...Пробудился Гриценко где-то часа в два пополудни. Солнце назойливо лизало его левый глаз длиннющим, на восемь минут полета, языком. Озадаченный сном, Серега поспешил поделиться впечатлениями с Коровиным. В тот момент Коровин занимался своими бакенбардами - подбривал их и подкрашивал черной тушью. Когда Гриценко закончил рассказ, Коровин ничего не ответил, лишь многозначительно повел разлапистой бровью да подтолкнул Серегу в сторону, где висела удивительная галерея портретов - еще та мешанина из поэтов, композиторов и подозрительных личностей. В первый момент Гриценко сначала почувствовал, а потом уже углядел изменения, которые произошли с чудаковатыми, как ему казалось, портретами. "Ну и ну! Это, значит, пока мы сосали кровь з тих клятых фашистив, здесь такое!... У-у-у!" - поражался увиденному Серега, да и было от чего обалдеть. Лица изображенных на портретах людей больше не напоминали размытые пятна и уродливые кляксы - все до одного портреты выглядели необыкновенно живыми и ясными. И слова под ними были написаны на понятном языке. А там, где раньше стояли чертовы буковки, Серега прочел одно-единственное слово: "вампир". - "Исповедь с вампиром". Ну и ну! Я и не знал, шо Круз вампиров играл... А дальше Серегу ожидал вообще полный мрак - вереница интернациональных портретов тех, кто в разные века, невесть чем озабоченный, творил поэмы о вампирах, пьесы о вампирах, оперы о вампирах, фильмы о вампирах или был сам таковым. Как, например, графиня Элизабет Батори. А ведь какая милая мордашка!.. Портрет князя Валахского был последним в той загадочной галерее. Проходя мимо него, Гриценко не удержался, ткнулся носом в короткую надпись: - "Влад Тепеш-Дракул (1428/31-1476)..." Дракула!! Е-мое!.. Коровин молча сопровождал Гриценко, жарко дышал Сереге в затылок, а когда тот прочел надпись под портретом Валахского князя, неожиданно вцепившись в Серегины щеки, повернул к себе его голову. Затем Коровин поведал такое... И с чего это он вздумал откровенничать перед Гриценко? Кто его знает. Может, хотел его еще крепче опутать. Ведь правда и кровь - две жилы из одного каната. А поведал Коровин историю бессмертия своего.
...Отсчет своего бессмертия я веду от жаркого, изрыгающего кровь 15 июля 1410 года. Будь проклят тот день!.. Я встретил его верхом на коне облаченный в тяжелые латы, рассекающий густой знойный воздух ленивым мечом. Жаворонок жалобно звенел над правым виском. Над лугом, которым мы шли, поднимался острый дух скошенной травы и свежего коровьего навоза. Пот ручьями катился из-под тесного шлема, сквозь открытое забрало я с восторгом смотрел на мир. Слева тихой речной водой манила узкая полоска неба, облака казались песчаными берегами... Господь даже не намекнул, что этот благодатный мирный луг вот-вот обернется кровавым полем битвы. Одним ударом чего-то очень тяжелого и тупого, ударом, пришедшимся мне в затылок, меня свалили с коня. Я потерял сознание, и это спасло мне жизнь. ...Я служил в войске Тевтонского ордена; в составе его передового отряда стремительно продвигался на восток, когда под прусской деревенькой Грюнвальд, щедро залитой июльским солнцем, нам пришлось принять бой. Дорогу на восток нам преградила разноголосая армия под командованием польского короля Ягайло, состоявшая из пестрого сброда - польских, литовских, белорусских, русских и украинских воинов. Этот "сброд" окружил наше доблестное войско и разбил. О разгроме своего отряда я узнал потом, когда очнулся от беспамятства среди сотен трупов и раненых, созывающих птиц душераздирающими стонами. Вместе с тремя рыцарями, чудом оставшимися в живых, мы бежали на северо-запад, углубились в леса, которых не