Точно – не пощадили! Да Олег Иваныч, честно сказать, и не сопротивлялся особо. В себя пришел только на улице, куда Анфиска, девчонка зеленоглазая, вытащила. А губы-то у нее какие… зовущие… С жаром поцеловал Анфиску Олег Иваныч, почувствовал, как рванулось к нему молодое девичье тело. К кустам пошли, к стене городской. Там, на лужайке, сама с себя сарафан с рубахой стянула Анфиска. Смеясь, в траву повалилась, руки к Олегу протянула. Тут и мертвый не устоит.
К утру, Анфиску до двора проводив, – удивлен был Олег Иваныч: усадьба-то Анфискина знатна была. Хоть и жила она там приживалкою. Замуж собралася за конюха, вот и гулеванила последний раз, с подругами. Напоследок поцеловала Олега Иваныча – прощай, сказала… Больше не встречал ее Олег.
Ух и глазищи у нее были…
Так что жениться Олегу Иванычу было пока незачем. Правда… Правда, была одна боярыня… Светленькая, с глазами как чай… Софья… Чувствовал к ней Олег особое влечение, благоговейное какое-то, не такое совсем, естественно, как к тем «жёнкам». Казалось – вот только увидеть боярыню – и всю неделю можно счастливым ходить. Не думал не гадал Олег Иваныч, что способен еще на подобные чувства. А что касаемо девок, Анфиски той же, так это – со всяким случиться может. В конце концов, не женат же он еще! Девки девками. А Софья… Софья – совсем другое дело… Где ж только она, интересно? Сколько информации стекалось к Олегу Иванычу – о Софье ничегошеньки! Словно и не живет она в городе, а так, доживает. Ни в «московской» партии ее нет, и к «литовцам» не прибилась. Политически пассивна, в общем. Так это и к лучшему, когда молодая жена… Тьфу ты.
– Гришаня, ты к чему про женитьбу-то?
– Книжицу новую переписываю, – не удержался, похвастал Гришаня. – «Слово о женах, о добрых и злых»…
– О, ну тут я тебе много чего могу дополнить, особенно про «злых». Ну-ка, почитай-ко, пока дождь пройдет!
– Почитать? Изволь, господине!
Гришаня приосанился, начал нараспев, с выражением:
– Добрая жена мужа своего любит и доброхот во всем,
А злая жена мужа своего по хребту биеть немилостиво!
А добрая жена главу своему мужу чешеть и милуеть его,
А злая жена по рту и по зубам батогом биеть…
А добрая жена по утробе гладить мужа своего,
А злая жена по брюху обухом биеть…
– Хватит, хватит, – увидев через оконце просветы в тучах, замахал руками Олег. – Вот они, какие, оказывается, жены-то бывают! По хребту бьют да по брюху обухом. А ты спрашиваешь – чего не женишься! Сам вот женись, пусть тебя по брюху обухом… Мудрая какая книжица.
– Ефросина… Феофилакту-игумену переписываю.
Олег Иваныч допил пиво, вытер мокрые губы тыльной стороной руки и, вспомнив, спросил про стригольников.
Гришаня притих, глянул подозрительно: чего, мол, выспрашиваешь?
Олег Иваныч взъерошил ему волосы, пояснил успокаивающе:
– Не под тебя копаю, отрок.
– Сидят по домам, стригольники-от, – нехотя поведал Гришаня. – Там и молятся, в церковь не ходят, говорят: в церкви мздоимцы суть, да многие священниками не по достоянию поставляемы, а по мзде. Не надо, говорят, церкви, всяк человек – сам себе церковь.
– А ты, Гришаня, откуда про них знаешь?
– Так… знаю… Ты же говорил, что не под меня копаешь?
– Ладно, ладно, не под тебя. И много на Новгороде тех стригольников?
– О! Сонмища!
Олег Иваныч покачал головой. Сонмища! Это ж надо! Черт бы их всех…
Дождь между тем закончился, в окошке Гришаниной кельи радостно улыбалось синее высокое небо, чистое, светящееся, как иконы местного, новгородского, письма.
