Большой Сталинградский тракторный (а также танковый) завод, находящийся в низине между «замком» и рекой, подвергался в эти дни ударам авиации. Цеха были окутаны дымом, и их можно узнать с трудом.
26 августа
Воздушная разведка сообщает о сосредоточении и развертывании на севере значительных танковых сил противника. На юге прямо из тракторного завода выезжают на фронт новые танки. Вероятно, производство временно остановлено в связи с воздушными налетами. Об этом говорят военнопленные, работавшие там еще несколько дней назад, а затем они были посланы в бой в качестве механиков-водителей танков.
Настоящая опасность грозит нам на коммуникациях, где противник блокирует снабжение. Кризис, вызванный недостатком боеприпасов и горючего, достиг сегодня вечером своей кульминации. Хорошо, что с транспортных самолетов было сброшено во второй половине дня недостающее, однако грузы падали на больших белых парашютах на землю не только в полосе обеспечения фронта, но и на нейтральную полосу или даже в расположении противника. Уже встал вопрос, можно ли вообще удержать нашу далеко выдвинувшуюся вперед позицию на Волге, когда наконец в вечерних сумерках прибыла под охраной бронетехники колонна грузовиков – длинная колонна со всем, что требуется.
27 августа
Пребывание у саперов в «парке». Здесь южный фланг наших позиций отходит от Волги под прямым углом на запад. Впереди – территория перед тракторным заводом. Оттуда наступает русская пехота. Наши оборонительные рубежи еще далеко, поэтому видно, что стрелки наступают в полный рост. Только изредка, когда пулемет бьет очередями, они падают на землю. Саперы находятся на окраине парка в тени кустарников и деревьев. Передо мной в сторону завода наводится пушка танка – с позиции, замаскированной листвой. Кажется, что после каждого выстрела прикрывающее танк дерево сметается облаком поднявшейся пыли и срывающихся листьев. Через бинокль можно крупным планом и четко различить наступающих солдат. Они идут сюда, в касках, держа винтовку в правой руке. Они одеты в длинные темные штаны. «Гражданские лица?» – спросил я фельдфебеля, который наблюдал из открытой башни танка. Да, их он уже знает. Это рабочие завода. Бросят ли русские в сражение за Сталинград последний призывной контингент? Пленные сказали нам, что по ту сторону Волги в состав зенитных расчетов входят и женщины. (Автор преувеличивает. Несмотря на огромные потери 1941–1942 гг. (безвозвратные потери, убитые плюс пленные, 3 миллиона 138 тысяч в 1941 г. и 3 миллиона 258 тысяч в 1942 г.), до истощения призывного контингента было еще далеко. А вот немцы вскоре были вынуждены начать практику «тотальной мобилизации». – Ред.)
На правом фланге, близко от нас, крупный кустарник, как клин, вдается в открытую местность. Это скверный уголок: фронт должен был быть отведен отсюда, ибо этот выступ подвергается огню русской артиллерии с той стороны Волги. Постоянно в эти заросли летят снаряды, откуда слышатся стоны раненых. Я прыгнул в укрытие подразделения (отделения) саперов. Просторное укрытие, вырытое в глинистой почве в форме прямоугольника, достаточно глубокое, и мы находимся там в безопасности.
Мужчины потягивают тлеющие сигареты. Они молчат, скрывая свое беспокойство. День приносит большие потери. Траншеи и одиночные окопы также не защищают от снарядов, когда они разрываются в воздухе или около деревьев, а их осколки летят вниз.
После молчаливого перерыва вновь раздается хрип и стон солдата, потерявшего сознание. Это не звук, издаваемый человеком, скорее, это глухой вопль зверя, рев оленя, глубокий и хриплый.
«Он безнадежен – тяжелое огнестрельное ранение в голову», – говорит унтер-офицер. Но почему он все это повторяет? И напряжение, торопливое курение сигарет. Есть ли какой-нибудь резон, чтобы подвергать себя опасности находиться в обстановке разрывающихся над нами снарядов? Людей здесь донимает все тот же звук, который безжалостно проникает к ним из зарослей, где лежит один из их отделения. Наконец, унтер-офицер решает вызвать санитарный автомобиль. Он звонит по полевому телефону, который стоит рядом с ним. Окутанная облаком пыли, машина прибывает уже через четверть часа. Она приезжает так быстро, как позволяет песчаная трасса с находившимися на ней выбоинами и воронками. Два санитара спрыгнули с носилками, один из нас встал, и втроем они пробираются теперь в заросли, а вскоре после этого возвращаются, сгорбившись. Автомобиль разворачивается, в него загружается хрипевший солдат. Санитарная машина качается, трясется и исчезает между окопами. Правда, с поднявшейся пылью мы отмечаем усиление огня, однако радостно развязывается язык. Больше речь не идет о безысходности, каждый считает, что знает: раненый спасен.
