– Куда прешь, морда, сейчас как двину! – не выдержав, заругался Гришаня на какого-то не в меру резвого мастерового в кожаном фартуке, чуть было не столкнувшего отрока в реку. Тот, не слыша ругательств, молча ввинчивался в толпу. А толпа все прибывала! На площади между Никольским собором и церковью Параскевы Пятницы уже собралось человек триста, а то и больше. И шли еще! С Ивановской улицы – купчины в богатых кафтанах с узорочьем, с Плотницкого конца – народишко поскромнее, ремесленники, с конца Славенского – и тех, и других хватало, а еще по мосту, с Софийской стороны, народец так и пер, словно медом намазано. Ну и правильно – телевизоров нету, где еще парламентские дебаты увидишь? Интересно, драться будут? Улица на улицу, конец на конец. Гришаня уверял, что уличане – будут обязательно. Он же отвел Олега Иваныча чуть в сторону, ближе к церкви Параскевы Пятницы – по уверениям отрока, здесь было самое удобное место: не у самого помоста, конечно, однако и слышно не худо и видно. Заодно и не затопчут, как в обрат ломанутся.
Собравшиеся новгородские граждане шумели уже на все Ярославово дворище, аккуратно мощенное деревянными плашками. Вполголоса гомонили, судачили. Ждали важных людей. Топтались на деревянном – а кое-где и костяном – настиле. Олег Иваныч уже отметил про себя особенность новгородских улиц. Хоть и из дерева мостовая – а вот поди ж ты, ни ухабов, ни трещин. Тщательно вымощены, еще бы, специальный кодекс «Устав о мостех» еще двести лет назад издан! Там конкретно сказано, кто за какой дорогой следить должен. Попробуй нарушь. Вот и следили, ремонтировали, новые настилы делали – Бискуплей улицей, к примеру, сам архиепископ – владыка – занимался. Потому и дороги – сказка, а не дороги, хоть и из дерева. Такие бы – да в нынешнем Санкт-Петербурге! Только уж дудки, куда там! Нету в народе прежнего старания, нету…
– Ты, Гришаня, объясни мне, тихвинскому человечку темному, что тут да как, – тихонько попросил Олег Иваныч, надоело ему хлопать глазами, ни во что не врубаясь.
– Конечно! – Гришаня и рад стараться: – Вон, смотри прямо, видишь, Олег Иваныч, степенной помост. Да не туда смотришь, там Вечевая башня… Во-о-он, куда люди поднимаются… кирпичный… Вон, в кресла уселись… То – Господа, Совет Господ. Немцы герренсратом кличут. Еще «Сотней золотых поясов» называют, а по-нашему, по-новгородски, так Господа будет. Посадники, тысяцкие, бояре. А вот, в центре – нынешний посадник, степенной. Рядом – в красном кафтане – тысяцкий… ополчением командует. Не, не с черной бородой. С черной бородой – то купеческий староста, он туда ненадолго зашел, сейчас спустится. Женщина? Какая женщина? А… То Борецкая, Марфа. Боярыня, бывшего посадника вдова, Исаака Андреевича. Рядом с ней, видишь, красивый такой, в зеленом плаще – боярин Ставр. Ставр Илекович, знатнейший боярин, через год, может, посадником будет. Если выберут. Впрочем – могут и не выбрать. Лют, говорят, боярин, да на расправу крут. А вон левее, то…
Частью и раньше знал, а частью – из рассказа Гришани уразумел Олег Иваныч, что городское вече собирается не часто, а по важным причинам. Типа войны, мира и выборов. До выборов вроде было еще рано, значит, оставалась внешняя политика. Рассудив так, Олег Иваныч не ошибся. Яростные речи выступающих в основном касались Пскова. Ораторы один за другим ругали нахальных псковичей, нагло кинувших в поруб новгородских купцов. О том, что в Софийской темнице тоже томилось несколько псковских жителей (о чем Олегу шепотом поведал Гришаня), как-то умалчивалось. Может, не знали, а скорее всего – говорить не хотели, не до того было. И в самом деле! Псковичи уж до того распоясались, что не захотели признавать владыку новгородского – архиепископа Иону. В симонии обвинили. Что это за слово