Олег Иваныч вышел из Детинца, миновал Земляной город и, перейдя по деревянному мостику ров, свернул на Новинку – улицу, после дождика грязную, топкую, давно не мощенную – бревна, эвон-ко, сгнили, гнулись под тяжестью его шагов, скрипели, сердечные. По обеим сторонам улицы росли березы да елки, росли настолько часто, что даже трудно было заметить отходившую по правую руку Прусскую улицу, утопавшую в яблоневых садах многочисленных боярских усадеб.
Жара спала, воздух был свеж и прозрачен, остатки пролившейся дождем тучи поспешно убегали куда-то далеко к горизонту, уходили, чуть погромыхивая на прощанье, на юг, в дикую московитскую сторону. Идти было легко – улицу недавно сызнова замостили, вкусно пахло свежесрубленным деревом, смолой и опилками. Олег Иваныч даже напевал что-то вполголоса – то ли из старого репертуара «Машины времени», то ли недавнее: «…а злая жена мужа бьеть по хребту!»…
Однако вот и церковь. Храм Святого Михаила. Каменный, одноглавый. Сахарно-белый, как и все новгородские церкви. Где же пономарь? Зайти – узнать. Заодно свечку поставить, во здравие рабов Божьих новгородцев.
– Боярышня, не передадите свечечку?
Стоявшая впереди, у иконостаса, напротив дьякона со свечками, «боярышня» обернулась.
Темный, серебром шитый, платок. Глаза… Теплые, золотисто-коричневые… вдруг сверкнули, расширились…
Софья! Господи, неужели правда?
Боярыня Софья!
Как дурак стоял Олег Иваныч, пялился. Нет, чтоб поклониться галантно, невзначай встречу назначив… Да и боярыня тоже хороша – даже не улыбнулась, только ресницами захлопала – вниз-вверх, вниз-вверх. А ресницы долгие, загнутые, сурьмой персидской крашенные…
Молча, словно смущаясь чем-то, протянула боярыня свечку.
Опомнился Олег Иваныч, взял – до руки Софьиной дотронулся случайно – словно огнем ожгло! Вот не думал не гадал старший дознаватель – циник да бабник тот еще, что втюрится эдак на старости лет. Улыбаясь широко, стоял, не замечая, как капал горячий воск со свечки. Забыл и про пономаря.
Вышел из церкви, встал, к стеночке прислонившись. Сорвал травину – в рот, из угла в угол губами перекатывал. Показалась боярыня с бабками да слугами. Села в возок, двумя белыми лошадками запряженный, обернулась… Олег Иваныч не удержался – помахал рукою. Улыбнулась боярыня Софья, показалось на миг – нет в мире ничего краше ее улыбки. Тронулся возок, потянулись позади слуги да бабки, да девки дворовые. За ними и Олег Иваныч. Шел, не отставал, про пономаря вспомнил, правда, да решил, подумав, – успеется еще, будет время.
Вокруг одуряюще пахли яблоневые сады, птицы что-то пели в зеленом узорочье листьев, по обочинам мостовой пробивались средь многотравья лиловые цветы колокольчиков.
Не доезжая Новинки, возок остановился, выбежавший вперед слуга быстро распахнул ворота. Не маленькая усадьба у Софьи! Богатая – каменные палаты, терем узорчатый, амбаров число превеликое, двор дубовыми плахами вымощен, выметен начисто – видно, следит боярыня за хозяйством, не лентяйствует, как иные.
Угол Новинки и Прусской – запомнил адресок Олег Иваныч, усмехнулся про себя, хорошо усмехнулся, по-доброму, надеждами тешась.
Оглоеды ждали у лодки.
Эх, как хорошо все складывается! – глядя в свинцовые воды Волхова, думал Олег Иваныч. – Глядишь, и с Софьей повезет. Только не накаркать бы.
С Волховского моста на лодку пристально смотрели двое. Один – одет богато, в плаще темно-зеленом – боярин Ставр, а вот другой… Мелкий, угодливый, все на Олега указывал да мелко тряс козлиной своей бородою. Ой, накаркал-таки Олег Иваныч, ой, накаркал!
Проводив лодку с Олегом взглядом, боярин бросил козлобородому мелкую монету и, вскочив в седло вороного коня, подведенного расторопным холопом, вскачь помчался на Торг.