знали, и вскоре заблудились среди янтарно-зеленых болот... Мои путники все до единого утонули, испустив беспомощный дух над обманчивой гладью бездонной топи. Я должен был утонуть одним из первых, но случайно меня спас старик, назвавшийся лесным рыбаком. Он появился с восходом луны. Не издав ни единого треска, старик возник из мрачной чащобы, где может пробраться лишь лесная тварь и нечистая сила. Увидев, как я погибаю в болоте, он закинул рыбацкую сеть и вытянул меня к своим ногам. Взвалив на спину, отнес меня к озеру, спрятавшемуся за ужасными болотами, на краю прекрасной земли. То озеро звалось Илиаком, а имя старика звучало еще более странно - Тамриэль.
К Илиаку мы подошли на рассвете. Словно от чего-то спасаясь, Тамриэль бросился в пещеру, выходившую к самой воде. В пещере было мерзко и сыро, но старик запретил мне выходить из нее. Да я бы и не сделал этого, даже если бы захотел: казалось, я лишился последних сил. Я лежал в холодной сырой пещере, сверху капала студенистая дрянь, иногда с каменного свода срывались вниз сонные летучие мыши, норовя кривым длинным зубом пропахать на моем лице кровавую борозду. Я давно бы утратил всякую надежду, что когда-нибудь этот ужас кончится, если бы... не озеро. Сквозь неплотно прикрытые веки я видел незамутненный голубой взгляд Илиака. "В Илиаке слилась сила нашего рода", - тяжело дыша, повторял Тамриэль, но так и не признался, кем был его род. А стоило луне вновь взойти на ночном небе, как старик в мгновение ока прокусил мне горло и высосал кровь. Не успев дать отпор, я потерял сознание - второй раз после обморока на грюнвальдском поле. ...Несмотря на густую, как деготь, ночь, мое отражение в прозрачном зеркале Илиака казалось белым, как китайское фарфоровое блюдо. Я пришел в ярость: из меня сделали вампира! - и, оскалив клыки, кинулся на кровопийцу. Но Тамриэль, остановив меня взглядом, заявил, что он даровал мне бессмертие: "Теперь твоя душа не принадлежит ни Богу, ни дьяволу - ее не принял ни рай, ни ад. Отныне и навеки веков душа твоя принадлежит твоему нетленному телу. Ты - бессмертен! Тебе здорово повезло: ты принят в племя новых ариев - монталионов, поклоняющихся святому имени Крови. Ментором этого племени являюсь я, Тамриэль... Твоя миссия - увеличить ряды новых ариев за счет лучших носителей крови. Помни: кровь - молоко твоего бессмертия и одновременно духовный источник, питающий воды Илиака. Помнишь, я рассказывал тебе, что в Илиаке собирается сила нашего племени?.." И тут только я разглядел, как к озеру нитями, лентами, рукавами сбегают кровавые реки. Коснувшись вод Илиака, кровь десятков тысяч новых ариев приобретала кристально чистый голубой цвет - цвет духовной силы, цвет разума новой расы. Старик с удивлением обнаружил, что я не боюсь солнечных лучей. Для него же они были сущей угрозой, оставляя сильнейшие ожоги на его высохшем от времени теле. Напротив, я по-прежнему любил солнце, любил задремать под его теплыми лучами на пустынном берегу Илиака. За это Тамриэль назвал меня вурдовампом - вампиром-оборотнем, лишенным тех слабостей и недостатков, которые были свойственны обычным монталионам. В ответ я равнодушно пожал плечами, продолжая безмятежным взором озирать тихую гладь Илиака. Но вскоре мое безоблачное существование прекратилось: Тамриэль, подробно рассказав о моей миссии охотника за лучшими носителями человеческой крови, дал мне первое задание. Я должен был переправиться через Ла Манш и в угрюмой горной Шотландии раздобыть душу и кровь одного дерзкого графа... Прошло несколько десятков лет, пока мне поручили привести первого среди нас - князя Дракула. Его подлинное имя было Влад III. Он происходил