такое, Олег Иваныч не знал, и поначалу подумал, что – педофилия или гомосексуализм. Потом спросил у Гришани. Оказалось – обычное взяточничество да расхищение местной госсобственности. Всего-то! Однако против Пскова речи лились одна гневливей другой. Видно, новгородцы обиделись крепко. Покончив со Псковом (что за решение приняли, Олег не уследил – задумался, да и вообще, тут все так орали, словно резаные!), принялись за Москву. За московитского князя Ивана. Что, дескать, руки у него больно загребущие, на новгородские вольности зарится, Ялжебицкий договор, что с отцом его, Василием Темным, заключен был, ни во что не ставит, Вологду своей взаправду считает, не новгородской. В общем, тот еще фрукт, этот московский князь Иван. Может, сдружиться супротив него с Ливонским орденом да Казимиром Литовским? Тут мнения собравшихся разделились, причем на степенном помосте все было тихо-мирно, никто особенно ни за кого не выступал, так только, щеки надували, а вот на площади, где собрался народишко попроще, долго не думали. Сторонники Москвы против «казимирских» затеяли хорошую драку – Олег с Гришаней еле успели убраться за церковь от греха подальше. Ну их в баню, в реку еще сроют – с них станется, с политиков хреновых! Примерно треть собравшихся деловито ушла на мост – драться. Со стороны Волхова доносились крики, а здесь, на площади, стало значительно спокойнее. Настолько спокойнее, что вернувшийся на свое место Олег хорошо слышал выступление боярина Ставра – по словам Гришани – крупного новгородского олигарха, вот уже третий раз подряд безуспешно баллотирующегося на должность посадника. Не везло что-то боярину на выборах, хоть и деньги были – то ли пиар-кампанию как следует не продумал, поленился, то ли соперники уж больно ушлые попались. Скорее – последнее. Сам боярин Олегу Иванычу понравился – высокий, красивый, с приятным лицом и небольшой светлой бородкой. Одет неброско, но дорого – темно-зеленый плащ из аксамита, кафтан черного бархата, красные сафьяновые сапоги. Свою предвыборную речь Ставр построил грамотно – сначала произнес несколько общих фраз на тему внешней политики, поругал псковичей, Казимира и московского князя, потом перешел к более насущным проблемам. Напомнил жителям Неревского конца о том, что их мостовая не ремонтировалась аж с 1236 года, и это несмотря на все обещания городских властей, а уж он-то, боярин Ставр, эту мостовую враз починит – уж и лес привезен, на Ивановском вымоле лежит, сохнет, неверующие могут хоть сейчас сходить и убедиться. Кроме того, жителям Неревского конца (видимо, они пока и составляли основу электората боярина) был обещан водопровод из деревянных труб и дождевая канализация. Все обещания Ставра – как, впрочем, и его политических конкурентов – были весьма конкретны – пустых слов, типа «молодым – работу, старикам – заботу», слышно не было. Или сам боярин был такой умный, или его спичрайтеры. В общем, общался с электоратом боярин Ставр очень толково. Олегу понравилось.
– Вообще-то он большой богач, этот боярин Ставр, – на обратном пути рассказывал Гриша. – И далеко не дурак. Усадьба у Федоровского ручья – самая большая в Новгороде – его. Еще земли в Бежецком верхе, в Обонежье и, говорят, в Заволочье. Ушкуйников у него три бригады, в Мезени рыбий зуб промышляют. Чего б еще, казалось? Живи и радуйся! Ан нет! Не таков боярин Ставр. Власти, вишь, хочет! Ой, смотри, смотри! – Гришаня остановился в виду Волховского моста, иначе прозываемого Великим. – Может, не пойдем по мостику-то?
Собравшиеся на Великом мосту вечники уже разбились на две примерно равные по количеству группы – и теперь накаляли обстановку перед хорошей дракой. Лаялись – по словам Гришани. Причем хорошо лаялись, собаки, – с выдумкой, вкусом и неподдельной страстью.