Поднявшийся ветер уносил к югу разорванные остатки туч. Темнело. На Волхове поднимались волны.
Ой, накаркал Олег Иваныч…
Глава 6 Новгород. Август—сентябрь 1470 г.
Олег Иваныч поднялся поутру рано – только что показавшееся из-за городских стен солнце, сонное, смурное, оранжево-красное, еще не успело войти в полную силу, не налилось еще ослепительным золотым жаром, не парило, не слепило глаза окаянно. Тихо вокруг было. Тихо, свежо и по-утреннему прозрачно.
Надев лучший кафтан – надо бы сегодня заглянуть на владычный двор, а туда худо одеваться негоже, – Олег Иваныч перекусил вчерашним пирогом с красной рыбкой, выкушал полчашки икры, запил малиновым кваском и, перекрестившись на иконы в углу, велел Пафнутию седлать коня. Хоть и никакой пока был наездник Олег Иваныч, однако положение обязывало – неча пехом шастать, словно шпынь ненадобный. Пафнутий специально подобрал смирного каурого конька – чтоб не расшибся хозяин с непривычки. Заседлал, расчесал гриву щеткой – хоть куда конек получился, не хуже других, правда, сонливый малость, ну да быстрота – она не всегда к спеху бывает.
Взгромоздившись в седло, Олег Иваныч милостиво кивнул Пафнутию и, осторожненько выехав со двора, мелкой неспешной рысью поскакал по Славной улице в сторону Большой Московской дороги. Хорошо скакалось Олегу, славно! И то – это ж не к прокурору с ранья нестись просроченные дела продлевать пачками. Нет – тут сам себе хозяин. Ну, почти… Помахивая плеточкой, кланялся Олег Иваныч знакомым купцам, шествующим на торжище, вежливо здоровался с мастеровым людом, кивал народу помельче – квасным торговцам да разносчикам, Максюте-пирожнику кивнул на особицу – угодил Максюта вчерашними пирогами – грибниками да рыбниками, вон и с утра Олег остатками лакомился – вкусно! Пирожник ухмыльнулся польщенно, поклонился низехонько, приглашал за пирогами захаживать. Ну да до того ли Олегу Иванычу? Будет он самолично за пирогами захаживать, как же! Пафнутия пошлет иль оглоедов. А пироги у Максюты действительно замечательные – прямо во рту тают.
Взгромоздившись в седло, Олег Иваныч милостиво кивнул Пафнутию и, осторожненько выехав со двора, мелкой неспешной рысью поскакал по Славной улице в сторону Большой Московской дороги. Хорошо скакалось Олегу, славно! И то – это ж не к прокурору с ранья нестись просроченные дела продлевать пачками. Нет – тут сам себе хозяин. Ну, почти… Помахивая плеточкой, кланялся Олег Иваныч знакомым купцам, шествующим на торжище, вежливо здоровался с мастеровым людом, кивал народу помельче – квасным торговцам да разносчикам, Максюте-пирожнику кивнул на особицу – угодил Максюта вчерашними пирогами – грибниками да рыбниками, вон и с утра Олег остатками лакомился – вкусно! Пирожник ухмыльнулся польщенно, поклонился низехонько, приглашал за пирогами захаживать. Ну да до того ли Олегу Иванычу? Будет он самолично за пирогами захаживать, как же! Пафнутия пошлет иль оглоедов. А пироги у Максюты действительно замечательные – прямо во рту тают.