Это наводит на размышления. Тем не менее не возникает ясных соображений. Что просыпается в глубинах сознания, так это беспокойство, о котором мы говорим: оно рождается в нас. Страх перед опасностью? Нет. Должно быть, другая тревога, которая идет от совести. Беспокойство? Разве мы не старались одурманить его – неверным диагнозом, наркозом курения, вместо того чтобы выбежать без промедления и вытащить другого солдата из огня?
На обратном пути, иногда припадая к земле, затем снова вскакивая, я добрался до парка, где было меньше разрывов снарядов. Я перевожу дух под расщепленным взрывом дубом.
Обычные поездки человека, все еще составляющего отчеты, зрителя, который – и в более глубоком значении слова – не входит в состав никакой «группы», никакого «подразделения» и остается исключенным из круга людей, которых формирует война. Что диктует ему участие в боевых действиях, близость, отдаленность опасности? Все это определяется боевым приказом. Но такой человек, как я, может отдавать его сам себе изо дня в день. Такие приказы рождаются в нем самом. В его мыслях грусть, печаль, неизвестно, почему это происходит. Их корни уходят в пучину уединения, в которую мы погружаемся, если не удерживаются в равновесии чаши бытия, судьба и испытание.
В полдень командир саперного взвода показал мне сгоревшие русские танки, которые прорвались сюда в утренние часы, ворвавшись в виноградник. Но наши саперы подорвали некоторые из них магнитными минами. Эти мины вручную ставятся на броню танков. У человека, который при этом сильно рискует, остается лишь несколько секунд, чтобы укрыться перед взрывом в безопасном месте.
Мы пересекли шпалеры и наполнили каски виноградом. Ягоды были не совсем спелые, поскольку немецкие солдаты рвали здесь виноград каждый день. Потом мы подошли к крутому берегу, на котором рос лес, где к нам присоединился лейтенант, танкист. Бросив взгляд на раскинувшуюся у наших ног Волгу, он начал рассказ: «Вчера вечером, когда стало светать, сильно нагруженный пароход шел вверх по Волге. Почему противник послал судно на север, где река была перекрыта нашим заградительным огнем, и тем самым обрек его на верную погибель? Конечно, я должен был обстрелять пароход. Вскоре оказалось, что он был полон беженцами, им, вероятно, казалось, что на этом пароходе они могут легко спастись. После выстрелов пароход стал тонуть. Между тем темнело. К нам доносились крики о помощи. Мне удавалось различать голоса женщин и детей. Мои подчиненные взвесили все за и против и попытались спасти кого-то из беженцев, используя надувные лодки саперов, но я был вынужден запретить эту акцию. Мы знаем методы, как противник ведет войну. Он обстрелял бы наших солдат, невзирая на жизнь беженцев. (Это немцы использовали гражданское население в качестве живого щита, а также при разминировании. – Ред.) Всю ночь мы слышали крики, и крики не замолкали. Я натянул себе на голову одеяло, чтобы их не слышать. Некоторые женщины добрались до берега вплавь, но многие утонули. Остальных, выживших, вы видите тут». Он указал сквозь просвет в кустах на песчаную отмель, гребень которой поднимается в середине реки, и на ней были темные точки. Через бинокль были видны беженцы, главным образом женщины и дети, которые лежали, лицом к земле, под зноем послеполуденного солнца, видимо, они измучились и хотели спать. «В следующую ночь они, на той стороне, хорошо отдохнут. Мы не станем им в этом мешать!» (Как говорится, и на том спасибо, что не добили. – Ред.)
Обратная дорога к штабу командира саперной части, которая несколько дней назад находилась в таком идиллическом месте под сенью грушевого дерева. Садовый участок нельзя было узнать. Неповторимое разорение, воронка на воронке, земля перерыта снарядами. Нет накрытого стола! И кроме того, нет признаков жизни под деревом, от могучей кроны которого остались только сломанные сучья. Люди давно укрылись в блиндаже, который стал пунктом управления. Я спустился вниз. Лишь вечером, как кроты, мы вышли наверх. Но мы лишь секунду находились у остатков дерева, когда с грохотом, который разрывает барабанные перепонки, в ветвях разорвался снаряд. Я упал на дно окопа, остальные также укрылись. Только один солдат вскрикнул и застонал от боли. Горячий осколок попал ему в бедро.
