— Если время повернется, тебе бы надо осторожней быть, — посоветовал Илья. — Раз уж ты знаешь, что с тобой в будущем может случиться.
— Когда повернется, тогда и буду осторожничать, — махнул рукой Слава. Собственная судьба его интересовала меньше, чем судьба мира.
— А я вот о чем думаю, — сказал Владя. — Как это все-таки может быть? Земля крутится вокруг своей оси туда, куда и крутилась. Грубо говоря, от утра к ночи, а не наоборот. Почему происходит этот перескок? Ведь это что должно означать? Это должно означать, что Земля начала в какой-то момент вращаться вокруг Солнца в обратном направлении, смена времени суток сохранилась, а смена времен года будет теперь задом наперед: осень, лето, весна, зима и так далее.
— Чего быть не может, — заметил Илья.
— Теоретически может, если мы стали бы Южным полушарием. И было бы как в Австралии.
У нас лето, в Австралии зима. У нас осень, у них весна. Это я еще как-то могу представить, хотя с трудом. Но время-то все равно должно двигаться вперед!
— Второй закон термодинамики, — кивнул Илья.
— Он о чем, этот закон? — поинтересовался Посошок.
— Если упрощенно: энтропия изолированной системы не может уменьшаться. Только увеличиваться. Только вперед. К тепловой смерти Вселенной, — объяснил Илья.
Слава не понял, но догадался.
Так они приятно беседовали и не заметили, как стемнело. Кафе закрывалось в двенадцать, и около полуночи обычно Рафик просил гостей разойтись. Но сейчас он не сделал этого: знал, что в двенадцать заведение само освободится.
Так оно и вышло, а сам Рафик обнаружил себя в подсобке на мешках с картошкой — с официанткой Людой, как и было в прошлую среду. Обнаружила себя, конечно, и Люда, стелившая на мешки свой рабочий халат. И вдруг призадумалась. И сказала:
— Вот что, пойду-ка я домой. А то прошлый раз сожитель меня ждал, злился. Павлику моему со зла по затылку дал. Мне что, своего ребенка не жалко?
— Выгони этого сожителя. Или я могу ему тоже по затылку дать. Зверь, разве можно детей трогать?
— Ага, выгони. Пробросаешься так.
— Ты же его не любишь, ты меня любишь.
— Мало ли. Он человек хороший вообще-то.
— А я плохой?
— Ты тоже хороший. Но по-другому. И у тебя тоже семья.
— Это правда, — сказал Рафик. И ему вдруг захотелось домой, в семью.
3 октября, среда
БОИ ЗА ПОСЛЕДНИЙ БАСТИОН БУТАФАНИ
САМОЛЕТ МОСКВА — ТЕГЕРАН СОВЕРШИЛ АВАРИЙНУЮ ПОСАДКУ
В КИЕВЕ МУЖЧИНА ЗАРЕЗАЛ ЛЮБОВНИКА ЖЕНЫ
ЛИТЕРАТУРНУЮ ПРЕМИЮ «ПЕВЦЫ» ИМЕНИ РАССКАЗА И. С. ТУРГЕНЕВА ПОЛУЧИЛ В. ЧЯПУЛОВ
УЧЕНЫЕ ОПРОВЕРГАЮТ СЛУХИ О ТОМ, ЧТО «ЗЕМЛЯ ПЕРЕВЕРНУЛАСЬ»
Новости, как известно, отражают события не столько сиюминутные, сколько недавние, в основном вчерашние. К тому же многие газеты и интернет-порталы в полночь оказывались такими, какими были накануне после полуночи. Поэтому на ходу приходилось корректировать то, что устарело или не соответствовало правде.
В частности, выяснилось, что бои за город, где находился Бутафани, не велись. Какой смысл, если убитый диктатор ожил? Повстанцы предложили ему сдаться, напомнив, что он все равно умрет.
