– Ужас! – высказалась Татьяна. – И, главное, туда же! Без вредных привычек! Не курящую, что ли?
– И не пьющую! – добавила я, и мы снова захохотали. – Нас он не захочет!
– Это не станет поводом для моего внезапного самоубийства, – отозвалась Татьяна, открывая новую бутылку пива. – Как говорил один юморист из Одессы…
Следующий был молод, крепкого сложения, без малейших признаков интеллекта. С очень густыми и толстыми бровями и широкой улыбкой. Спортсмен, любит подводную охоту и песни у костра. Ищет веселую, заводную, любящую песни под гитару. Двадцать девять. Работает в фирме по охране…
– Памятников! – фыркнула Татьяна. – Детский сад!
Потом мы увидели солидного мужчину довольно приятной наружности, который почему-то все время прядал головой, словно хотел оглянуться назад, но в последнюю минуту удерживался. Нервный тик? Финансовый советник. Сорок четыре. Никогда не был женат.
– Заливает баки, – прокомментировала Татьяна. – Неврастеник. Первая жена сбежала с другом! Вторая и третья… тоже!
– Ты думаешь, у него так много друзей? – Мне было удивительно весело.
Финансовый советник искал женщину нежную и тонкую, экономически независимую, способную создать уют и согреть сердце…
– Романтик, гад! – возмутилась Татьяна. – Нежную и экономически независимую! Вот потому они и сбегали с первым попавшимся другом. Он же кишки вымотает за лишнюю истраченную копейку, финансист!
Потом был тренер по стрельбе – лысый большеголовый крепыш с нахальным взглядом.
– Бабник! – сразу определила Татьяна. – Вечно на сборах и по гостиницам. Ой! – Она зажала рот рукой и виновато посмотрела на меня. – Но не в «Хилтоне» же!
– Дался тебе этот «Хилтон»! – обиделась я. – Вот возьму и не пойду!
– Боишься? – догадалась Татьяна.
– Не знаю… – Я задумалась. – Ну, допустим, боюсь. Вот возьму и вернусь завтра в Банковский союз… Противно, зато надежно. Моя синица… Ты же сама призывала не разбрасываться работами… Помнишь?
– Возвращайся, – легко согласилась Татьяна. – И к Жоре поближе. Вдруг еще раз позовет?! А еще можно выбрать кого-нибудь из этих козлоногих. Я бы взяла спортсмена с песнями у костра. Всю неделю в Банковском союзе экономистом, а по воскресеньям – у костра с песнями. Он и анекдотов знает немерено, обхохочешься!
Радостное настроение улетучивалось на глазах – как воздух из шарика, проткнутого иголкой. Мы не смотрели друг на друга. Татьяна демонстративно гладила Анчутку. Мне же хотелось плакать.
– Ты видела этих уродов? – вдруг спросила Татьяна. – На брачной кассете? Теперь вспомни свою начальницу и коллег. И разговоры про маринованные помидоры, секс, дачу и шмотки с распродажи. И Жору с блондинкой в «Ягуаре» вспомни. И представь себе, что это все, и ничего интересного в твоей жизни больше не будет. Все, понимаешь? – закричала она, и в ее голосе послышались близкие слезы. – Да если бы мне предложили… Да если бы мне твои данные! Я бы уцепилась когтями! Зубами! Чтобы изменить хоть что-то, вырваться из болота, заработать, наконец, да смотаться не в Турцию, а на… Багамы! Или к черту на рога, в Бермудский треугольник! И остаться там навсегда! И хрен с ним, с боссом, ну и переспала бы с ним, подумаешь! Главное, не брать в голову! – Она махнула рукой. – А костюм! Ты себя хорошо рассмотрела в этом костюме? Хочешь свой такой? Или всю жизнь будешь брать напрокат? А?
Кончилось тем, что мы обе разревелись над своей несчастной судьбой. Сидели, обнявшись, на диване. Всхлипывали под оглушительное мурлыканье Анчутки. Кажется, наклюкались. Ну почему нашему человеку, особенно женщине, нужно все довести до абсурда? Зачем нужно было пить это дурацкое пиво? Ведь так хорошо было…
Утром мы проспали. Вернее, проспала я. У Татьяны был выходной. Настроение после вчерашнего запоя было так себе, и голова тяжелая.
– Не пущу! – Татьяна всплеснула руками. – На Банковском союзе временно ставим крест. Дел непочатый край. Нужно определиться с прической. А также с походкой, манерами, мимикой, руками. Думаешь, это просто? Чулки подобрать… тоже. Улыбку… скромную и вместе с тем обаятельную… Держать паузу, смотреть в глаза, взмахивать ресницами… Сообразим, где расставить акценты и воткнуть изюминки.
– Я же не в театр собираюсь, – вяло огрызнулась я. – И не в бордель.