Кто-то кого-то обозвал «богомерзкими харями», в ответ послышалось «латынцы – поганыи пианицы». «Поганыи пианицы» – судя по выкрикам, сторонники Казимира Литовского, больше не разговаривали – со стороны Ярославова дворища к ним уже бежала подмога. Дождавшись подкрепления, «пианицы» с воплями ринулись в атаку. «Богомерзкие хари» тоже ждать не стали – ломанулись вперед с воплями не менее громкими. Многие размахивали кольями, кое-кто крутил над головой кистень. На середине моста сошлись с криком. И пошли друг друга бить! Колотить, колошматить, метелить! Брызнула первая кровь. Крики усилились. Кого-то уже скинули в Волхов. Шумящая на мосту распаленная толпа смешалась… уже и не ясно было, кто тут за Казимира, а кто за Ивана, не это теперь было главное, другое – успеть, ударить, пустить юшку ближайшему соседу. Стон стоял над Волховом, яростные крики дерущихся сливались в раскатистый, далеко слышимый гул. Уже целые гроздья человеческих тел сыпались с моста вниз, орошая кровью свинцовые воды Волхова. Кто-то выплывал – счастливцы, а многие и тонули. Несколько десятков лодок, наспех сбитых плотиков, утлых челнов неслись к мосту со всех вымолов, подбирали упавших, везли к берегу. Не бесплатно, разумеется.
– Курвы богопротивные, – выразился в адрес дерущихся Гришаня и сплюнул. – Токмо бы подраться! Скопячеся в сонмища, всех побиваху и в Волхов метаху. Тьфу! Пойдем, Олег Иваныч, к речке, нечего тут смотреть, очи поганить. Лодочник, эй, лодочник! Перевезешь за монетку в полпирога? За две? Креста на тебе нет, шильник! Стой, стой! Ладно… Держи вот. Чтоб тебе подавиться… Поехали, Олег Иваныч!
– Курвы богопротивные, – выразился в адрес дерущихся Гришаня и сплюнул. – Токмо бы подраться! Скопячеся в сонмища, всех побиваху и в Волхов метаху. Тьфу! Пойдем, Олег Иваныч, к речке, нечего тут смотреть, очи поганить. Лодочник, эй, лодочник! Перевезешь за монетку в полпирога? За две? Креста на тебе нет, шильник! Стой, стой! Ладно… Держи вот. Чтоб тебе подавиться… Поехали, Олег Иваныч!
Отрок дернул Олега за полу кафтана. Оторвавшись от зрелища, Олег Иваныч быстро уселся в лодку. Поплыли. У моста, на вымоле – а именно туда смотрел наблюдательный Олег Иваныч, вовсе не на драку – какие-то неприметные людишки сноровисто перевязывали раненых, кому-то давали кол и отправляли обратно на мост, драться, а кого-то уносили вниз, к лодкам, предварительно одарив чем-то из кожаных мешочков. Чем-то? Несколько раз приметил Олег Иваныч знакомый денежный блеск. Драка-то не просто так была, видно, кто-то ее хорошо подпитывал – надо думать, и не только деньгами, а и расположением, дружбой, покровительством. За вымолом, в кустах, промелькнула пару раз смутно знакомая фигура в темно-зеленом плаще… Боярин Ставр. Деловито распорядился, махнул рукой на Софийскую сторону – несколько человек – неприметных сереньких людишек – бросились к заранее приготовленным лодкам. Поплыли на другой берег – быстро поплыли, вмиг обогнали лодчонку, нанятую Олегом с Гришаней. На том берегу высадились, принялись подбирать раненых… Замелькали перевязочные тряпицы, зазвенели монеты. Молодец, боярин Ставр! Олег Иваныч усмехнулся. Обе стороны финансирует! И «литовцев», и «московитов». Тем временем – ловит рыбку в мутной воде: наверняка победит на выборах. Одно слово – гибкий политик, или, как говаривал вождь мировой революции Владимир Ильич Ленин, «политическая проститутка». Что, в общем-то, по сути одно и то же.
Не успели они войти в Гришанину келью, как на крыльце затопали. Гришаня остановился, оглянулся, пропустив вперед Олега Иваныча. Задержался чуть на пороге, поздоровался звонко:
– Здрав буди, отче Феофилакт!
– Будь здрав и ты, отрок! Как там моя «Александрия»?