Бутафани через посредников ответил, что еще неизвестно, кто умрет первый. Госпожа Клакстон, представительница ООН, оказавшаяся в Мгерии (потому что была там с ночи четвертого октября), собиралась дать ценные советы на ближайшее будущее, но все и так знали, что там было и чем кончилось, поэтому она решила приободрить описанием перспективы в грядущем прошлом: «Войска повстанцев, — энергично сказала она, — в августе возьмут столицу, в апреле Совет Безопасности ООН примет резолюцию о защите граждан Мгерии, а в феврале в городе Гонзиби начнутся народные волнения!» Повстанцы не приободрились: госпожа Клакстон закончила речь, но они помнили, что после февраля, то есть в январе, вернется прежний режим.
Самолет Москва — Тегеран аварийной посадки не совершил: зная, что это случилось в предыдущую среду, соответствующие службы приняли профилактические меры.
В Киеве ревнивый муж не убил любовника жены (в пятницу похороненного, а в среду ожившего), его заранее забрали в милицию, предотвратив преступление. Вообще правоохранительным органам во всем мире стало работать намного легче — не потому, что они, потирая руки, ждали грабителей и разбойников в местах, где те должны были совершить злодеяния, просто сами грабители и разбойники отказались от своих планов, зная, что, если они даже хапнут большой куш, на следующий день от этого куша не останется ни гроша.
Писатель В. Чяпулов оказался в странном положении. Да, он стал лауреатом премии, присуждаемой за лучший рассказ о народных талантах, результаты огласили второго октября вечером. А четвертого он получил на банковский счет премиальные деньги (удивительная оперативность!). Пятого и шестого тратил их направо и налево, особенно на подарки жене, очень его поддерживавшей в творческой работе. Потом время повернулось. Подарки исчезли, деньги на счет вернулись и тут же испарились. И вот третье октября, он проснулся похмельный и счастливый, потом подумал: минутку, а как же будет завтра, то есть вчера, то есть второго? Повторно, что ли, объявят лауреатом? Непонятно!
Кстати, это смущало и членов жюри: что за соревновательность, если результат заранее известен? Может, дать премию кому-то другому? Но с какой стати? И практический вопрос: организовывать ли вообще церемонию объявления и вручения, если все уже объявлено и вручено? Непонятно!
Их бы заботы тем писателям, художникам, композиторам, у которых каждый день не исчезали написанные строки и картины, сочиненная музыка! Они были просто в отчаянии, пытались восстановить по памяти, но на следующий день исчезало и восстановленное, и созданное раньше.
Были новости и о самом животрепещущем. В частности, широко опровергались, тем самым распространяясь, еще слухи о том, что перевернулась Земля. Появились утешительные известия о способах приноровиться к изменениям. Некоторые, поняв, что нет смысла хранить и приумножать капиталы, которые всё равно исчезнут, бросились покупать вещи и продукты. Продукты немедленно съедались, вещами интенсивно пользовались. Гоняли, например, на дорогих спортивных машинах, частенько разбивая их — просто из озорства и куража. Торговые компании не спешили радоваться такому спросу: ведь выросшая в разы выручка завтра, то есть вчера, уменьшится до прежнего уровня. Но и не огорчались: большинство товаров тоже вернется, те же спортивные автомобили будут целехонькими красоваться в торговых залах потому, что так было во вторник, второго.
Анатолий, как и рассчитывал, оказался ночью в Придонске, в лучшей гостинице города, рядом с Анастасией. И даже не рядом, а вместе. И не просто вместе, а слитно.
Он этого ждал, он помнил, когда был миг слияния (многие мужчины в эти моменты почему-то смотрят на часы — так полководцы фиксируют время начала сражения), а у женщин со временем другие отношения: Анастасия помнила, что было, прикрепленность же этого было к каким-то абстрактным цифрам ее абсолютно не интересовала. Поэтому, когда пробили антикварные часы в родительском доме и она немедленно перенеслась из своей спальни в гостиницу, где увидела не звездное небо над головой, а потное трудолюбивое лицо Анатолия. Ей стало неловко, у нее возникло ощущение, что всё происходит с нею, но без ее участия. И она уперлась руками в грудь жениха.
