– Ну и зря. Если бы мы поцеловались, никто бы мне уже не верил и тогда, чего бы я о тебе ни рассказал, было бы неважно. Как тебе такой аргумент? – тихо рассмеялся он.
– Все равно ни за что.
– Но почему, вот интересно? Я что, недостаточно хорош для тебя?
– Ты для меня совершенно ужасен! – развела руками Женька, запоздало поймав себя на мысли, что это, пожалуй, первый раз в ее жизни, когда она вот так, напрямую и без всяких уловок отказывает мужчине. Но постойте, какому, к черту, мужчине. Это же Ванька!
– Чем? Ростом я вышел, красотой – тоже. Мы с Анькой оба – красавцы, да? – Женька услышала самодовольство в его голосе. – Почему бы нам не поцеловаться?
– Все! Конец разговору, – прошептала Женька. – Я тебя поцелую, только если лифт откроется. И только в лобик, как и положено целовать маленьких мальчиков.
– Не такой уж я маленький, как ты думаешь. Тебе понравится, ты попробуй, – ехидно бросил Ванька. – А то потом уже такого шанса не будет, и ты будешь жалеть. А вдруг это судьба?
– Это точно не судьба!
– Почему же? Ведь ты видишь судьбу в любом МММ, разве нет? – пробормотал Ванька и вдруг резко пересел ближе к Жене.
Она повернулась к нему, светя в лицо телефоном.
– Что, свихнулся? Может, тебе тут тоже страшно? – спросила она, улыбаясь.
Ванька тоже улыбался – он сидел, такой взлохмаченный, с такими же, как у Анны, серыми глазами. Удивительными, глубокими, насмешливыми, красивыми серыми глазами. О, как много однокурсниц влюблено в эти глаза, должно быть. Как много девушек мечтают составить счастье этому оболтусу.
– Ну что, так и будем сидеть? – прошептал он с улыбкой. Женька почувствовала его дыхание – мятное, свежее. У Ваньки всегда была во рту жвачка, и от него всегда пахло мятой, словно он постоянно готовился к поцелуям.
– Ты поцелуй меня, – бросила вызов она.
Телефон погас, и лицо Ваньки исчезло, но напряжение осталось. Женька даже не поняла, откуда оно взялось – это напряжение, ведь ничего подобного она не чувствовала еще пятнадцать минут назад. Ванька был только надоедливым, назойливым придурком, который вечно над ней подшучивает, – молокососом, который, о боже, на несколько лет ее младше! Это все какой-то бред, бред! И тут… его губы приблизились к ее губам и, застыв еще на одну секунду где-то очень рядом, в нескольких наномиллиметрах (если такие вообще есть), он вдруг сделал этот последний рывок и прикоснулся к ее губам. Именно прикоснулся, не поцеловал, а просто приблизился, но не шевелился, словно дразнился. Женька замерла, чувствуя, как сердце вдруг начинает стучать с невозможной скоростью.
– Что дальше? – усмехнулся Ванька, не отпуская Женьку. Она пожала плечами, и тогда мелкий бес Ванька вдруг притянул ее к себе своими на удивление сильными руками и впился в ее губы с шальной страстью молодого парня, для которого в мире нет ничего невозможного и ничего неприличного. Его руки моментально оказались под Женькиной блузкой – бессовестные и бесстыдные, по-молодому жадные.
– А у тебя прекрасная грудь, – пробормотал он, расстегивая пуговицы.
– А у тебя тоже, – не осталась в долгу Женька.
– Да, считаешь? – он снова прильнул к ней, грубо раздвинул ее губы языком, проник внутрь, не оставив никакой возможности сопротивляться или кричать. – Ну что ж, перейдем к делу? Я сказал: восемь раз прежде, чем откроется лифт.
– Свихнулся? Ты чокнутый? Я не стану делать это в лифте! – возмутилась Женя.
Ванька рассмеялся, его смех зазвенел, отталкиваясь от металлических стен лифта.