По возвращении домой мы миновали холм, на котором наряду с тыквами и арбузами росли настоящие дыни. Побродив по уже убранному полю, мы нашли на земле еще кое-какие из этих овальных фруктов лимонно-желтого цвета. Их пряный овощной аромат отличал их от арбузов, лишенных запаха. Мы взяли столько, сколько смогли унести в руках.
28 августа
Наши северный и южный фронты (в месте вклинения XIV танкового корпуса, который вышел к Волге севернее Сталинграда. – Ред.) расположены друг от друга на расстоянии лишь 7 километров, русская артиллерия бьет по занимаемой нами местности со всех сторон. Только в оврагах можно как-то укрыться. Штаб Хубе находился в сужающемся овраге, который также неплохо защищает от авианалетов противника. Генерал спит под своим танком в убежище, которое вырыто в глубину и проложено соломой. Флайсснер и я, как это мы делали летом в степи, переночевали рядом с оврагом на открытом воздухе. Затем мы по примеру остальных вырыли себе горизонтальную штольню в овраге. Она защищала нас и от осколков, и от осадков. Вчера впервые за пять недель некоторое время шел дождь.
29 августа
Бои местного значения вылились в своеобразное оборонительное сражение на севере и юге. Только сегодня было уничтожено 113 русских танков. Нас окружает непрекращающаяся огневая волна русской полевой и тяжелой артиллерии, зенитных орудий и танков. По слухам, на юго-западе, кажется, восстановлена связь с нашей пехотой, которая продвигается там, наступая на Сталинград. Хорошо бы, чтобы это подтвердилось!
Спустя два пасмурных дня небо снова ясное.
30 августа
На рассвете меня разбудил авианалет. Русские самолеты летели низко и сбросили свои бомбы в широкий овраг рядом с нами. Я откинул плащ– палатку и посмотрел из убежища, вырытого в склоне, на самолеты противника, пролетавшие над нами, и как они исчезали над Волгой в утреннем небе, которое становилось светлее, когда его освещала цепочка трассирующих зенитных снарядов. Затем с ревом пролетел немецкий истребитель. Он летел совсем низко, как будто собирался сесть в овраг. Однако это была только подготовка к развороту, после чего он стал набирать высоту. Истребитель круто поднялся в небо, развернулся вокруг своей оси, и на него попали первые солнечные лучи. Сверкая на солнце, он направился на восток, над рекой – на территорию противника, предвестник раннего утра. Меня взбодрило это зрелище, я встал и отправился в бурую степь. Там я встретил стаю щурок, которые сели в низину. Они заливались соловьем, пели нежные трели, после чего приподнялись, при этом их брюшки на солнце загорались изумрудным цветом.
31 августа (письмо)
«Вновь и вновь читал твое стихотворение, которое было опубликовано в газете и только что пришло по полевой почте.
Я также получил твое письмо, в котором ты пишешь: «Мне пришлась по душе картина розовых скворцов. Я вижу их перед собой, расшитых золотым шелком, на стенном ковре из Исфахана[44] или виньетка к газелям[45] Хафиза»[46].
3 сентября
По пути на Северо-Западный фронт, к мотоциклетному стрелковому батальону, расположенному там для оборонительного боя, я проезжал мимо многих сгоревших танков Т-34, мимо трех машин с экипажами, которые с белыми флагами перешли на нашу сторону. (Такое случалось крайне редко, поскольку танкисты, как и летчики, являлись элитой армии. Видимо, произошла неразбериха при срочном наборе экипажей для сделанных на Сталинградском заводе танков – не разглядели предателей. – Ред.)
В течение дня находился в одиночном окопе командира мотоциклетного батальона. Путь туда и обратно через склон, с которого хорошо просматривается степь и тылы противника. Полукругом вокруг рубежа нашей окопавшейся пехоты тянется кордон темных коробок – подбитых русских танков. Удачное отражение русских атак достигается решительными действиями нашей тяжелой зенитной артиллерии, в зоне огня которой танки противника больше не осмеливались действовать в связи с понесенными потерями.
Вечером, вернувшись в расположение дивизии, мы прибываем на место, где недалеко от оврага пересекаются две широкие песчаные дороги. В одном из четырех образующихся углов возникает солдатское кладбище. В течение дня оно ужасающе выросло. Оно вытягивается между двумя рукавами дороги в глубину и ширину. В форме луча тянутся в бесконечность ряды могильных крестов.