— Настя, Настя, Настя, — горячо зашептал Анатолий. — Милая моя, хорошая, сейчас, сейчас!
Анастасия пожалела Анатолия, отвернулась и закрыла глаза, предоставив ему свободу действий.
«Но почему я ничего не чувствую? — подумала она при этом. Я же люблю его. То, что происходило здесь в среду, нравилось мне, почему не нравится сейчас? Вернее, не то чтобы не нравится, а как-то… Как-то почти все равно… То есть не все равно, а как-то… Как-то странно. Может, меня смущает фатальность: если это было, значит, опять должно быть? Получается, ничего не зависит от моей воли.
Да, в этом дело. Во вторник вечером, я помню, все началось по взаимной страсти, красиво и романтично. А сейчас — хочешь ты, не хочешь, а оно — вот оно».
Анатолий, застонав, упал рядом, тяжело дыша и победно улыбаясь.
Анастасия встала и пошла в душ.
Значит, уже что-то меняется. В прошлую среду они долго еще обнимались — сначала отдыхая, а потом вторично доведя себя до исступления. Теперь не так. Она стоит под душем, теплые струи воды смывают следы, и не хочется возвращаться в комнату.
В ванной все по высшему разряду, будто и не Придонск, а заграница — научились. Стильная керамика на полу и на стенах, ручки душа латунные, под старину, белые большие полотенца, два халата на вешалке, душистый гель в пакетиках. Но почему подташнивает от всего этого? А потому, быть может, что в ту среду, настоящую среду, Анастасия оказалась здесь впервые и ей все было интересно уже из-за своей новизны. И стены, и ручки, и гель с приятным запахом. Все казалось важным, немножко роскошным (Анастасия это любила), она, помнится, надорвала пакетик с гелем и обрадовалась, что он зеленый — один из ее любимых цветов, зеленый с прожилками жемчужного цвета, вылила на ладонь, полюбовалась малахитовой лужицей и провела по коже, ощущая двойную гладкость — кожи и геля. А теперь все кажется подержанным, уже использованным — и ощущения тоже словно подержанные. Анастасия разорвала пакетик. С чего она взяла, что этот густой и приторный запах приятен? Чем ей понравился этот химический оттенок зеленого с этими отвратительными прожилками? Анастасия брезгливо, двумя пальцами, бросила пакетик в пластиковое ведерко, что стояло в углу. Не попала — пакетик плякнулся об пол с живым звуком, как мутировавшая до неузнаваемости лягушка, потекла жидкость, похожая на зеленую кровь чудовищ из фильмов ужасов.
Тут Анастасию стошнило уже по-настоящему.
Анатолий ждал ее, раскинувшись, как идеальная фигура на рисунке Леонардо да Винчи. Анастасия хорошо помнила этот рисунок, где у человека как бы четыре руки и четыре ноги в разных положениях. А ведь так оно и есть — Анатолий лежит одновременно и сегодняшний, и тот, из прошедшей среды. То есть их, Анатолиев сегодняшнего и тогдашнего, как бы двое. От этого с ума сойдешь.
Анатолий с ума не сходил. Пока Анастасия была в душе, он успел опять любовно проголодаться. Он смотрел на нее, вышедшую из ванной в халате, белую, как ангел, и радовался за себя, что стал владельцем этой красоты, и представлял зависть тех, кому повезло бы увидеть, как Анатолий обладает Анастасией. Нет, в самом деле, подумал Анатолий, люди в своем прогрессе отношений наверняка дойдут до того, что отбросят ложный стыд и будут заниматься тем, что им приятно, на глазах у всех. Нравится же нам ехать на красивой машине и ловить завистливые взгляды? Вот и любовью с красивой женщиной почему не заняться на глазах у вздыхающих мужчин? Это повышает самооценку, стимулирует…
Он лежал с закрытыми глазами. Так было в прошлый раз: закрыл глаза, лежал, ждал, а потом губы Анастасии прикоснулись к телу, будто ласковым током ожгло…
Услышал какие-то звуки, открыл глаза.