из прославленного рода Басараба Великого, деда звали Мирчей Старым (тот был отважным и мудрым воеводой, правителем Валахского княжества), а отец Влада, тоже Влад, но II, входил в орден Дракона (по-валахски - "орден Дракула"), основанный венгерским королем Сигизмундом Люксембургом для борьбы с турками... Мне надлежало завладеть Владом III Дракулом, юным князем валахским, обязанным воинственным прозвищем своему отцу. Маленькое православное княжество, зацепившись за склоны Карпатских гор, вздрагивая по ночам от воя ветра в ущельях, не смея в полную силу насладиться красотами редких в этих краях лугов и речных пойм, на протяжении столетий переходило из рук в руки от одного правителя к другому - от венгров-католиков к туркам-мусульманам и снова к подданным папы римского... У семнадцатилетнего Влада III, полгода назад впервые захватившего трон валахского господаря, было по меньшей мере два прозвища. Первое - "Дракул" - он получил по наследству от отца, смысл второго - "Тепеш" или "Цепеш" я понял не сразу... Наемником в войске венгерского короля я отправился в Валахию. Король намеривался свергнуть строптивого, несговорчивого князя и посадить на валахский трон своего ставленника. Наш путь проходил по земле богатой, хлебной и ремесленной Трансильвании - "страны по ту сторону лесов", или, как называли ее жившие там купцы, - Семиградья. Семиградские купцы, льстиво улыбаясь, стелили нам под ноги фальшивые турецкие ковры, которые научились ткать так искусно, что даже турки диву давались. Нас щедро угощали яблоками, орехами и вином, но от трансильванского вина я молчаливо отказывался, храня жажду до назначенного часа. На границе Трансильвании с Валахией, там, где стволы сосен превращаются в камень, а трава начинает расти корнями вверх, мы в прах разбили передовой отряд валахского воинства. Солдаты врага умирали с презрительной улыбкой на устах, будто делали нам одолжение. С гор дул холодный пронизывающий ветер. Я упрямо карабкался по крутому склону, обмотав шею куском кожи валахского воина. Лошадь подо мной волком скалила зубы. Уже было далеко за полночь, когда в двух или трех милях от Тирговишта столицы Валахии - наша конница внезапно напоролась на засаду. Веревками и сетями опутали нас и, беспомощных, поскидывали с лошадей. На пеших обрушили град камней и град каленых стрел. Спины оставшимся в живых исполосовали железными плетьми, а потом, согнав в кровоточащее стадо, погнали в Тирговишт. Дорога в маленькую столицу Валахского княжества вела такая узкая, стиснутая с обеих сторон черными, неприветливыми горами, что конвоирам пришлось построить пленных в длинную, как кишка, колонну с шеренгами всего в три-четыре человека. То тут, то там безжалостно врезались в воздух железные плети, коротко вскрикивали люди, а в высоком небе, величаво распластав широкие крылья, кружила хищная птица. Колонна неудачливых венгерских солдат и наемников-чужестранцев растянулась на добрую милю. Я шел среди тех, кто замыкал ту колонну. Мы брели остаток ночи, не ропща и даже не пытаясь бежать, а на рассвете показались первые шесты с заточенными концами, на которых, проткнутые насквозь, в ужасных муках корчились люди. То были воины некогда непобедимой армии его величества короля Венгрии... Я спросил у молодого венгра, всю дорогу шедшего рядом со мной, что это за страшные пытки. Юноша, у которого непокорная шевелюра торчала из-под шлема, а усы от слез стали похожими на клок собачьей шерсти, отвечал, что это сад пыток, что он дело рук князя Тепеша. - Тепеша? - переспросил я. - Да. Тепеш означает "колосажатель". Искусству сажания на кол князь Влад научился у турков. Мне стало не по себе. Я должен был