Феофилакт, игумен Вежищского монастыря, сухонький, седобородый, жилистый, в обычной своей черной простой рясе, с посохом, вошел в Гришанину келью… да так и застыл у порога, увидев Олега Иваныча, живого и невредимого.
– Святый Боже! Никак, господине Олег?!
Олег Иваныч с достоинством поклонился.
– А ливонец? – сверкнув глазами, тихо поинтересовался игумен.
– Все в порядке с ливонцем, – так же тихо ответил Олег Иваныч. – О том Ионе доложено…
Фефилакт удовлетворенно кивнул – видно, очень нужен был Новгороду ливонский рыцарь Куно, вернее, не именно он, а поддержка ордена. Довольно потер руки, прошелся взад-вперед по келье, подошел к столу, внимательно взглянул на рукопись…
– Оуйй! – заверещал вдруг неосторожно приблизившийся к нему Гришаня, ловко схваченный за ухо крепкой рукой игумна.
– Глумы рисуешь, богопротивец? – кивнув на заставицу с изображением рыбаков, язвительно осведомился Феофилакт и зачем-то подмигнул Олегу.
– Предерзко, глумливо, богопротивно, – добавил он дребезжащим голосом. – Однако… Однако смешно, не спорю. И лепо вельми. Ух, поганец… – игумен приблизил к глазам лицо отрока, взглянул строго: – На Москве за то – костер, ведаешь?
– Ведаю, отче, – скривившись, кивнул Гришаня. – Однако ведь и Ефросин, монах Белозерский, так же пишет…
– Монастырь Кирилло-Белозерский далече еси, – отпуская ухо отрока, продолжал воспитательную беседу игумен. – И от Новгорода далече, и от Москвы. И Ефросин-инок – муж ученейший, не тебе чета! А ты… Ты, я вижу, стригольник?!
Гришаня побледнел. Синие, как море, глаза его испуганно забегали, по щекам потекли слезы. Упав на колени, отрок припал губами к руке игумена:
– Не погуби, отче Феофилакт. А я… А я что хошь для тебя…
– Слыхал, господине Олег, богопротивные речи сего стригольника? – не дожидаясь ответа, Феофилакт усмехнулся, поднял со стола книжицу, поднес к глазам.
– Талант тебе великий Господом даден, – обернулся он к Гришане. – За то прощаю. Не меня благодари, но Господа! Милосерден еси Бог наш… За то, что сотворил, по утрам два раза по сорок молитвы читать будешь. Да поклоны бить не забудь! И пива не пить те шестнадцать ден, и квасу хмельного, ибо:
Пианство землю пусту створяет,
А людей добрых и равных в рабство повергает!
О ком молва в людех? О пианици!
Кому очи сини? Пианици!
Кому оханье велико? Пианици!
Кому горе на горе? Пианици!
«Слов о Хмелю» сие есть, опосля перепишешь. Запомнил, отрок богомерзкий?
– Запомнил, отче! Перепишу сейчас же и все, как есть, поклоны отобью, не сомневайся!
– Не мне сомневаться, глупой! Господу еси! Ну, работай… – Феофилакт прихватил поставленный в угол посох. – Ишь, удумал, рыбаков… ха-ха… и смешно ведь… О, Господи, прости меня, грешного… – размашисто перекрестясь, он обернулся в дверях: – Господине Олег, иди-ко за мной!
Бросив взгляд на притихшего Гришаню, Олег Иваныч пожал плечами и вышел на крыльцо вслед за игуменом. Над владычным двором, мощенным деревянными плахами, отполированными множеством ног, сияло жаркое июльское солнце. Отражалось – больно глазам – в белых стенах церквей и башен Детинца, играло разноцветьем в слюдяных окнах Грановитой палаты. Стояла тишь, лишь с Волхова еще доносились иногда редкие крики. Было душно. Парило. Выйдя на крыльцо из прохладной кельи, Олег Иваныч сразу же покрылся потом. Еще бы – кафтан-то, чай, не дырявый! А ходить в рубахе с коротким рукавом тут было как-то не принято.