Анастасия одевалась.
— В чем дело?
— Не знаю.
— Ты меня не разлюбила, случайно? — спросил Анатолий иронично.
— Нет.
— А в чем дело?
— Не знаю. Как-то все неправильно. Будто все заранее уже известно.
— Ну и что? Женщины обычно любят стабильность. А нам эта стабильность как минимум на месяц обеспечена, если время не повернется.
На месяц? Почему на месяц? — удивилась Анастасия. А, ну да, месяц назад они впервые сблизились. Вот что он считает стабильностью и, возможно, самым главным. Для нее же главное началось раньше — месяца три назад, когда почувствовала, что хочет быть с этим человеком. Но не бросилась сразу к нему, пожила с этим чувством ожидания и терпения, предвкушения и сомнений, которые иногда искусственно в себе вызывала… Теперь этого ничего не будет.
— Мне надо подумать, — сказала Анастасия.
— О чем?
— Не знаю. Обо всем. Я поеду домой.
— Сейчас? У тебя машины нет. Я могу тебя отвезти, конечно, но — смысл? Объясни.
— Вызову такси. Или позвоню отцу, у него в Придонске резервная машина всегда наготове, шофер исполнительный, вежливый. Не удерживай меня, пожалуйста.
В очередной раз всплыли в памяти Анатолия строки замечательных и действенных американских лекций. Например: «Если ты видишь, что человек хочет настоять на своем и сам при этом не понимает причин своего упорства — в силу особенностей характера или из-за элементарного желания одержать верх, позволь ему сделать это, но покажи, что его победа раздавила тебя. Дальнейшее зависит от степени милосердия партнера. Если оно недостаточно, прибегни к другим способам».
Степень милосердия Анастасии Анатолий считал высокой.
И, не прибегая к другим способам, печально сказал:
— Хорошо. Если хочешь, мы совсем не будем видеться.
— Это невозможно, — сказала Анастасия. — Завтра, то есть вчера, мы опять будем вместе. Даже если я буду все время уходить, я буду возвращаться.
— Ты хочешь все время уходить? Это твое право. Я никогда не покушался на свободу другого человека.
Анастасия села на край постели. Ей было жаль огорченного Анатолия. И она как-то сразу устала. Представила дорогу до Рупьевска — ночью, в темноте. Свет фар выхватывает только то, что близко, все остальное невидимо и почему-то кажется опасным. Никогда не любила ездить ночью. И Анастасия прилегла, уткнувшись лицом в подушку. Рука Анатолия погладила ее волосы. А потом он сильно придвинул ее к себе, крепко обнял.
«По крайней мере, такого не было, — подумала Анастасия, почувствовав неожиданный прилив возбуждения. — Может, не все еще потеряно?»
Анатолий же, достигнув желаемого, думал: все-таки не зря он учился за границей, пригодилась тамошняя наука!
Игорь Анатольевич Столпцов одиноко сидел в своем кабинете и смотрел на график добычи, который для наглядности был повешен на стене. Кривая укоротилась, и с этим ничего нельзя сделать.
Впервые Столпцов чувствовал себя беспомощным. Он всегда славился умением организовать дело, работу, производство. Расставить людей. Дать четкие задания. Направить процесс. Перегруппировать мощности. Инициировать инициативу снизу. Проявить строгость, когда понадобится. Теперь все эти умения превратились в труху, в ничто. Он может с бешеной энергией взяться за организацию, перегруппировку, проявить строгость и добиться увеличения сегодняшней выработки и вдвое, и втрое. А понадобится, и впятеро. Но завтра все вернется к тому, что было, а график укоротится еще на один отрезок.
Из окна он видел, что люди и механизмы передвигаются по двору предприятия медленно, как во сне. И с ужасом чувствовал, что равнодушен к этому. Всю жизнь он работал на прибыль — общую и свою.
Но видел смысл не только в прибыли, айв работе: он очень любил работать.
