Графиня весело рассмеялась при виде его смущения.
— А потому, что у нее превосходное чувство юмора. Вот и всё. И еще одно: очень трудно не любить кого-то, кому ты нравишься и кто понимает, что жизнь абсурдна, однако получает от нее удовольствие.
Рэтбоун вынужден был согласиться с Зорой, хотя ему и не слишком этого хотелось. Все это волновало его, лишало равновесия, и он снова вернулся к вопросу, на который его собеседница пока не ответила:
— А чего желает сама Бригитта? Есть ли у нее привязанности, обязательства? Хочет ли эта дама независимости или она сторонница объединения? Желает ли она стать герцогиней? Хм… может быть, я задал вам глупый вопрос?
— Нет, совсем не глупый. Не думаю, что Бригитта мечтала бы стать герцогиней, но она согласилась бы, считая это своим долгом, — ответила Зора, и смешливости ее как не бывало. — Из общественных побуждений она бы желала, чтобы Фридрих вернулся и возглавил борьбу за независимость. Из личных же мотивов Бригитта, наверное, предпочла бы, чтобы он оставался в изгнании. Это избавило бы ее от унизительной необходимости выйти за него замуж, в случае если б страна желала этого брака.
— Унизительной? — Адвокату было непонятно такое отношение. — Каким образом замужество с герцогом, при том, что этого еще и желает любящая вас страна, может быть унизительным?
— Да все очень просто! — резко возразила графиня, и в ее взгляде явно промелькнуло презрение к его непонятливости. — Ни одна стоящая женщина не захочет выйти замуж за человека, который публично отрекся от трона и своей страны ради другой! А вы захотели бы жениться на той, кто широко известен из-за своей романтической любви, героем которой не являетесь вы сами?
Рэтбоун почувствовал, что попал впросак. Он вдруг понял, что ему недостает проницательности. Оливер словно заглянул во внезапно разверзшуюся у его ног пропасть. Мужчина, по его мнению, мог желать власти, блестящего общественного положения и всеобщего признания, но женщине требовалась или любовь, или, если жизнь ей в этом отказывает, хотя бы видимость любви. Юрист хорошо знал немногих женщин, но полагал при этом, что о прекрасном поле вообще он знает достаточно, практически все. У него было много процессов, по которым проходили женщины, самые дурные или беззащитные перед злом, страстные или хладнокровные, невинные или расчетливые, умные или недальновидные, а порой неправдоподобно глупые. И все же он иногда не понимал Эстер.
— Вы можете себе представить, как некто вступает в интимные отношения, исполняя свой долг? — беспощадно продолжала Зора. — Меня бы от этого стошнило! Ведь это все равно что лечь в постель с трупом.
— Пожалуйста! — яростно запротестовал Рэтбоун. Сидящая перед ним дама могла быть деликатна в своих понятиях и словах, как прикосновение бабочки, а спустя мгновение груба до отвращения, и это выбивало адвоката из колеи. — Я понимаю ваши доводы, мадам. Иллюстраций не требуется, — заговорил он тише, не без труда пытаясь взять себя в руки. Нет, он не должен показывать ей, насколько она его раздражает. — Больше, кроме названных, никто не присутствовал на этом злосчастном приеме?
Графиня вздохнула.
— Был еще Стефан фон Эмден, он происходит из старинной семьи. А также Флорент Барберини. Его мать — дальняя родственница герцога, а отец — венецианец. И вам незачем спрашивать меня об их взглядах, потому что мне это неизвестно. Но Стефан мне очень близкий друг и сможет оказать вам помощь в моем деле. Он уже пообещал.
— Хорошо, — отрывисто сказал Рэтбоун, — потому что, поверьте, вам потребуются все ваши друзья и вся помощь, которую они могут оказать!
Женщина заметила, что он обижен.
— Извините, — сказала она серьезно, и взгляд ее стал мягким и печальным. Графиня явно раскаивалась. — Я была слишком прямолинейна, да? Но я только хотела, чтобы вы все как следует поняли… Да нет, это неправда! — Она сердито что-то проворчала про себя, а потом вдруг призналась: — Я просто вне себя от ярости, когда думаю, что они решили учинить над Бригиттой, и хочу, чтобы вы отказались от своего мужского самодовольства и тоже поняли суть происходящего. Вы мне нравитесь, сэр Оливер. У вас есть своеобразный апломб и чисто английская ледяная холодность, и это в вас самое привлекательное. — И Зора вдруг неожиданно лучезарно улыбнулась.