выполнить свою миссию и уж никак не предполагал, что мне уготована такая участь. Но как Тепеш мог прознать, что кол - единственная смерть, перед которой я слаб?! От волнения я почувствовал нестерпимую жажду и, проходя мимо одного очень высокого шеста, на котором в предсмертных судорогах вздрагивало тело несчастного, кинулся к нему. Конвоиры опомниться не успели, как я жадно приник ртом к столбу, по которому струилась теплая кровь. Меня избили до крови, но на кол сажать не стали, а приволокли к князю Тепешу, кинули к копытам его коня. - Ты кто? - спросил князь, неотрывно глядя сверху вниз на мой окровавленный рот (то ли разбитый валахским солдатом, то ли испачканный кровью жертвы). Я решил открыться владыке: сказал, что я монталион-вурдовамп, что прислан сюда, чтобы поведать бесстрашному князю о существовании нашего племени, что ментор Тамриэль ждет его на берегу озера Илиак, чтобы посвятить его, господаря княжества Валахского, в высшие таинства нашей веры. - Кто твой бог? - спросил Тепеш и неожиданно предупредил, что если я солгу, то он прикажет посадить меня на кол. Рядом истошно орал пленный венгерский солдат - двое валахцев, грязно ругаясь, молотком вбивали несчастному в задницу кол. Я не знал, что сказать, но мне очень был нужен князь Дракул. - Наш бог - это кровь. Она дарует нам вечную жизнь. - Кровь не может быть ни богом, ни дьяволом. Потому что кровь - это слово, некогда сказанное богом. Кровь ни с чем нельзя сравнить и обменять на что-либо тоже нельзя. Не успеть! А знаешь почему?.. Мои люди поднаторели в сажании на кол! - А-ха-ха!! - расхохотались рядом палачи. Князь не повел даже бровью, продолжая буравить меня взглядом темно-зеленых, как лесная топь, когда-то едва не поглотившая меня, глаз. Видя, что Тепеш непоколебим и умен, я отважился на последний шаг - пообещал приобщить его к мудрости монталионов здесь, в Тирговиште, в тысячах миль от священного озера Илиак. Тепеш согласился, но при одном условии: сначала я должен был сотворить второе озеро Илиак в его родной Валахии. - Ты говорил, что вы племя всесильных, новых ариев. Вот и докажи это! Бери сколько надо тебе людей, бери все! Но чтобы завтра озеро было! Князь Дракул пожелал, чтобы второе озеро Илиак было вырыто не в столице княжества, а в замке Познари - личной цитадели Тепеша, однажды на Пасху построенной им на крови валахских богомольцев... Мне дали в помощь триста пленных и с полсотни валахских солдат. День и ночь мы копали узкие каналы-арыки (я встречал их во время крестового похода в Аравию). Из растерзанных тел жертв, с шестов и мечей палачей в арыки стекала кровь, которой не суждено свернуться. Исступленный, я шептал над кровью заклинания монталионов, посыпал ее порошком, смолотым стариком Тамриэлем из сухих илиакских трав, пел рыцарские песни, которые знал с раннего детства... Чего я только не делал, чтобы избежать кола! И - о чудо! - кровь не свернулась! Мурлыча о чем-то сокровенном, родовом, она стремительно неслась по узким арыкам к стенам замка Познари. По сотням арыков, как по артериям и венам, кровь спешила к месту, где она должна была слиться в единый мощный разум. ...