– Первое впечатление – это как… кирпич в окно. – Татьяна проигнорировала замечание насчет борделя. – Все вскакивают и бегут смотреть. Понятно?
– Угу. – Мне не хотелось пререкаться.
– Кстати, – вспомнила Татьяна. – А где твоя кукла?
– Под торшером. Ты же видела! В прошлый раз…
– Не помню, – пробормотала Татьяна, подходя к торшеру и принимаясь рассматривать Шебу. – Ничего особенного. Ширпотреб, – вынесла приговор. – Китай, скорее всего. Правда, улучшенного качества. А я уж думала…
Она грузно плюхнулась на диван и тут же стукнулась локтем о деревянную боковинку. Зашипела от боли:
– Черт!
Глава 10 Форс-мажорный квартет
В шикарной гостиной номера четыреста шестнадцать отеля «Хилтон-Ист» находились четверо. Трое мужчин и одна женщина. Женщина, жгучая брюнетка неопределенного возраста, сидела в кресле. В ее гладко причесанной голове чудилось что-то змеиное, что подчеркивалось зеленым цветом дорогого костюма и зелеными же туфлями змеиной кожи. Довольно ощутимый аромат «Опиума» витал в воздухе.
В соседнем кресле справа помещался мужчина – очень тонкий, изящный, с нервным бледным лицом и белесыми глазами. Длинные жидкие волосы его были собраны в конский хвост, плешь, как тонзура, сияла на макушке. Мужчина был в белой одежде – шароварах и длинной, за колено, тунике с разрезами по бокам. На груди его на кожаном шнурке висел некий бесформенный предмет серого цвета размером с небольшую картофелину – не то камень, не то оплавившийся кусок стекла. Туалет завершали расшитые синим бисером восточные туфли с загнутыми кверху носами. Кисти рук с длинными пальцами и ногтями, покрытыми бесцветным лаком, беспокойно лежали на коленях, сжимались и разжимались, разглаживали ткань и пощипывали ее, словно пытались выдернуть нитку.
За бюро красного дерева сидел мужчина лет тридцати с небольшим, с приятным незапоминающимся лицом, одетый в темный костюм и белую рубашку. По таким лицам взгляд скользит, не задерживаясь. Его звали Грэдди Флеминг.
А вот мимо четвертого присутствующего – высокого широкоплечего молодого человека, подпиравшего плечом дверной проем, пройти было трудно, даже невозможно. Был он очень смугл, коротко стрижен, смотрел исподлобья мрачными черными глазами, а длине его ресниц позавидовала бы записная красавица. Лицо его было на редкость выразительным – видимо, в силу немногословности. Свое отношение к происходящему он выражал взглядом, ухмылками, плечами, руками, забрасывая одну ногу за другую, а также различными углами наклона тела по отношению к стене. В языке жестов и взглядов он достиг такого совершенства, что обычным языком почти не пользовался. Он был красив той сочной южной красотой, которой славятся балканские мужчины. Прекрасной формы крупный рот, хищный нос с горбинкой и подбородок, чуть длиннее, чем нужно, что, впрочем, его нисколько не портило. О глазах мы уже упоминали. Это был Гайко.
Все молчали. Похоже, тут совсем недавно произошла размолвка.
Человек, сидящий за бюро, – Грэдди Флеминг – кашлянул и произнес:
– Господа, я бы хотел высказать пару замечаний. Мы уже прослушали двух кандидаток. Обе, по-моему, довольно сильные претендентки, особенно первая. – Он взглянул на женщину, губы которой искривились в подобии улыбки. – Я бы хотел просить… вас, Аррьета, как женщину мягкую и деликатную (при этих словах стоявший у двери молодой человек ухмыльнулся и переменил позу – убрал руки с груди за спину), проявить… от имени нас всех такт и понимание. Я бы сказал, материнские такт и понимание (Аррьета возмущенно раздула ноздри). Это относится и к вам, Клермон, – продолжал молодой человек, сделав вид, что не заметил реакции дамы, – потому что ваши вопросы носили… я бы сказал, несколько враждебный характер. Зачем было спрашивать девушку о родословной? Не всякий может похвастаться такими корнями, как вы, Клермон. Достаточно взглянуть на вас, как сразу же понимаешь, с кем имеешь дело (молодой человек у двери закашлялся). Я имею в виду, аристократизм написан у вас на… лице.
Человек с конским хвостом – Клермон, покачивая расшитой туфлей, смотрел на говорящего с высокомерием патриция, смотрящего на слугу. Щеки его порозовели. Он чувствовал острые подводные камни в словах Флеминга, но ответить не умел, равно как и поставить того на место. Адвокат дьявола, как называл Флеминга Клермон, был безупречен, и придраться было не к чему.
