На Торговой стороне, на Славенском конце древнем, меж двух сходящихся улиц – Ильинской и Славной – располагалась небольшая – дом с подклетью, амбар да баня – усадьба, огороженная высоким тыном. Узкие окна фасада выходили на запад, на глухие стены каменных башен городских укреплений. Если выйти за ворота и сделать несколько сот шагов вдоль по заросшей вереском улице Славной, можно было оказаться прямо у городских ворот, тех, что «на Славне». Перейти мостик через ров и выйти на запыленную дорогу с твердой, утрамбованной колесами повозок колеей. Дорога вела на юг, к московитам. Если же, выйдя из ворот, свернуть направо, по Ильинской, – немного погодя упрешься в глухую башню, откуда потом или назад возвращайся, или бери круто вправо, мимо оврага, мимо пустоши, мимо ореховых кустов и березовой рощицы, – если не заплутаешь, выйдешь снова на Славную, а уж там дальше не ошибешься – все прямо да прямо, к Торгу. В удобном месте располагалась усадьба – и не на самом виду, и до Ярославова дворища с мостом не так уж и далеко, а по мосту – и на Владычный двор. Правда, туда можно было и на лодке добраться – еще быстрей получалось. Выйти из воротной башни, повернуть налево, спуститься к Волхову – там, в кустиках, неприметный вымол – небольшой мосточек, лодка, шалашик рядышком. В шалашике том рыбачки – дедко Евфимий со внуками. Не простые рыбачки – верные Феофилактовы люди. Летом да весною в шалашике жили, рыбкой волховской промышляли, да за лодкой приглядывали, а случись чего – весла в руки, и на Владычный двор. К мосточкам тем, случись нужда, и крупное судно могло причалить, ежели, конечно, кормщик место знал – с реки-то ничего не было видно: ни мосточков, ни лодки, ни шалашика. Одни заросли. По осени же дедко Евфимий – крепкий еще старичок, да и внуки его – косая сажень оглобли двадцатилетние – бросали шалашик да переселялись в усадьбу. Ту, что между Ильинской и Славной. Усадьба тоже принадлежала игумену Феофилакту, вернее, монастырю его, но то роли не играло. Пожертвовала когда-то усадебку под старость одна одинокая боярыня на помин души. Феофилакт-игумен не будь дурак, сразу смекнул – и самому пригодится усадьба, мало ли. По-тихому оприходовал, мало кто и знал про нее. Дом подновили, клеть подправили, перебрали тын – любо-дорого стало, живи да радуйся. Да работай во славу Господа… и Феофилакта-игумена…
Вот в этой-то усадебке и поселился Олег Иваныч, человек теперь не простой, «житий», хитрыми Феофилактовыми делами заведующий. А дел таких много набиралось: лодьи монастырские придут – обеспечь охрану, доводчики с Нево-озера появятся с вестью какой – вези на Владычный двор, да сперва проверь, те ли люди, а пуще всего интересовало Феофилакта, кто что думает в Новгороде, кто чем дышит и, главное, с кем. Найди-позови-встреть людишек нужных, что по всему городу шатаются, все видят, все знают, все поведают. А людишек этих сперва ведь еще и приветить нужно. Кого деньгами, кого посулами, а кого и силой. Вставал Олег Иваныч ни свет ни заря – брал кого-нибудь из оглоедов дедковых, да отправлялся на вымолы, на Торг, на Софийскую. В склады, в кабаки, в места непотребные. Туда, где народу тьма-тьмущая, где снуют-орут-пьют. Там и было для Олега Иваныча словно сладким медом мазано. Садился неприметненько за стол, кружку квасу заказывал, да не столь пил, сколь вокруг смотрел, глазами зыркал. Примечал: этот на вино да лесть падок, а тот – на девок, а вон, сам-третий – обезденежел, вот-вот вконец пропьется. Подсылал к таким оглоедов, угощал корчмой с пирогами, деньгами ссуживал, для кого-то мог и на стоялый медок разориться – денежки-то не свои, Феофилактовы, хоть и спрашивал за них игумен строго. Называл Олег Иваныч действия свои просто – вербовка агентуры. И хоть информации пока было – кот наплакал, – не торопился Олег, знал – курочка по зернышку клюет. Главное – начало было сделано, появились у него в разных местах люди свои, неприметные, да сведущие. Особо важных звал Олег Иваныч в шалашик, крепко расспрашивал, пивом-медом поил, опосля сидел до петухов на усадебке, все важное записывал на листочках коры березовой, белой, выделанной – любо-дорого писалом скрипеть-поскрипывать… Эх, азарт, азарт! Здорово-то как, черт возьми!