– Я рад, что ты уже не говоришь, что не станешь этого делать в принципе!
– То есть конечно не стану! – запоздало и фальшиво заявила Женька. – Я же тебя ненавижу.
– И я тебя тоже, успокойся. Хотя нет, я не ненавижу тебя. Я отношусь к тебе с благородной жалостью, – заявил он, стаскивая с нее блузку. – Ты самая глупая, нелепая и безнадежная девушка, которую я когда-либо встречал. Так что это, считай, будет благотворительный секс.
– Нет, не будет, – возразила Женька, стягивая с него рубашку. Безумие, в чистом виде. И все это могло быть легко объяснено стрессом, только темнотой в лифте, отсутствием кислорода, без которого, как известно, невозможна нормальная мозговая деятельность. Женька сидела практически обнаженная в руках младшего брата своей подруги и ужасно хотела, чтобы он не останавливался, чтобы он продолжал.
И он продолжил. Был момент, когда им вдруг показалось, что кто-то снаружи жмет на кнопку все еще не работающего лифта, и они оба вдруг испугались, что все сейчас кончится, двери откроются, свет зажжется – и их увидят в таком виде, о котором они и подумать не могли. Но… пронесло, и люди удалились, хлопнув дверьми, ведущими на лестницу. Ванька тихонько смеялся, покрывая Женькино лицо поцелуями.
– Что, я все еще кажусь тебе маленьким мальчиком?
– Больше, чем когда-либо, – язвительно ответила Женька.
– А так? – Он притянул ее к себе так резко, что от неожиданности она даже вскрикнула. – Был ли у тебя в жизни более сумасшедший секс?
– Ну, конечно, был! – заверила его она, хотя это и была совершеннейшая неправда. Что-что, а такого секса у нее никогда не было. Да уж, если что и умеет делать современная молодежь, так это – вот это. Женька ничего не могла с собой поделать, у нее кружилась голова, она стонала от удовольствия и умоляла этого поросенка не останавливаться и продолжать. Если бы прямо сейчас двери лифта открылись, она только попросила бы закрыть их обратно – навсегда.
– Что, так хорошо? – рассмеялся Ванька, совершенно счастливый и нимало не стесняющийся этого. Наконец, он отпустил Женьку, опустился сам и усадил ее себе на колени. – Это мы удачно застряли, согласна?
– Ну, да, – против воли улыбнулась она. – Тебе повезло.
– Это тебе повезло, дорогая тетя Женя!
– Ах ты, гад. – Она взмахнула рукой, чтобы стукнуть этого поганца. Какая она ему тетя? Но он перехватил ее руку и снова ее поцеловал. Невозможно разговаривать в такой асмосфере. Темнота лифта уже не казалась такой уж страшной. Впрочем, она бы не имела ничего против душа и бокальчика с красным вином.
– Да. Я гад, – согласился Ванька. – А еще, представляешь, я вылетел из института. И из этого, блин, тоже. А ведь был так близок – всего один курс остался. Не допустили к сессии, а еще там за прошлую осталась куча долгов. Вот такие дела.
– Что? ЧТО? – вытаращилась Женя.
– Ну, так получилось. Ты же никому не скажешь? Не выйдет из меня эколога. Это все – такая скука.
– А что из тебя выйдет? Солдат? – хмыкнула Женька.
– Не, солдат – это совсем не мое, – покачал головой Ванька и вздохнул. – Так не скажешь? Раз уж у нас теперь с тобой столько общих тайн?
– Нет, ты что, дурак? Ты же рискуешь своим будущим.
– Да брось! – Он отмахнулся от нее с беззаботностью человека, у которого никогда не было никаких проблем. Потянулся, зевнул и положил руку на Женину грудь.
– И что ты собираешься делать?
– Что делать? Ну, взять тебя еще раз, раз уж этот лифт не открывается, – улыбнулся Ванька. – Как ты относишься к такому моему предложению?
– Я не об этом! – возмутилась Женька, хотя в глубине души и не имела ничего против.