«Пустослов, – думал Клермон раздраженно. – Плебс. Со своим чертовым Гайко!» – Он взглянул на молодого человека у двери, который в свою очередь, ухмыляясь, посмотрел на него.
Человек с конским хвостом – Клермон, покачивая расшитой туфлей, смотрел на говорящего с высокомерием патриция, смотрящего на слугу. Щеки его порозовели. Он чувствовал острые подводные камни в словах Флеминга, но ответить не умел, равно как и поставить того на место. Адвокат дьявола, как называл Флеминга Клермон, был безупречен, и придраться было не к чему.
«Пустослов, – думал Клермон раздраженно. – Плебс. Со своим чертовым Гайко!» – Он взглянул на молодого человека у двери, который в свою очередь, ухмыляясь, посмотрел на него.
Все четверо находились на службе у Его Превосходительства господина посланника Джузеппе Романо. Трудно было собрать воедино людей столь разных. Возможно, в этом проявлялось своеобразное чувство юмора работодателя.
Аррьета-Хелиодора-Миранда де Линарес-Монага, среди своих просто Аррьета, а за спиной Хунта, была старинной приятельницей господина Романо. Бурные когда-то, их отношения переросли в теплые и семейные – Аррьета трогательно заботилась о хозяине, заглядывала ему в рот, была нежна и полезна. Со всеми остальными, особенно с прислугой, была вздорной, непоследовательной и просто грубой. Иногда Аррьета пыталась проявить норов по отношению к Флемингу или Гайко и поставить эту подлую парочку на место, но все ее попытки разбивались о преувеличенную («иезуитскую», говорил Клермон) вежливость первого и подчеркнутое безразличие второго. Попытки наушничать «дорогому Джузеппе» тоже не имели успеха. Его эти попытки лишь забавляли.
Аррьета была доверенным лицом хозяина, а также сиделкой, медсестрой и диетологом, ревностно следя за качеством продуктов и пробуя первой все блюда. Когда-то в старые времена в аристократических домах Европы и Латинской Америки служили «грибные люди», которые, с риском для жизни, первыми пробовали грибные блюда и иногда умирали. Аррьета была чем-то вроде «грибного человека», правда, без всякого риска для здоровья, разве что расстройство желудка могло случиться. Кличка у нее была Хунта, о чем мы уже знаем. Господин Джузеппе подобрал ее в незапамятные времена в каком-то кабаке (она говорила, в театре) на окраине Барселоны, где Аррьета танцевала на потеху подвыпившей публики, прельщенный ее замечательной красотой, веселым нравом и основательным запасом глупости, которая его восхитила. Со временем Аррьета, как доброе когда-то вино, превратившееся в уксус, уже ничем не напоминала сладкий и терпкий молодой напиток. Ничего не осталось в ней от той зажигательной девчонки, которую знало и любило все предместье. Глупость выродилась в снобизм и высокомерие, что роднило ее с пресс-секретарем Клермоном, дальним родственником господина Романо, который отвечал за связи с прессой, фотографии, хроники и фильмы для архива. Даже длинное имя, которое она себе сочинила – Аррьета-Хелиодора-Миранда… и так далее, говорило о претензиях на аристократизм и любви к блестящим погремушкам.
Клермон же действительно был аристократом, имел титул маркиза, чем страшно кичился. Близкие отношения между Аррьетой и Клермоном напоминали отношения между двумя подружками, где испанка была, разумеется, лидером. Тем более что Клермон был представителем сексуальных меньшинств, или попросту геем. Переменчивый, жадноватый, легко впадающий в панику и малодушный, Клермон был идеальной подружкой для сильной Аррьеты, подчинялся ей безоговорочно и так же безоговорочно слушался ее советов, и она ездила на нем, как хотела. Оба любили посплетничать, что также их роднило.
Полное имя Грэдди Флеминга, адвоката и офис-секретаря господина Романо, было Сталинград. Да, да, сколь странным это не могло бы показаться. Соваться с таким именем на люди не стоило, и Флеминг стал называть себя Грэдди. Грэдди Флеминг.
Аррьета, чтобы позлить офис-секретаря, иногда называла его полным именем. Но Флеминга вообще было трудно прошибить, а уж такими блошиными укусами – и подавно!
– А мне нравится, – сказал Гайко, впервые услышав имя Флеминга. – Имя что надо. Мой дед тоже прикладывал наци будь здоров у нас в горах, до сих пор вспоминает. Ты что, из советских? – Гайко был не то босниец, не то серб из глубинки. Обладая твердым характером и патриархальными взглядами крестьянина, он, мягко говоря, недолюбливал Клермона и подчеркнуто сторонился.
– Каких наци? – спросил Клермон. – Когда?
– Во Вторую мировую, – ответил Флеминг.