«Московитские люди» – ремесленники и купцы большей частью средних доходов, связанные с низовой торговлей и, в целях расширения сбыта, заинтересованные в покровительстве сильного московского князя. К этой же группе относится значительная часть так называемых «черных» людей – с низкими доходами и ярко выраженным стремлением искать счастье в православной вере. Именно Москву считают они оплотом православия из-за нахождения там митрополита. Вообще, среди многих «простых» новгородцев в последнее время – 5—10 лет – распространяется понятие общей русской идеи, првавославия и единого русского государства с центром в Москве. Источниками подобных настроений, скорее всего, являются агенты московского князя Ивана Васильевича в торговой среде. Задача на будущее: выяснить – кто распространяет подобные идеи и с какой целью.
Олег Иваныч перечитал записи, подумал и перечеркнул наискось слова «с какой целью». И так, в общем-то, ясно – с какой… Главное – кто?
Отложив «московитов» в большой, сплетенный из лыка, короб, Олег пододвинул ближе к себе березовые «карточки» на «западников», коих записал пока наскоро, без деления на «литовцев», «ливонцев» и прочих.
«Сторонники союза с Литвой»… Марфа Борецкая, вдова посадника Исаака Борецкого. Справка: посадник Исаак, в ходе минувшей междоусобной войны (т. н. «неустроения»), проходившей в Московском княжестве и имевшей целью борьбу за московский престол, показал себя преданным сторонником Василия Темного, отца нынешнего московского князя Ивана. Вопрос: за каким чертом Марфе нужно поддерживать Казимира? Сохранить свои привилегии? Так Иван Московский, пожалуй, их тоже сохранит, тем более родственникам таких преданных людей, как посадник Исаак. Вопрос: за каким чертом боярыня Марфа Борецкая призывает к союзу с Казимиром? Ответ: она и не призывает. Сведения ничем не подтверждаются. Одни слухи. Кому выгодно их распространять? Возможный ответ: конкурентам Марфы и ее сыновей в предвыборной гонке. Как вариант – боярину Ставру. Но боярин Ставр, как один из богатейших новгородских олигархов, объективно должен быть заинтересован в сохранении независимости Новгородской республики. В этом же заинтересована и семья Борецких. Стимул действовать по-другому – большая заинтересованность в покровительстве. Ивана? Казимира? Ордена? Конкретные стимулы: посулы, деньги, шантаж? Прояснить.
Голова шла кругом. Олег Иваныч вышел на высокое крыльцо, щелкнул пальцами – служка Пафнутий вмиг метнулся в клеть, за квасом. Вообще, этого Пафнутия – непонятного, кособокого мужичонку в сером неприметном армяке – убить было мало за вчерашний прокол. После сытного обеда поленился, варнак, да и не разбудил задремавшего Олега для встречи с агентом. Агент был пономарем церкви Святого Михаила, что располагалась на улице Прусской, напрямик от Детинца. Доверенных лиц духовного, или, скажем так, – околодуховного – звания у Олега Иваныча в агентах еще не было, пономарь этот был первой ласточкой, потому и хотелось лично с ним пообщаться, прощупать на предмет анти– или промосковитских настроений. Просидев вчера часа два, пономарь так и ушел восвояси, Олег Иваныч так о нем бы и не узнал, если б не проболтался Акинфий, сторож. Акинфий этот был тоже себе на уме детина. Нелюдимый, угрюмый, до самых глаз заросший густой черной бородой, он, такое впечатление, был приставлен Феофилактом для слежения не только за воротами, но и за всем обслуживающим усадьбу персоналом. Во всяком случае, оглоеды дедки Евфимия откровенно побаивались сторожа – Олег неоднократно замечал их испуганные взгляды, хотя, казалось бы, – кого бояться здоровенным молодым детинам? Вот и про Пафнутия Акинфий доложил с видимой радостью. А ведь, если по справедливости разобраться, и сам бы мог разбудить Олега Иваныча, да только, видно, не входило это в его обязанности. Такой вот человек был сторож Акинфий. Себе на уме. Да и Феофилакт-игумен – не дурак далеко – все знал, что на усадьбе творится да чего Олег Иваныч поделывает – работает или на лавке спину отлеживает.