Лифт открылся только тогда, когда Ванька был довольно близок к воплощению своей первоначальной угрозы в жизнь. Все это напоминало какое-то буйное помешательство, и иногда казалось, что двери уже никогда не откроются, можно уже начинать обживаться и вить гнездо прямо тут, на грязном полу, на рыжем свитере. Но этого, конечно, не случилось. Кто-то все же вызвал рабочих из диспетчерской, и те пришли спасать утопающих в неожиданных ласках. Грубые мужчины в оранжевых жилетах сначала долго гремели какими-то железяками и матерились, а потом вытянули лифт на седьмой этаж и раскрыли двери вручную, металлическим ломиком.
– Давно сидите? – спросили они, с сочувствием глядя на измотанную парочку.
– Ага, – кивнул Ванька, помогая Женьке подняться.
– А у нас все шахты обесточились. Безобразие. Будем выяснять! – заверили рабочие, уходя в сторону чердака.
Так мир вернулся на свое место, и все вокруг было таким поразительно прежним, вот только смотреть в глаза насмешливому, довольному жизнью Ваньке было решительно невозможно.
– Ну, ты как? – спросил он, стряхивая с Женькиных волос какую-то бумажку.
– Не знаю. Не имею ни малейшего понятия, – ответила она. – Что это было?
– Ну… может быть, любовь? – предположил Ванька таким глумливым тоном, что Женька тут же расхохоталась и замотала головой.
– Да уж, любовь. Скажешь тоже! – Остановившись на лестничной клетке перед квартирой Анны, они смотрели друг на друга с изумлением, с которым могли бы пялиться друг на друга представители разных цивилизаций. – Лучше уж нам подумать, как сделать так, чтобы никто не догадался об… об этом. А то у твоей сестры будет инфаркт. Ничего более странного я и представить себе не могла. Я, верно, свихнулась.
– А разве ты когда-то была нормальной? – подыграл ей Ванька, направляясь к лестнице. – И потом, ты просто бросилась на меня от отчаяния. Слишком уж ты одинока.
– Что? Это кто на кого бросился! – возмутилась Женька. – Я даже не хотела этого.
– Ага, я видел, как ты не хотела. Всю дорогу не хотела, прям как кошка, – ухмыльнулся Ванька.
– Ничего я не хотела! – бросила Женька. – Ты просто меня не знаешь. У меня… у меня бывает. Я делаю то, о чем потом жалею.
– Жалеешь? Нет, не стоит жалеть, – буркнул он. – В таком случае мы можем просто обо всем забыть. И все! – Ванька пожал плечами и потопал вниз, не оглядываясь.
– А ты что, к Ане не пойдешь? – удивилась Женька.
– Я не в настроении, – буркнул Ванька и перепрыгнул сразу через несколько ступенек.
Женька постояла, а потом пошла за ним. Забыть обо всем? А что – не такая уж плохая идея.
* * *Олеся собиралась прийти пораньше и помочь Анне с пирогами. Не то чтобы она считала, что Анна не справится с пирогами сама. Или что она, Олеся, и в самом деле способна быть хоть сколько-нибудь полезна в этом вопросе. По большому счету, она не имела и минимальных навыков в замешивании теста и вылепливания пирожков. А уж если она принималась мыть посуду, то часть ее обязательно оказывалась разбитой. Но к Анне должен был приехать Олег – бывший коллега ее покойного мужа, в честь которого, собственно, и затевались пироги.
– Ого, пироги? Это так серьезно? – пошутила Олеся, и ее интерес к предстоящей пятнице возрос десятикратно. Она решила выйти часиков в пять, чтобы по дороге заехать в косметический магазин – купить новый маскировочный карандаш. Есть везунчики, чья кожа нормально переносит театральный грим, но Олесина кожа после каждого применения этого «толстого слоя шоколада» выдавала непредсказуемую, каждый раз разную и каждый раз неприятную реакцию.