– Ах, во Вторую мировую, – протянул Клермон. – Когда это было! Уже никто и не помнит.
– Не очень давно, – заметил Флеминг. – Аррьета, я думаю, должна помнить.
– Ничего я не помню! – ощетинилась Аррьета, которая всякий намек на свой возраст воспринимала в штыки. – Меня тогда еще и на свете не было!
Родители Флеминга были чистокровными англичанами. Странное имя, выбранное ими для сына, было вызовом «проклятой буржуазии» – молодые люди были не то коммунистами, не то хиппи, одним словом, выступали против монархии, буржуазии, фашизма, церкви в частности и буржуазных устоев в целом. Они колесили с такими же борцами идеологического фронта по городам и весям страны, держались стаей, покуривали травку, а то и чего похуже, устраивали экологические пикеты против размещения американских военных баз в Англии и войны во Вьетнаме.
На тот момент, когда маме Флеминга приспело время рожать, его папа подрался с одним немецким рокером, с которым они делили стоянку. В пылу драки будущий отец орал: «Я тебе устрою Сталинград, Гитлер недобитый! Это тебе за бомбежку Лондона! – отвешивая при этом немецкому рокеру по полной программе. – А это – за бомбежку Дрездена!» Он начисто выпустил из виду тот факт, что Дрезден бомбили вообще-то американцы. Немецкий рокер не остался в долгу, и какой-то слабак, у которого не выдержали нервы при виде крови, вызвал полицию.
Что тут началось! Сирены полицейских автомобилей, щелканье винтовочных затворов, круглые каски рассыпавшихся по стойбищу «бобби», рявканье команд, усиленное мегафонами, вопли потревоженных хиппи и рокеров, которые одинаково не любят полицию, свист пролетающих тяжелых предметов, взрывы петард… Ад кромешный, да и только! А будущая мама в это время орала, рожая, под каким-то кустом в компании спившегося врача, в незапамятные времена лишенного диплома за пьянство и продажу наркотиков, и подружки-хиппи, визжавшей с ней за компанию.
В итоге здоровенький на диво новорожденный получил имя Сталинград. Он вылетел на свет божий прямиком в гущу потасовки, криков, рева рогатых рокерских мотоциклов и слепящего света фар. Согласитесь, человека, родившегося в подобной обстановке, трудно испугать или удивить чем бы то ни было. Да еще с таким именем!
Сталинград родился не только здоровеньким. Он был еще на диво умным и сообразительным мальчиком. Лет примерно в шесть он понял, что с него хватит кочевой романтики, и стал оглядываться вокруг в поисках выхода. Мама как-то рассказала ему о своем папе-вдовце, который был, оказывается, «подлой судейской крысой на службе у проклятой буржуазии», то есть адвокатом, и проживал в небольшом приморском городке Брайтон.
В один прекрасный день старый джентльмен, адвокат из Брайтона, не подозревавший, что у него есть внук, получил письмо. Сталинград умел читать – учили его все понемножку, скуки ради, но писал он, прямо скажем, плохо и наделал много ошибок. Вкупе с ошибками и большими кривыми буквами письмо в замусоленном конверте кричало о помощи. Он не жаловался и ни о чем не просил – бедный ребенок просто сообщал деду, что он есть на свете. А также – что через три дня они бросают якорь под Лондоном, в деревеньке Вестчестер.
Там и произошла историческая встреча отца и блудной дочери, носившая абсолютно случайный характер. Сталинград, опасавшийся, что дед его заложит, очень волновался, но дед оказался мировым парнем. Он так естественно разыграл удивление от встречи, что Сталинград даже решил было, что дед не получал письма и появился в Вестчестере случайно.
Дочь расплакалась, невенчанный зять смущенно топтался рядом.
– А это кто? – спросил гость, указывая на не особенно чистого мальчика рядом с ними.
– Наш сын, – ответила мама.
– Сталинград! – Мальчик, не имевший ни малейшего понятия, насколько необычно его имя, протянул деду руку.
– Красивое имя, – похвалил новоиспеченный дед, не выказывая ни малейшего намерения упасть в обморок.
Дедушка провел с мальчиком весь день и был совершенно очарован. Вечером он заметил, что мальчику пора в школу, да и подумать о колледже не помешало бы. Лучше все делать заранее. Мама тут же завела речь насчет проклятой буржуазии и насчет того, что она своего ребенка… в проклятые лапы… ни за что! И вообще, свобода или смерть! Но папа оказался дальновиднее…
Из Вестчестера дед с внуком уезжали вместе. Сталинград – в новом костюмчике, гордый, не верящий своему счастью. Он обнял маму, прощаясь, и вдруг расплакался, словно предчувствовал, что они никогда больше не увидятся. Так оно и вышло – полгода спустя она погибла в автомобильной катастрофе, а отец после этого сгинул без следа…