Недоезжая Торга, Олег Иваныч свернул на Пробойную. Солнце уже поднялось, пожелтело, ухмылялось въедливо – ужо, мол, к обеду пожарю, ждите! Народу на улицах встречалось все больше, уже и не только торговцы-разносчики-мастеровые, но и поважнее люди попадались – купцы Ивановской сотни, что с немцами да шведами торговали, и даже полтора боярина на пути встретилось. Полтора – это потому как с одним-то боярином самолично раскланялся Олег Иваныч, а вот с другим… А вот с другим – другая штука вышла. Видел тот боярин очень хорошо Феофилактова человека служилого, однако сам не показывался – средь яблонь хоронился-прятался за оградою усадьбы своей собственной, что на пути Олега оказалася, – на улице Пробойной, недоходя Федоровского ручья. Рядом с боярином, средь листвы густой, и второй скрывался – старый знакомец – плюгавый такой мужичонка с бороденкой козлиной. Все кивал в Олегову сторону да знай нашептывал что-то боярину, покуда не скрылся Олег Иваныч из виду, за ручей проехавши. Отошел тогда боярин от ограды, почесал бородку щегольскую, задумался. Красив был боярин, лицом пригож и собою статен, одно плохое – глаза: серо-голубые да неживые какие-то, словно у снулой рыбы, так на людей смотрят, вроде и нет их тут, людей-то. Нехорошие глаза были у боярина, словно бы оловянные, да и душа, надо сказать, глазам вполне соответствовала.
Миновав длинные стены боярской усадьбы, Олег Иваныч переехал по мостику Федоровский ручей и оказался на Большой Московской дороге – главной улице Плотницкого конца, населенного мастеровым людом. Разные были мастеровые – кузнецы-бронники-щитники – у кого одна кузня да курная избенка, а у кого и хоромины под стать боярским. Кто клиента-заказчика ждать замучится, а к кому и в очередь выстраиваются, сделай, мол, мастер-ста, а уж за нами не заржавеет. К таким-то мастерам и относился оружейник Анкудеев Никита. Не просто Никита – Никита Тимофеевич! Мастер был знатный, кудесник, а не мастер, по словам ганзейцев, – пока был еще их двор на Новеграде – ничуть не хуже мастеров нюрнбергских Никита Анкудеев был, не хуже, а может, еще и получше. Усадьба его на Щитной улице – еловыми бревнами мощена, тыном крепким ограждена. Две кузни, амбары. Изба – не изба, хоромы двухэтажные, каменные. Как трудился Никита – так и жил, вот уж кому по труду и честь. Три дочки у мастера – о том знал Олег – за важных людей замуж выданы, хоть не за бояр, да за «житьих», не за шильников каких ненадобных, у кого шиш в кармане да вошь на аркане.
Перед воротами спешился Олег Иваныч, постучал вежливо. Да его уж и так заметили – распахнули ворота, ученик-служка конька каурого под уздцы взял, отвел к конюшне, овсом потчевал. Сам хозяин из кузни вышел – кому надо, знали уже в Новгороде Олега Иваныча – фартук одернул, в поклоне склонился, кивнул помощникам – притащили кваску ледяного. Поклонился и гость, испил кваску, похвалил, о здоровье сведался, потом и к делу…
Усмехнулся в усы Никита-Мастер, самолично вручил заказанное – «в гишпаньских землях эспадой прозываемую». Руки за спину заложил, прищурился хитровато – как-то оценят его рукоделие?
Одного взгляда хватило Олегу Иванычу, чтоб восхищенно присвистнуть. Не шпага получилась – птица! Легка, прочна, удобна – словно по руке его кована. Эфес узорчатый чернен, серебром тронут, клинок хладен и светл, на подошве клеймо – «Никита Анкудинъ Ковалъ». Да уж, мастерство оружейника того стоило, чтоб навек запечатленным быть. Хоть и недешево обошлась Олегу шпага – да уж тут тот случай, когда никаких денег не жаль.
Слова вспомнились: «Шпагу нужно держать, как птицу. Сильно сожмешь – задушишь, слабо – улетит…»
Алле! Взрезала воздух холодная сталь – с ходу несколько приемов провел Олег – не забыл еще, оказывается, «где мои семнадцать лет». Полетели с деревьев срезанные – словно бритвой – ветки. Никита-Мастер и подмастерья его взглянули на заказчика с уважением.
– Видно, живал ты и во фряжских землях, – молвил Никита. – Ишь как раскорячился-то… Олешка, неси ножны.
Ножны. Тоже черные, с серебром. Шпагу в ножны. Ножны к поясу. Вот так. Ну-ка, теперь суньтесь, шильники! Шпага в умелых руках – это вам не кистень.