Я и князь Дракул. Мы сидели одни в Круглом зале замка Познари, когда под ударами сотен кирок и топоров в окружавших нас стенах были пробиты торопливые бреши. Вместо дневного света в них хлынула кровь. С ней происходило что-то невообразимое. Она менялась прямо на глазах! Кровь точно линяла, как большая красная кошка, линяла... Совсем скоро жидкость, кристальной чистотой и неярким синим цветом похожая на воду, поднялась до середины щиколоток. Князь Влад, макнув руку в воду, мирно колышущуюся посреди его замка, коснулся своих губ. - В ней больше смысла, чем в жажде власти, - признался он. - Я чувствую, как мой разум насыщается, а воля успокаивается. Я причастился к главному крови. Но меня тревожит одно предчувствие, будто бы мне суждено расстаться... Обними меня и пообещай, что мое могущество не иссякнет, а кровь не выродится. - Нет. Ты всегда будешь полон мощной крови, как бог полон любви. А когда сила ее будет ослабевать, ты найдешь возможность ее заменить. В тебе столько мудрости и греха, что ты обречен на бессмертие! На прощание я сказал князю Владу: - Был ты князем Тепешем, а теперь станешь князем Дракулом. С этими словами я порывисто обнял князя, но, почувствовав вблизи теплый запах живого тела, вмиг прокусил ему горло и долго пил кровь... С того дня много воды утекло. А сколько крови вокруг убыло! Сейчас я точно уж не скажу, что стало тогда со мной, а что - с князем Владом. Времясмешенье, крововременье...
* 8 * ...У хозяйственного Коровина нашлась телефонная карточка. Гриценко сходил за квартал, позвонил дочери. Таксофон смотрелся грязно-серебристым грибом-трутовиком на обыкновенном бетонном столбе с кланяющимся фонарем наверху. Какой-то шутник опустил металлический обруч, к которому крепился таксофон, почти до самого низа столба, до краев дымящейся урны. Вот и пришлось Гриценко крутить номерной диск, сидя на корточках, и, морщась, нюхать смрад тлеющих окурков и прочего мусора. Серега хотел соврать Машке, что, мол, занят по горло, мол, во всю ищет работу, поэтому раньше ночи не жди и ложись спокойно спать, не волнуйся, мол, за отца... но дочери не оказалось дома. Возвращаясь в обитель вурдовампов, он подобрал с дороги, среди листьев, замоченных с мокрой пылью (рядом сочилась, подтекая, колонка) три краснобоких яблока. Сполоснул под шумной струей воды и, пока шел, ни о чем не думая, съел их. При этом не понял ни вкуса, ни смысла такой пищи. К вечеру, около пяти, когда солнце, будто передумав садиться, замерло на высоте птичьего полета и теперь с близких небес дарило наугад бесхитростное тепло и нежность, Гриценко отправился на Первомайку. "Надкушенным яблоком август темнеет в ночи за окошком..." Нет, до наступления ночи оставалось не меньше четырех часов неги и ленивого покоя - милых каждому живому атрибутов последнего месяца лета. Да и денек, незаметно оборачивавшийся вечером, больше походил на целое яблочко, желтолобую антоновку. Скорее, даже на златоглавую луковицу - таким же запашком тянуло вокруг, сладковатым и острым одновременно, как от свежеочищенной цибули. Вдобавок из-за чьего-то стального забора в нос пахнуло пряным дыханием кореандра. Гриценко подивился своему обострившемуся, точно у собаки, нюху. Но главного запаха, который Серега безотчетно искал, нигде не было. Наступила пора последних возвращенцев из летних отпусков, начиналась дружная копка картошки и время всяческих солений и маринадов. Август, точно ангел, спустился с небес и, на подлете благословив на подготовку к зиме, мягко подталкивал людей к участию в круговороте хозяйственно-обрядовых дел, повторявшемся вот уж какой десяток тысяч лет. Но Гриценко так далеко был от этого. Сейчас им двигало незнакомое чувство, которое бы в жизни он назвал жаждой мести. Гриценко укрылся в сухом, казалось, безвоздушном сумраке кирпичной арки. Та находилась в доме, стоявшем почти напротив, под небольшим углом к офису фирмы "Бокс Лтд". Офиса-то, по сути, никакого и не было. По крайней мере снаружи не видать было. Лишь выкрашенная в черный цвет кованая решетка, огораживающая вход в полуподвальное помещение в двухэтажном особняке. Недавно его стены покрыли сиренево-розовой фасадной краской, и теперь домик сверкал в красноватых