев, подумал Иван Канталупов, крепко сжимая руль. Так ни в жизнь не поверили бы земляки своим глазам! А ведь год всего и прошел какой-то, с тех пор как сел он на родной пристани на тот московский теплоход. Нет, видно, не теплоход то был, а сама судьба.
А Мышкин — городок его кондовый, родина его изначальная — за это время совсем не изменился. Пристань все та же, и Волга все та же. И сын его Игореха тоже не изменился, не вырос особо даже — пацан мелкий. Жена Ольга, брошенная, покинутая, — о, та изменилась кардинально! Гордость свою женскую окончательно в землю втоптала. Звонит и звонит на его мобильный — плачет, упрекает, грозит, скандалит. Он, Канталупов, у нее теперь и сволочь, и подонок, и гад ползучий… Насчет последнего эпитета она, пожалуй, и права — дракон, он ведь и правда гад, из семейства гадов. В грязи, несмотря на все свои радужные крылья, чешуйчатое брюхо волочит.
Ничего, поползаем еще немного в этой грязи, в крови… А потом возьмем и взлетим на крыльях мечты. Ждать совсем недолго уже осталось. А препятствия, что на пути к общей цели внезапно возникли, общими же усилиями уже близки к устранению. Мимо Канталупова по неосвещенному шоссе промчалась на большой скорости машина. За ней другая. Тишину ночи вспорол рев мотоцикла. Канталупов сбавил скорость, уступая дорогу, — что ж, народ съезжается. Скоро и там, в лесу у озера, будет целая толпа, как и в том затхлом Дворце культуры завода точной механики застойных времен.
Через два километра он свернул направо — на просеку. Свет фар выхватывал из темноты длинную вереницу припаркованных автомобилей. И они все продолжали прибывать. Хлопали крышки багажников, двери. пикала сигнализация. Из машин высаживались шумные компании. Канталупов подъехал к озеру и оставил свою «Тойоту» в лесу. Темнота не пугала и не смущала его — здесь он бывал не раз и даже с закрытыми глазами мог найти дорогу к воде.
— Я бываю здесь регулярно. Подзаряжаюсь. Тут просто сумасшедшая энергетика. Чувствуешь себя на двадцать лет моложе…
— Что ни говори, а в языческих перформансах был и сохранился некий целительный посыл…
— Импульс!
— Я и говорю: посыл. Осторожнее, тут контейнер-мусоросборник.
— Девчонки, а какие сюда мужики порой на огонек заглядывают — отпад! Я зимой семинар тантры-йоги посещала. Так там одни дохляки закомплексованные. Руки потные, нервные все какие-то, зажатые, пугливые как зайцы. А тут у Брата Стефана и сестры Анны совсем другой народ. В прошлый раз я с одним таким познакомилась — так думала, что…
— А сексом обязательно заниматься?
— Ну, можешь, конечно, строить из себя пай-девочку, только…
— Да я просто спросила, ты что? Я же сама хотела…
— Ой, а свечи-то мы не забыли?
Мимо Канталупова, оживленно перешептываясь, прошмыгнула стайка молодых женщин — явно подруг.
Люди все прибывали. Казалось, в самом воздухе ночи витало какое-то странное всеобщее возбуждение, и оно нарастало с каждой минутой. В темных зарослях, не дожидаясь начала действа, уже вовсю обнимались парочки. В сумках звякали бутылки. Канталупов прошел мимо двух парней, целовавшихся взасос возле красного спортивного «Мерседеса». Тут и там в ночи мерцали оранжевые огоньки. Это возжигались свечи, их становилось все больше и больше — точно сюда, к озеру, слетелся целый рой светляков. Со всех сторон слышались приглушенные голоса:
— В прошлый раз сестра Анна говорила, что Изида смогла зачать ребенка даже от мертвого Озириса. Существуют мощные магические ритуалы, которые лечат импотенцию лучше всякой «Виагры»… Только надо послать к черту предрассудки и брезгливость.
— А мне только и остается теперь, что просить Изиду. Моего Сашку совсем простатит замучил. Я с прошлого здешнего сеанса фигурку священную привезла ему, ну у которой член-то шевелится, а он так на меня разорался… Шваркнул ее прямо в камин, идиот… Я ему говорю — я за нее триста баксов сестре Анне уплатила, это действенный амулет, ради нас же с тобой стараюсь. А он орет: «Дура набитая!» — точно это я виновата, что у него простатит…
— Тут мне рассказывали про одну бабу, жену бизнесмена. Посещала она эти мистерии. Так вот ей очень помогло — родила, представляете? Причем никакие там пробирки, никакие суррогаты не понадобились. Ну а уж если магия Изиды-Озириса моего благоверного оживить не поможет, ей-богу, буду на стороне замену искать. А что? За этим сюда многие ездят…