Солдаты у очередного могильного холма с именем их боевого товарища на кресте».
4 сентября
Штрахвиц добивается успеха за успехом со своим танковым батальоном, который является костяком танковой дивизии.
Его интуиция, его чутье в отношении противника является тем же, что и инстинкт охотника на дичь. Если некоторые из действий Штрахвица становятся известными благодаря его безрассудной отваге, у него нет недостатка и в хитром умении выжидать. Он никогда не выпускает объект, подобно добыче. Его решения, принятые то взвешенно, то неожиданно, увлекают подчиненных. Мы доверяем ему, ибо успех гарантирован.
В момент расставания ощущаются связи, которые соединяют меня со столькими людьми здесь, а также с дивизией в целом. Ведь я принимал деятельное участие в том, чем жили военнослужащие конкретных частей и соединений.
С того времени меня больше не посылают с поручениями, как в начале летней кампании, я сам определяю свои задачи, перемещаясь туда, где в полосе немецкого наступления выявляется направление главного удара. Теперь центр тяжести боев сместился южнее – в полосу наступления пехотных соединений, которые наступают на Сталинград.
5 сентября
В наших боевых порядках и позициях все еще зияют бреши. Осуществляя свою поездку, я должен был делать крюк далеко на запад, но положился на нанесенную на карту стрелку, обозначавшую наступление нашей пехоты, и решил срезать. Не зная того, мы оказались на нейтральной полосе и встретились, двигаясь с севера, с действующим впереди передовым подразделением пехотного батальона, который находился в зоне обстрела.
Вечером поступает донесение командира 295-й пехотной дивизии[47] генерала Вутмана[48]. Он только что оборудовал свой командный пункт в подземных бараках аэродрома Сталинграда. Барак разделен в длину на две половины: на одной – деревянный стол и скамейка, на другой – оборудованы нары, покрытые сеном, где можно поспать. Сверху помещение освещает скудный свет.
Сегодня ночью я проснулся, ощущая запах сена, и мое воображение унесло меня далеко отсюда.
6 сентября
Небо, утром еще ясное и чистое, без облаков. Но вдруг над нами нависли огромные тучи. Такая стремительная и внезапная перемена декорации не является чем-то необычным в русском небе, и все– таки она потрясает после многих солнечных дней, которые наблюдались до этого.
Барак располагается в центре системы долговременных огневых точек (дотов) и укреплений полевого типа, которые должны были отражать атаки с запада и были оставлены противником в ходе боев. Башни танков на некоторых дотах, стальные плиты, а также поросшие свежей травой холмики дзотов (дерево-земляных огневых точек) – единственные возвышенности на равнинной степной местности. В дот или дзот можно попасть через глубоко вырытую траншею, после чего ты поднимаешься по ступеням к амбразурам. Пулеметы и пушки вели стрельбу из этих амбразур. Вооружение для дотов и дзотов изготавливалось на заводах города, от которого нас отделяет лишь несколько километров. Удача наступающих войск состояла в том, что побежденный противник больше не мог оставаться на этом укрепленном оборонительном рубеже и был вынужден отступать дальше на восток к Сталинграду.
СталинградСражение за Сталинград началось уже несколько недель назад. Осуществляя взаимодействие, дивизии 6-й армии генерала Паулюса[49] с запада, а с юга – 4-й танковой армии генерала Гота[50] оттеснили противника в город, расположенный вдоль Волги на протяжении 20 километров. В ходе боев, где наблюдались большие потери с обеих сторон, они заняли 4/5 города. Между тем с севера усилились атаки русских, направленные на позиции немцев между Доном и Волгой. Оборона ведется здесь силами XIV танкового корпуса, усиленного новыми частями (впоследствии Хубе станет командиром этого танкового корпуса). По мере того как сужается кольцо вокруг Сталинграда, становятся уже полосы действий дивизий и полков. Однако на развалинах города наблюдается ожесточенное сопротивление. Пожалуй, уличные бои дают преимущество противнику, однако чувствуется, что сейчас его по-особому воодушевляет дух самопожертвования. Русские солдаты не считаются ни с чем, чего до сих пор не наблюдалось. Нет сомнения в том, что в русских произошли какие-то внутренние изменения. Движущими силами в их сопротивлении являются любовь к Родине, находящейся под угрозой, и ненависть к захватчикам, которая у русских в крови.