– Баньку, Олег Иваныч? – вынырнув из клети с кувшином пахучего прохладного квасу, заискивающе осведомился, казалось, еще больше завалившийся на левый бок Пафнутий.
Олег отхлебнул с наслаждением – а и вкусен, зараза, квас-то, да и хмелен изрядно! – подумал, махнул рукой:
– А и баньку! Топи к вечеру. Приду с Владычного, попаримся, кости погреем!
Олег Иваныч потянулся, посмотрел на затянутое бледно-серыми тучками солнышко – не задождило бы, – поднялся обратно в избу, накинул кафтан лазоревый, со шнуровьем, подпоясался, бросил в карман кистень… Эх, шпагу бы!
Заказал третьего дня Олег Иваныч подобную штуку Никите Анкудееву, знатному новгородскому оружейнику, что на Щитной жил, долго втолковывал – «типа, как меч, только лезвие тоньше, легче да изящней». Никита послушал, головой покачал, потом усмехнулся, сказал – знает, что за оружье: «в гишпаньской земле эспадой кличут», как татарская сабля, только «прямая да вострая». Сторговались за четыре деньги – дорого, да черт с ним, деньги-то Феофилактовы. Теперь вот, к пятнице, будет у Олега шпага. Тогда можно и без кистеня по злачным местечкам шляться – ну-ка, шильники, суньтесь!
– Баньку, Олег Иваныч? – вынырнув из клети с кувшином пахучего прохладного квасу, заискивающе осведомился, казалось, еще больше завалившийся на левый бок Пафнутий.
Олег отхлебнул с наслаждением – а и вкусен, зараза, квас-то, да и хмелен изрядно! – подумал, махнул рукой:
– А и баньку! Топи к вечеру. Приду с Владычного, попаримся, кости погреем!
Олег Иваныч потянулся, посмотрел на затянутое бледно-серыми тучками солнышко – не задождило бы, – поднялся обратно в избу, накинул кафтан лазоревый, со шнуровьем, подпоясался, бросил в карман кистень… Эх, шпагу бы!
Заказал третьего дня Олег Иваныч подобную штуку Никите Анкудееву, знатному новгородскому оружейнику, что на Щитной жил, долго втолковывал – «типа, как меч, только лезвие тоньше, легче да изящней». Никита послушал, головой покачал, потом усмехнулся, сказал – знает, что за оружье: «в гишпаньской земле эспадой кличут», как татарская сабля, только «прямая да вострая». Сторговались за четыре деньги – дорого, да черт с ним, деньги-то Феофилактовы. Теперь вот, к пятнице, будет у Олега шпага. Тогда можно и без кистеня по злачным местечкам шляться – ну-ка, шильники, суньтесь!
– К вечеру ждите, – простился Олег Иваныч, зашагал все быстрее вдоль по Славной, прошел воротную башню, кивнул стражам, словно знакомцам давним, – те ответили, еще бы не ответить: прикормлены не так давно были – пивом да медом стоялым угощал их, теперь издалека здоровались.
Вот и мостик, поворот, овражек – с разбега его – опа! Прямо в лужу, да черт с ней, все равно к вечеру дождь будет. А вот и шалашик.
– Эй, дедко, буди оглоедов!
Хороша, быстра лодка, ловко гребут оглоеды, Мишаня с Кудином, внуки Евфимиевы. Ходко плывут, берега – так и летят, не успел Олег оглянуться – а уж и мост показался, да все ближе, ближе…
Эх, хорошо! Есть дело – важное, нужное – не только Феофилакту, бери больше – Новгороду – азартное, есть, даже, тьфу-тьфу, любимая… Эх, Софья, боярыня-краса! Есть жизнь… Жизнь – не прозябание мерзостное! Господи, спасибо тебе!