В общем, Олеся честно хотела прийти к Анне, как и обещала. Она даже захватила с собой коричневый фартук с изображением Микки-Мауса, который остался у нее после ее участия в каком-то кулинарном шоу. Вся массовка появлялась и исчезала со сцены в таких вот фартуках, которые потом разрешили забрать себе. Олеся подумала, как же много уже на ее счету всяких бессмысленных копеечных шоу, разных безобразных утренников и рекламных акций. Звездная жизнь, которая когда-то мерещилась ей за каждым изгибом длинной, как змея, электрички, оказалась такой тусклой…
– Ты опять уходишь к Анне? – спросил Померанцев, бесшумно возникая в дверном проеме.
Он стоял в бежевых шортах, без майки, загорелый, небрежно прислонившись к стене, и улыбался.
– Не хочу тебе мешать, – пробормотала она, не отрывая глаз от его смеющегося лица. Она смотрела на него, точно кролик на удава.
– Останься. Я уже не хочу ничего писать. Я устал, – пробормотал Померанцев так, что сердце Олеси ухнуло куда-то вниз, а горячая волна пробежалась в обратном направлении, обожгла лицо, затруднила дыхание.
– Ты правда хочешь, чтобы я осталась? – прошептала она, чертыхаясь про себя.
Померанцев всегда наслаждался тем, что расстраивал все ее планы. Он хотел, чтобы она рассорилась с подругами, рассталась с продюсерами и послала подальше знакомых режиссеров. Он любил, когда она сидела дома одна, разбитая и несчастная. Когда она смотрела только на него все двадцать четыре часа в сутки. Однако, если ему удавалось этого добиться, он тут же начинал тяготиться ее присутствием и отталкивать ее от себя.
– Сделай мне массаж, у меня спина болит. – Он с улыбкой повис на турникете в коридорчике, потом спрыгнул и протянул Олесе руку. Она медлила, что тут же взбесило его, конечно же. – Неужели твои подруги для тебя важнее нас? – нахмурился Максим.
– Я обещала помочь.
– Иногда мне кажется, что я зря вернулся, – пробормотал он. – Ты слишком изменилась, тебя уже не привести в норму.
– Меня не надо приводить в норму, со мной все в порядке. – Олеся покачала головой. Удав подползал и собирался заглотить добычу.
– Ты думаешь? Ты всерьез считаешь, что та жизнь, которой ты живешь, – это «все в порядке»? Не смеши меня.
– Я не смешу тебя. Чего ты от меня хочешь? Чтобы я все бросила? А потом ты сам меня бросишь? – возмутилась Олеся.
Максим нахмурился и ушел в гостиную, давая понять, что разговор окончен. Все разговоры с ним были, как и этот, бессмысленными и обрывочными, неясными и изматывающими.
– Куда ты уходишь? – крикнула Олеся и, конечно же, побежала за ним.
– Я не собираюсь терять с тобой время. Если ты сама не понимаешь…
– Чего? Чего я не понимаю? Ты всегда говоришь это, но неужели нельзя просто сказать прямо – что ты имеешь в виду? Что ты хочешь, чтобы я сделала? Как ты хочешь, чтобы мы жили дальше?
– Иди. Иди к своим подругам, – Максим сел за компьютер и включил экран. Разговор был окончен.
– Максим, зачем ты опять? – Губы у Олеси дрожали. – Ну, хочешь, я останусь.
– Мне все равно. – Он пожал плечами. – Извини, я еще поработаю, ладно?
– Ты не уйдешь? Не уйдешь, пока меня нет? – вдруг испугалась Олеся, потому что все это было – именно об этом. Каждый раз, когда она осмеливалась ослушаться его, он исчезал или терзал ее каким-нибудь еще способом, которых у него имелся миллион. Все, чего он хотел, – это чтобы его мышка оставалась в мышеловке и он мог вволю наиграться с ней.
– Я пока не знаю. Зачем мне тут оставаться? – пробормотал Максим как бы про себя.