В палатах, куда они вошли с игуменом, царил полумрак. Олег Иваныч даже не разобрал со свету, где он и что перед ним – потом только, как попривыкли глаза – увидел: палата велика, с низким потолком, узкими оконцами, и сумрачна. Длинный стол, пара скамеек, лавки вдоль стен, в углу – иконы в окладах. Зеленый огонек лампады…
– Ловко! – одобрительно кивнул Феофилакт, выслушав рассказ Олега. – Митря, говоришь, бороденка, что у козла? Хм… Кажись, знаю такого. Митря Упадыш – звать злодея сего, да вот только чей он? Да и Тимоха Рысь – чей? Хорошо бы узнать. – Острый взгляд игумена уперся прямо в глаза Олега. – Вот ты и узнаешь, господин Олег! – громко произнес он. – С сего дня – беру тебя к себе на службу! Отказываться не советую, потому как – кто ты есть? Не новгородец, обонежец, тихвинец, а то – и подале откуда… Так?
Олег Иваныч кивнул, чувствуя, что совсем не стоит возражать сейчас этому человеку, имеющему не столь маленький вес в политической жизни Великого Новгорода…
– Ни связей у тя в Новгороде, ни покровителей, ни друзей каких… окромя Гришани-отрока. И с шильниками ты ловко, на Нево-озере… Потому и беру. Ближним служилым человеком, да не простым – житьим. А дело твое такое будет, слушай: много врагов у Новгорода, и в самом граде, и опричь…
Долго говорил игумен. Растекался мыслию по древу, туманно и велеречиво. О величии Новгорода рассказывал, о вольностях новгородских, о псковичах мерзких, об ордене, о Казимире Литовском и о московском князе Иване Васильевиче, каковой опаснее для Новгорода, чем все остальные вместе взятые… А может, и во благо Новгороду дружить с Иваном? Для веры православной – уж точно, во благо. Потому и не очень-то ругал Феофилакт Ивана Васильевича, великого московского князя, чаще хвалил… Но так – пополам с руганью. Сомневался.
Говорил, говорил, говорил игумен… Перемежал слова с молитвами, кивал то на небо, то на иконы. А затем, говоря современным Олегу Иванычу языком, предложил ему возглавить собственную службу безопасности. Не просто так возглавить, с перспективой. С перспективой превратиться когда-нибудь – архиепископ Иона стар и болен – в начальника службы безопасности всей Новгородской республики!
Что и говорить – довольно неожиданная карьера для скромного старшего дознавателя! Не очень-то спокойная должность. Своей смертью точно помереть не дадут, так уж тут принято. Но, с другой стороны, куда деваться-то? Правильно мыслит игумен – некуда, негде даже главу преклонить. А с другой стороны… Дело-то вроде – знакомое! Азарт, азарт почувствовал вдруг Олег Иваныч, такой, какой был у него когда-то в молодости, лет с десяток назад, когда дневал и ночевал на работе, опером. И платили плохо, и недосыпал, а часто и откровенно голоден был, но… Но был азарт, томленье некое сладкое, предвкушенье – то, без чего и жить-то противно. Было ведь все это, было… Только вот – куда делось потом, как ушел Олег Иваныч с оперов в старшие дознаватели. Вернее, не сам ушел, его «ушли» – заставили: в отделении дознания давно некомплект был, а Олег уж очень туда подходил, опыта много. Нет, бывал иногда и в дознании азарт, особенно когда дело сложное да интересное, но… Губился тот азарт на корню начальником да прокурором. А вот здесь… Чем черт не шутит, кажется, нашлось и ему дело в Новгородской республике. Азартное, непростое дело! Аж дух застыл… Тут и еще одно соображенье взыграло – карьерное, хоть и не бы Олег карьеристом. Феофилакт-то к архиепископу Ионе близок, сиречь – к министру иностранных дел. А что, ежели и он, Олег Иваныч, нужность свою показав, важным человеком станет – ну, не архиепископом, конечно, а замом, по оперработе? Говоря по-старому – товарищем министра. Эх, жаль, аналога МВД у них тут нет – ну тоже, тут кое-что Иона совмещает, напополам с посадником. Потом, может, и создать министерство-то? Под собственным чутким руководством. А пока главное – работа. Эх, азарт, азарт… Сладостное, давно позабытое чувство… Не ждал, не гадал Олег Иваныч, что еще раз испытает его, а вот, похоже, придется! Что ж, дай, как говорится, Господи!