лучах заходящего солнца, точно свежеотчеканенная копейка. С четверть часа пристально всматриваясь через дорогу - не показался ли за решетчатой дверью злыдень Артем Бойко, Гриценко вдруг сделал открытие: "Так то ж моя решетка! Ну и ну! Я ж ее полгода назад ковал!" В момент наивысшего изумления Серегу и застигла серо-голубая "пятерка". "Жигуленок" подъехал со стороны центра, резко припарковался справа от красной "дэу", заглушил мотор, но уже через три-четыре минуты завелся, когда, осоторожно отворив решетчатую дверь, на пороге показался Артем Бойко. Гриценко, разинув рот, успел только заметить, что "Маруани"-то теперь больше не "Маруани": "Боже правый, в якой же перукарне его так обкорнали?!" - как в следующие десять секунд безжалостно стриженный Артем шмыгнул в "жигуленок", машина резво подала назад и, по-кошачьи взвизгнув тормозами, умчалась в центр. "Мать их!! Шо ж за гады мне дорогу перешли?!" - ругнулся вдогонку Гриценко. Совсем стемнело. Серега бесцельно бродил по городу. Вздумал купить пива передумал. Жажду испытывал, но хотелось не пива, иного... Вдруг вспомнил, что дома есть телефонный справочник. "По номеру телефона несложно адрес вычислить". И Серега махнул домой, вошел за полчаса до полуночи. В доме было темно, лишь светился экран телевизора - шел какой-то триллер: вот на весь экран показали ужасно свирепую морду с могучими клыками. "Тьфу, как Машка такую гадость может смотреть!" Неслышно застыл на входе в комнату. Дочь, почувствовав его присутствие, повернула к отцу лицо - даже в полумраке было заметно, какие у нее воспаленные, вспухшие от слез глаза. - Привет, Марусь. Не знаешь, где телефонный справочник? - осторожно из темноты спросил Гриценко. - Зачем он тебе?.. Там, в тумбочке под телефоном... Папа, где ты столько времени был? Опять ты, как той ночью... Я даже дяде Саше Спинову звонила... Смутившись, Гриценко не ответил, вернулся в коридор, в темноте оступился, неловко покачнулся и дотронулся рукой до стального рожка для обуви, висевшего на гвоздике. В тот же миг Серегу будто током ударило: "Скоро двенадцать! Значит, я снова нечистью стану. А как же Машка?! Она же до сих пор ничего не знает! Шо будет, когда она увидит меня таким, с клыками? Мабуть, расстроится... Е, какое там "расстроится"! Я ж захочу ее... того самого!.. Может, и вправду сделать ее вампиром? Или, как там, вурдовампом? Шоб не мучилась. Боже, шо за мысли!" А есть уже хотелось жутко. Но не борща, которым пахло с кухни, или картошки с грибами, или макаронов по-флотски... "Сейчас бы стакана три свежей крови, - глотнул мечтательно слюну Гриценко. Посмотрел на часы. Еще пятнадцать минут, а уже как крови охота! Шо ж будет дале, когда стукнет двенадцать? Эх, мать их!" И тут Серегу прямо-таки осенило, вовремя, можно сказать, осенило: станция переливания крови! "Есть же такая! Кажись, на Двадцать лет Победы. Там-то кровь должна быть обязательно! И грызть никого не нужно. Съезжу... нет, лучше схожу дворами, а то, не ровен час, загрызу кого-нибудь по дороге". - Скоро буду, - Серега невнятно буркнул дочери - отвернувшись, та в отчаянии уткнулась лицом в ладони. Гриценко стыдился своих намерений. Он жил на Красногвардейской, в квартале, который граничил с рядом магазинов, торговавших продуктами, обоями, шкафами-купе и компьютерами. Через семь минут Гриценко вышел к Дому связи. Навстречу попадались редкие прохожие - в основном выпивший народ, бабки, наконец свернувшие всепогодную торговлю семечками и цигарками, да зевающие мордастые таксисты, больше похожие на ночных рэкетеров, чем на услужливых водителей. Не оборачиваясь и не глядя по сторонам, Серега поднялся к спящему ЦУМу (стены его, с