О, конечно, она осталась. Следующие полчаса Олеся сидела на краю дивана рядом с Максимом и уговаривала его простить ее. Кто бы еще знал за что. Потом она делала ему массаж, потом он вдруг расщедрился и рассказал Олесе, что его книга будет своего рода новым жанром – он соединит философскую притчу и научную фантастику – так никто до него не делал.
– Это здорово! – заверила его Олеся, радуясь тому, что он открылся ей хоть в чем-то.
Максим осекся и замолчал. О том, что Олесю ждет Анна, они больше не вспоминали, Олеся не делала никаких попыток уйти. Она говорила себе, что Анна все поймет и не осудит, даже если и не одобрит. Она – не Нонна, она тоже знает, что такое – любить кого-то вот так, на грани сумасшествия. Олеся злилась на себя, но что поделать – ее любовь была далеко за линией нормы, была наваждением, порчей, заговором. Нонна считала, что Макс ее приворожил. Может быть, она и права, но никто еще не смог снять эти чары с ее сердца. Любовь зла.
– Ты не инопланетянин, нет? – Олеся лежала рядом с Максимом и смотрела, как он курит, думая о чем-то своем. – Почему я так люблю тебя?
– Ты бы хотела меня разлюбить? – заинтересовался он, повернулся к ней и долго изучал ее лицо.
– Больше всего на свете, – кивнула она.
– Но у тебя нет шансов, ты будешь меня любить, пока я не решу, что готов тебя отпустить, – сказал он ей и провел ладонью по ее лицу, по волосам, потом по спине. Олеся вздрогнула и изогнулась, как кошка.
– Это будет очередной конец света. – Она потянулась к нему и поцеловала, прижалась к его плечу щекой. Было что-то такое в нем, что, даже просто находясь рядом с ним, Олеся чувствовала себя счастливой. Нет, не счастливой – больше, опьяненной, теряющей сознание от наслаждения. Она могла бы лежать рядом с ним вечно.
– У тебя звонит телефон, – бросил Максим, вставая с дивана.
Олеся закрыла глаза и посчитала до трех. Раз, два, три. Она протянула руку к аппарату, проклиная того, кто нарисовался так не вовремя. Максим выскользнул из ее круга, и дурман тоже отступил, оставив после себя чувство пустоты и странное похмелье. Жизнь с Максом иногда походила на жизнь на необитаемом острове – весь мир исчезал, сужался до размеров ее квартиры, и возвращаться в реальность каждый раз было непросто, на это требовались энергия и усилия. Номер на экране был незнакомым. Не Анна. Уже хорошо.
– Алло? – откликнулась Олеся.
– Олеся Рожкова? – Голос неизвестной женщины пропадал и срывался, связь барахлила.
– Да, я. Слушаю, добрый день.
– Вечер, – бросила женщина. – Добрый вечер.
– Ах, да, – согласилась Олеся.
– Вы можете приехать на «Алексеевскую» через час? – спросила женщина.
– А зачем? – удивилась Олеся.
Но тому, что она услышала после этого, она удивилась еще больше.
– Вам назначено второе прослушивание. Мы хотели его в понедельник провести, но продюсер передумал, сказал, что можно и сегодня, если вы успеете, – деловой тон, рутинный разговор. Еще бы было неплохо, если бы Олеся знала, о каком прослушивании, тем более втором, идет речь. Но переспрашивать впрямую было опасно – прослушивание могло сорваться. Тем более второе.
– Я не готовилась к сегодняшнему дню.
– Я знаю, – согласилась дама. – Но и не надо. Мы только посмотрим, как вы смотритесь в кадре.
– В кадре? – еще больше запуталась Олеся.
В теории это могли оказаться рекламщики, которые очень часто ведут себя таким образом, словно все должно вертеться вокруг них и все должны заранее знать, интуитивно догадываться о том, чего от них ждут и куда приезжать. И к какому часу. «Что, не можете немного потелепатировать»? Да, это могли оказаться и рекламщики. Или мог быть кто угодно. В мире массмедиа все возможно.