Впрочем, некогда было Олегу Иванычу особо в эмоции погружаться. Улыбнулся, отмахнулся рукой – думал. Сидел на скамье, в мысли мудрые погруженный. «Московитов» да «литовцев» рассовал сегодня по коробам, пока только примерно, но и то – дело. Остались еще еретики – стригольники да «жидовчины». Кто это такие – Олег Иваныч пока ни сном ни духом не ведал, однако наказ Феофилактов строг был: «особливо этих»! Кои супротив Святой Троицы да супротив веры православной и служителей ее ревностных. Типа самого Феофилакта. Да тут у них все такие – щуки зубастые, что Феофилакт, что Пимен-ключник, что сам владыка Иона. На Пимена с Ионой тоже надо было компромата накопать, о том Феофилакт просил тщательно, прямо имен не называл, змей многоопытный, но и так было понятно. Гришаню к этим делам Олег не хотел приплетать – молод еще, а вот пономарь с церкви Святого Михаила – это то, что надо! Уж больно удобно место у церкви. Для святых отцов удобно и служек их. На краю стороны Софийской, стену городскую с крыльца видать, но и от двора владычного рукой подать: выбрался из Детинца, Земляной город прошел, через вал, через Новинку перевалил, и шуруй себе прямо по пустынной Прусской. Везде в Новгороде боярские усадьбы стояли, на разных улицах, но Прусскую – издревле повелось – любили бояре особливо. Там и строились, кому везло. Тут и церковь – давай, замаливай грехи, коли есть, а коли нету – так свечку кому поставь. И лишних глаз нету – все на владычном дворе остались. Очень удобно с Господом пообщаться! А это дело для местных людей – важное, Олег Иваныч то давно просек и даже сам как-то проникся. Вообще, привыкать потихоньку начал к средневековой жизни. Чего греха таить – нравилось ему. Нравился Новгород, и люди новгородские, и обычаи их. Да обычаи-то не сильно от современных российских отличались. Те же олигархи, тот же электорат, те же выборы. Только что телевидения нет, слава те, господи! А насчет службы – так и она почти ничем не отличалась от того, чем Олег Иваныч всю жизнь занимался. «Закон об оперативно-розыскной деятельности» в действии! Люди Феофилактовы подчинялись Олегу беспрекословно – уважали – чуяли знающего специалиста, да и сам игумен, когда наезжал внезапно да просматривал Олеговы записи, нет-нет да и усмехался понимающе, видно было – доволен. Да и чему ж ему недовольным-то быть? Профессионал – он и в Африке профессионал, тем более в Новгородской республике!
А какие прекрасные вещи окружали Олега Иваныча! Чудо – а не вещи! Кресло так кресло – мягко, удобно, усидчиво, не какая-нибудь там крутящаяся офисная фигня. Одежка натуральная, льняная, в жару в такой не жарко, в холод не холодно, сапоги – куда там «Рибоку»! А еда! А напитки! Никогда Олег Иваныч так вкусно не ел, не пил так сладко, даже в пост. Рыба – белорыбица, красная, осетровая, селедка ганзейская – во рту тает, да с лучком, да с маслицем, мясо – сочное, аж стекает по подбородку, пироги на торгу – с чем душа пожелает, с корочкой, хрустящие, мимо идешь – купишь, не удержишься, а уж квасы хмельные малиновые, пиво немецкое, мальвазея, меды стоялые, березовица пьяная… ох уж эта березовица. Хватанул как-то в корчме полкружки – кинулся к гуслярам, «Дым над водой» пытался на гуслях изобразить, не получилось – слуха-то отродясь не было, хоть меломан – с детства тяжелый рок собирал, динозавров, типа «Дип Перпл», «Блэк Саббат», «Назарет». Да и попеть любил всласть, особливо когда выпьет – хоть ни слуха, ни голоса… А вот уж – раззудись, душа!
– С тобой идем, Олег Иваныч, али тута?
Во! Задумался, не заметил, как и приплыли. Ткнулись носом у моста в вымол.
Подумав, не стал брать с собой оглоедов – уж больно приметные – да и недалеко тут, велел у моста ждать, сам же вышел, к Детинцу направился, шаг прибавив, – дождик-то накрапывал уже, черт такой.