двух сторон обставленные лесами, находились во власти строительной лихорадки), оттуда минут за двадцать, если идти быстрым шагом, он должен достичь конечной цели. "Как же я проберусь на эту самую станцию, когда там на окнах и дверях наверняка решетки?" - внезапная тревога охватила Серегу. Однако не успел он толком поломать над этим голову, как ему буквально на голову упали какие-то парни. Гриценко был на подходе к Липкам - части Петропавловской, называемой так из-за растущих вдоль улицы старых лип и еще из-за какой-то неизвестной Сереге традиции. Он хорошо запомнил тот момент: Серега как раз проходил мимо могучего дуба, рядом с которым была вкопана табличка: "Прыродно-заповидный фонд Украины. Дуб. Охороняеться законом". Дуб, неслышно похрапывая, подпирал металлическую ограду, за которой укрылся вымирающий детский садик... И тут на голову Гриценко, будто желуди, с дуба упали двое парней и еще трое перелезали через ограду. "Вы шо, хлопцы, - з дуба впалы?!" - с некоторым испугом возмутился Серега, стряхивая с себя нападавших. "Щас ты, бл..., побазаришь у меня! Кровью, сука, умоешься!" - кто-то, разя луковым перегаром, выпалил ему в лицо. И хотя мгла стояла почти что кромешная (ни одного горящего фонаря поблизости), Гриценко со всей ясностью разглядел, что нападавшие - далеко не "новые арии", а скорее всего дети пролетариев с какой-нибудь полубандитской Баумановки, Косовщинской или Роменки. А судя по их крепкой комплекции и басовитым голосам, налетчиков смело можно было отнести к эдаким "сборовцам"-переросткам... Когда Гриценко увидел их, ему стало страшно. Не к месту вспомнил он боль и стыд недавних побоев, когда его ногами и клюшкой, клюшкой, клюшкой... Вдруг он углядел в руках одного из хулиганов черенок от лопаты. "Ох, заточили! Точно осиновый кол..." И побежал трусливо вверх по Петропавловской, вдоль всякое видавших лип, прямиком к старому кладбищу. А те пятеро - следом за ним. Пыхтят, матерятся... Бах - в Серегину спину угодил камень, острючая боль поясницу пронзила, даже по ногам ударила. Гриценко и остолбенел. Чего это он в самом деле бежит, как поганый пес?.. Казалось, всего-то на миг смутила Гриценко та стыдливая мысль, и вот уже он сам себе ответ приготовил, как вдруг всколыхнулась топкая его память и вызвала из неразборчивых глубин своих образ... Лысого-толстого (первого, из кого вурдовамп Гриц высосал кровь). И не просто напомнила о нем поведала новую историю, да с такими неожиданными подробностями...
...В замок трансильванской графини Элизабет Батори, родившейся черт знает когда - в 1560 году, внезапно ввалился Бритоголовый Здоровяк (знакомый нам по другой истории под именем Лысый-толстый). Свой девятнадцатый год рождения он отпраздновал накануне - 16 августа 2001 года. - Опять ты, - поморщилась графиня. - Глаза бы мои тебя не видели! В ответ Здоровяк лишь обреченно застонал. Мадам Батори, нехотя отложив в сторону недоеденную ногу молодой служанки, тихо приказала: - Поди сюда! - Постойте! - Здоровяк принялся судорожно рыться по карманам. - Зря стараешься. Больше не поймаешь меня... на резиновую кожу. - А это? - Здоровяк предложил графине початую бутылку водки, прихваченную на похмелье. Понюхав, мадам Батори с отвращением оттолкнула бутылку: - Как вы в будущем пьете такую гадость?! - Тогда жевачку? - наш герой неуверенно протянул графине "Дирол". - Зачем это? - Чтобы жить с усмешкой. - Что?! Да как ты смеешь! - закричала графиня, презирающая беспричинный смех и бестолковую радость. - А что это у тебя в том коробке? - вдруг заинтересовалась она. - В каком? Вот в этом - спички, - и Здоровяк продемонстрировал мадам Батори, как зажигается спичка. Графиня