Нельзя расхолаживаться, уговаривал себя Игорь Анатольевич. Это не может продолжаться бесконечно. Завтра или послезавтра все повернется. Люди могут отвыкнуть за это время от ритмичного труда. Ты обязан не допустить этого. Встань, иди к ним, призови, успокой, заставь, в конце концов.
Но, думая так, он оставался на месте.
Его жена Лариса, Лариса Юльевна, тоже была неподвижна. С утра она лежала с больной головой (в прошлую среду голова тоже болела) и думала о режиссере Борисе Клокотаеве. Неужели он опять появится? Да, появится, если время продолжит идти вспять. Ну и что? Вполне в ее силах не допустить того, что случилось. Это было пошло, унизительно, ей до сих пор стыдно. Лариса, как и многие, уже догадалась, что, попав в прошлое, можно избежать нежелательных поступков, за исключением тех, которые ты совершал ровно в полночь. А она в полночь никогда с Клокотаевым не встречалась. Откуда же это волнение?
И тут Лариса вынуждена была признаться себе, что этот мелкий, пошлый, погано любвеобильный Клокотаев был чуть ли не самым светлым воспоминанием в ее жизни. Как это может быть? Связи с ним стыдилась. Вспоминала с гадливостью и презрением. Или это было возможно лишь потому, что гарантировалось неповторение позора? Но вот появился призрак возвращения в это положение — и вдруг потянуло туда. Да что же я за тварь такая? — нарочно подумала о себе Лариса таким словом, какое к себе никогда не применяла. Она вообще ненавидела бранные слова.
Нет, наваждение. Ничего не будет. Клокотаев вернется, и ему тут же выставят моральные счета все женщины, которых он обидел. А Лиза предъявит кое-что посерьезнее — ребенка, от Клокотаева родившегося.
Минутку. Ребенка-то не будет! И даже беременности Лизы не будет, то есть она будет, но пойдет на спад. И, пожалуй, опять начнется необъяснимое увлечение женщин Клокотаевым!
Лариса неожиданно почувствовала, что заранее ревнует.
Нет, глупости. Не будет этого. Она давно уже не играет в народном театре и не собирается возвращаться. И даже если в силу переносов во вчера окажется там физически, тут же уйдет.
Лариса облегченно вздохнула, улыбнулась. Даже голова прошла. Она заплакала, но не испугалась этого — так бывает, когда утихает боль.
Сергей Петрович Перевощиков был в Москве, сидел в приемной думского деятеля Арестофанова, человека своеобразного, известного больше не своими делами, а частыми выступлениями по телевизору. Его постоянно приглашали на ток-шоу — у него всегда была четкая позиция, а редакторы и ведущие это очень любят: удобно заранее знать, кто что скажет, это облегчает планирование дискуссии. Позиция Арестофанова, вполне принципиальная, заключалась в следующем: «Человек слаб и любит выгоду. Даром никто ничего не делает. Все мы одним миром мазаны». Это был своеобразный альтруизм: какие бы негодяи и негодяйства ни обсуждались. Арестофанов всегда выступал в их защиту, выставляя один и тот же аргумент: «Ничто человеческое никому не чуждо», — под «человеческим» понимая в том числе способность в определенных условиях украсть, убить и изнасиловать. Все любили его за эту доброту, да и власть жаловала: он поддерживал устоявшуюся атмосферу всеобщего уютного бесстыдства, в которой никого никто не имеет права судить, ибо — см. выше — «все одним миром» и так далее. Любой, кого хватали за блудливую руку, с укоризной говорил схватившим:
«А вот умница Арестофанов учит: все мы люди, нас понять надо, а не ловить на слабостях!» И схватившим становилось неловко: вспоминали о собственных изъянах.
С этим уважаемым деятелем, который по роду службы курировал богатые сырьем регионы, в том числе и Рупьевск. Перевощиков утром прошедшей среды, наступившей вновь, должен был обсудить кое-какие вопросы, которые он накануне уже обсудил и услышал обнадеживающие слова. По сути, второй раз возвращаться к обговоренным темам было бессмысленно, но не явиться на прием — нехорошо, неудобно.