Гришаня встретил радостно, на шею кинулся – гость такой! Угостил пивом – цельная бочка под столом стояла – хоть и запретил ему Феофилакт пиво пить шестнадцать дней, так дни те давно прошли.
Выпили. Гриша посмотрел на гостя лукаво, улыбнулся, помолчал, потом спросил ни с того ни с сего:
– Чего ж ты не женишься, Олег Иваныч?
Олег Иваныч пивом поперхнулся. Это с какой радости ему жениться-то? Был уже печальный опыт, спасибо. Зачем ему жена-то? Обед Пафнутий и так приготовит – пальчики оближешь, а ежели насчет секса… или, как тут говаривали, «утех плотских»… так вертепы да бани на что? Девки там на любой вкус – ласковые да в любви умелые! Только плати, а нечем платить, так и так обслужат, за спасибо, – чего ж хорошему человеку не услужить?
Вот хоть позавчера. Сидел Олег Иваныч себе дома, на Ильинской, к вечеру уж так заработался – голова, словно котел, загудела. От дел оторвавшись, посмотрел в окно – ах и вечер – теплый, тихий, душевный – чего ж взаперти-то сидеть, пойти, что ли, развеяться? На танцы сходить, в клуб местный… Ну, клубов, конечно, не было, было нечто вроде: корчмы уличанские, где жители улицы собирались частенько, вскладчину пиво варили. Вот и третьего дня староста Ильинский к Олег Иванычу на усадьбу явился, насчет взноса на пиво. Мол, проставляйся, человек служилый! А Олег Иваныч и рад. Деньжат кинул щедро – благо, Феофилакт не жадничал… Корчма не так и далеко была, на Ильинской, кварталах в двух… Пафнутий с Акинфием идти отказались – годы не те, – а оглоеды на реке рыбу ловили… Ну, и черт с ними. Плюнул Олег Иваныч, кафтан надел лазоревый – и в корчму. С улицы уже музыка слышна была – гусли, свирели, бубны, голоса девичьи.
Юность ранняя Олег Иванычу вспомнилась, деревня – как, «тридцать третьего» портвешку в кустах тяпнув, ходили с друзьями-обормотами на танцы. Эх, раззудись, душа! Правда, завтра работы много…
Ну ладно – маленько посидеть – да спать.
Маленько… Куда там – маленько. К утру только домой приперся!
Поначалу все чинно-благородно было. Вошел Олег Иваныч, на иконы перекрестясь, поклонился степенно. Познакомился. Ничего мужики оказались. Все свои, с Ильинской улицы. Панфил, Неждан, Геронтий. Игнат, староста. Он Олега Иваныча и представил, впрочем, чего уж представлять было – знали уж все о новом человеке софийском. Ну, одно дело знать – другое ближе знакомство свести.
Свели, блин… Сначала одна кружка. Потом другая, третья. За знакомство, да за здоровье, да за праздник… На восьмой кружке Олег Иваныч за бубен схватился – музыкантам подыгрывать, на десятой – танцевать вышел, вместе с Панфилом да Игнатом, старостой. Да девки еще какие-то были. Не, не какие-то, а очень даже ничего девки! Вольные, новгородские. Одна – с косою до полу, глаза, словно лес, зеленые. Закружила Олега Иваныча так, что у него перед глазами все кутерьмой пошло. Вот Панфил, вот Игнат, вот Геронтий… А где же девки? А вот и они… А бубен? Бубен-то он зачем в руке держит? А глаза-то у девицы – ну, зелень, зелень – как там в песне – у беды глаза зеленые, не простят, не пощадят…
Точно – не пощадили! Да Олег Иваныч, честно сказать, и не сопротивлялся особо. В себя пришел только на улице, куда Анфиска, девчонка зеленоглазая, вытащила. А губы-то у нее какие… зовущие… С жаром поцеловал Анфиску Олег Иваныч, почувствовал, как рванулось к нему молодое девичье тело. К кустам пошли, к стене городской. Там, на лужайке, сама с себя сарафан с рубахой стянула Анфиска. Смеясь, в траву повалилась, руки к Олегу протянула. Тут и мертвый не устоит.