Пришпорив коня, Олег Иваныч, поднимая пыль, поскакал вдоль по Щитной. Московская дорога… Федоровский ручей – интересно, если б моста не было, перескочил бы с маху? Боярская усадьба – видно, богатый боярин-то. Пробойная. Тоже кузни да оружейники. Ивановская. Большая шестиугольная башня, напротив – деревья – Соловецкий сад. Вот и Торг.
– Пироги, пироги с зайчатиной!
– Квас, квасок, налетай на глоток!
– Селедка, селедка любекская, во рту тает!
– Пироги, пироги! С грибами, с визигой, с икоркою!
– А вот кому сбитень! Попробуй сбитня, боярин, век такого не пивал!
Отмахиваясь от надоедливых разносчиков, Олег Иваныч проехал к Волховскому мосту. Шедшая по мосту навстречу толпа мужиков что-то сердито кричала. Требовала освободить каких-то плесковичей. Под мостом в седых водах горело солнце, ветер разносил холодные брызги, в небе сварливо кричали чайки.
Эх, хорошо! Свежо, прохладно. Однако солнце-то уже припекать начинает.
Вот и Детинец. Владычный двор.
Перекрестившись на купола Софьи, Олег Иваныч спрыгнул с лошади у Грановитой палаты. Сунул поводья стражнику, спросил про Феофилакта. Приехал уже игумен, поутру ранехонько, сейчас с владыкой беседует – плох владыка-то, немощен – «господина Олега», как приедет, обождать просили.
Что ж, обождать – так обождать. Поправив на поясе шпагу, Олег Иваныч вошел в сумрачную прохладу палаты.
Феофилакт появился внезапно, кивнул страже, чтоб вышли, уселся напротив Олега на лавку, посмотрел внимательно.
– Задание будет тебе, Иваныч, скорое!
Олег кивнул, скорое так скорое, он вообще в последнее время не волокитничал, не то что раньше, в Н-ском РОВД дознавателем. Да и там-то – только потому, что дел выходило уж слишком много, никак не справиться, потому приходилось какие херить, а какие – продлевать раза по два.
– Видал ли, господине, что дивного, покуда сюда шел?
Хм… Дивного? Задумался Олег Иваныч. Да ничего вроде такого и не было, дивного. Ну, народишко только на мосту попался малость ушибленный – с утра уж митинговали за каких-то плесковичей.
– То верно, Иваныч, – покивал игумен, видно, попал Олег своим предположением в самую точку. – Месяц уж как, а то и поболе, худые мужики, шильники, речи ведут предерзкие супротив Ионы-владыки: ослобоните, мол, плесковичей, братиев наших, ино сами ослобоним!
– А что за плесковичи, отче Феофилакт?
– Будто не ведаешь? – игумен прищурился. – Впрочем, можешь и не ведать. По зиме еще, а то и ранее, кинули во Пскове наших купцов в поруб – якобы не купцы это, а соглядатаи. За сим начали плесковичи Иону-владыку ругать препогано, словно силу какую почуяли. Думаю, московитскую. Ох, не зря людишки московские во Псков зачастили, ох, не на радость Новгороду Великому, на горе! Вот владыко и приказал хватать плесковичей. И посейчас они в порубе владычном. Давно сидят, ироды. И вот смекай, Иваныч, сидели-сидели плесковичи в порубе, никому до них и дел никаких не было, а тут вдруг как припекло! Уж седмиц шесть ползут по Новгороду слухи поганые, да шильники Иону ругают всяко, да и не только Иону, а и весь Господин Великий Новгород. За плесковичей та заступа… Смекаешь?
Олег задумался. Шесть седмиц – это примерно с конца июня, ну, скажем, с июля. До этого, ежели Феофилакту верить, была тишь да гладь да Божья благодать, а ныне – вон что. Да и мужиков этих видал неоднократно Олег Иваныч, вот и сегодня на мосту встретил. Специально пока ими не интересовался, но приметил – рожи-то все время одни и те же. И числом немалым. По виду – весьма небогаты. А что значит бедному человеку не работать, а почти каждый день с утра глотки рвать? А значит это – значительная финансовая подпитка у них имеется, иначе б на что жить тогда? И подпитка эта началась как раз с июля… ну, или с конца июня. Господи, так как раз и сам Олег Иваныч примерно в то время в Новгороде появился!