вмиг обомлела от такого чуда. - А вот в этом... Хи-хи-хи, - юноша глупо захихикал. - Здесь, мадам, колдовское зелье. - Так уж и колдовское, - скептически отозвалась графиня, знавшая толк в черной магии. - Дай сюда... Трава. Опять вздумал меня дурачить?! - Это не просто трава. Мадам, это марихуана, - оглянувшись по сторонам, заговорщическим шепотом выдал наш герой. - Так что с того? - Ну... Можно косячок курнуть. - Зачем? - графиня сняла со стены плеть со стальными шариками на конце и приготовилась хлестнуть Здоровяка. - Я же сказал вам: это колдовская трава. Она поведет вас в другие миры, раздвинет границы сознания... - Если в тех мирах водятся молодые упитанные крестьянки, которые, увы, с некоторых пор перевелись у меня... Гони свой косяк! Здоровяк курил марихуану, с упоением выдыхая дым в рот графини. Наш герой курил и одновременно целовал красивую мадам Батори, уже порядком прибалдевшую. Незаметно от нее юноша лишал ее одежды... Но представлялось ему совсем другое. -...Такое даже под кайфом не привидится! - Здоровяк покрутил головой и побежал что есть сил. Он бежал по пустынным ночным улицам маленького провинциального городка, разгоняя руками водянистый свет фонарей. Накрапывал дождь. Чугунные тела фонарей стояли, будто в поту, в мириадах черных капель. Фары авто алчно сверкали из ночи. Вокруг не было ни души, ни деревца... ...Элизабет с изумлением озиралась: вокруг было столько разноцветного света, невообразимого шума, музыки и чужих волнующих запахов. Тело само отдавалось новому ритму. Лысый парень с красным камнем в мочке левого уха, назвавшийся ди-джеем Славко, командовал тусовкой, облаченной в блестящий шелк и искусственную кожу. По лицам танцующих стекали капельки пота. Элизабет захотелось писать. Выйдя из туалета, где даже бумага была синтетической, она подошла к барной стойке и заказала бокал мартини. Фи! От мартини несло нашатырным спиртом! На голове бармена хорошо были заметны рожки, сзади между ног телепался черно-бурый хвост. К своему стыду Элизабет почувствовала острый приступ голода. Ей казалось, что если сейчас же она ничего не съест, то непременно пропустит что-то очень важное, не узнает главного... - Мистер дьявол, не найдется ли у вас чего-нибудь... настоящего? - с таким вопросом Элизабет обратилась к бармену. - Настоящего? - ухмыльнулся бармен с рожками и хвостом. - Разве тебя зовут Ева? - Нет. Я Элизабет Батори, продлившая свою молодость, купаясь в крови девственниц. - Это круто. Тогда держи, - бармен протянул Элизабет яблоко... ...Кто-то дышал Здоровяку в затылок, кто-то наступал ему на пятки, а вокруг как назло - наглухо закрытые двери подъездов и ночных магазинов, ни души, ни деревца. И вдруг впереди - какой-то одинокий ствол, мокрые ветки совершенно без листьев, будто на дворе конец октября. Здоровяк с разбегу прижался к одинокому дереву, почувствовал беззащитный ток его сока. Подняв к ночному небу взгляд, полный слез, Здоровяк увидел яблоко. Единственное яблоко на случайном дереве. Юноша потянулся к нему всем телом, всей душой... ...Есть! Элизабет с оглушительным хрустом откусила добрую треть яблока из него в лицо бармена брызнул алый сок. - Ну и что теперь тебе ведомо? - вкрадчивым голосом спросил бармен, наливая Элизабет второй бокал мартини. Сейчас от вина пахло редким букетом трав. - Не твое чертячье дело! Пора с этим кончать!! - угрожающе рыкнула Элизабет, показав бармену клыки... ...Они давно выкурили марихуану. Когда Здоровяк поцеловал графиню, та аккуратно отстранила его голову и со словами "Пора кончать!" впилась в горло. Торко, равнодушно наблюдая за привычным зрелищем, громко, громче сосавшей кровь графини, грыз яблоко.