Рэтбоун чуть слышно выругался. Он ненавидел такую откровенную лесть и еще больше ненавидел острое ощущение удовольствия, которое она ему доставляла.
— Вы хотите знать, как все произошло? — спросила графиня невозмутимо, несколько отодвигаясь на сиденье кресла. — Это случилось на третий день после того, как все собрались. Мы отправились на верховую прогулку, надо сказать, довольно трудную. Мы скакали в полях и, пуская коней галопом, брали, как барьеры, живые изгороди. Лошадь Фридриха упала, и он вылетел из седла. — Лицо фон Рюстов выразило печаль. — Он скверно приземлился. Его лошадь снова как-то ухитрилась встать, а нога Фридриха застряла в железном стремени. Лошадь протащила его несколько ярдов по земле, прежде чем мы смогли ее поймать и освободили его.
— Гизела при этом была? — перебил посетительницу Оливер.
— Нет, она старается избегать верховых прогулок и ездит только шагом в каком-нибудь фешенебельном парке или на параде. Она интересуется искусством и всем искусственным, а не природой. Все ее начинания имеют очень серьезную цель и социальный, а не естественный характер.
Если Зора старалась подавить презрение в голосе, то ей это явно не удалось.
— Значит, она не могла подстроить это несчастное происшествие? — уточнил юрист.
— Нет, насколько мне известно, это был несчастный случай, никто ничего не подстраивал.
— И вы отвезли Фридриха домой?
— Да, другого выбора не было.
— Он был в сознании?
— Конечно, а почему вы спрашиваете?
— Не знаю точно. Он мог потерять сознание, например, от сильной боли.
Теперь лицо фон Рюстов выражало неподдельное восхищение.
— Фридрих мог совершать глупости, но никогда не страдал недостатком физического мужества. Он переносил боль очень достойно, — заявила она.
— Вы, конечно, сразу же вызвали врача?
— Естественно. И прежде чем вы спросили, сразу отвечу, что Гизела чуть с ума не сошла от беспокойства.
Слабая улыбка показалась на губах женщины.
— И она ни на минуту не оставляла его одного, — продолжила она рассказывать. — Но в этом не было ничего необычного. Они вообще редко расставались; почти всегда, в каждый момент жизни были вместе. И по-видимому, он хотел этого так же сильно, как и она. Конечно, никто не может не отдать ей должного, как самой усердной и внимательной сиделке.
Рэтбоун тоже улыбнулся собеседнице.
— Ну, если даже вы не можете этого отрицать, то сомневаюсь, что смог кто-либо другой.
Фон Рюстов изящно подняла палец:
— Браво, сэр Оливер!
— Ну и как же она его убила?
— Разумеется, отравила! — Графиня удивленно вскинула брови, как будто ответ не был ясен с самого начала. — А вы вообразили, будто она взяла пистолет из оружейной комнаты и застрелила его? Да она не знает, как зарядить оружие! И вряд ли ей известно, с какого конца стреляют пистолеты. — В ее голосе снова прозвучало презрение. — Ну и доктор Галлахер, хотя он болван, но не настолько, чтобы не заметить пулевое отверстие в теле человека, который предположительно умер от падения с лошади, — добавила она.
— Доктора умудрялись не замечать, что у мертвого сломан шейный позвонок, — заявил в свое оправдание Рэтбоун. — Или что человек задохнулся, притом что он был болен и никто не ожидал скорого выздоровления.
Зора скорчила гримасу.
— Да, наверное. Не могу себе представить, как Гизела его душит; и, разумеется, она не знала, какой шейный позвонок надо сломать. И вообще, это штучки настоящего убийцы.
— Поэтому вы сделали вывод, что она его отравила? — тихо спросил юрист, сделав вид, что не замечает ее высказываний о способах действия настоящих убийц.
Зора осеклась и в упор поглядела на него сверкающими, как бриллианты, глазами.
— Вы поразительно проницательны, сэр Оливер! — согласилась она язвительно. — Да, я сделала именно такой вывод. Да, у меня нет документов, подтверждающих это. Если б они у меня были, я не обвинила бы ее публично, а просто обратилась в полицию. Ей бы предъявили обвинение, и ничего, что теперь необходимо сделать, не понадобилось бы.
— А почему это необходимо? — напрямик спросил Рэтбоун.
— В интересах справедливости? — Фон Рюстов немного склонила набок голову, словно действительно задав вопрос.
— Нет! — отрезал ее собеседник.
— О! Вы не верите, что я могла бы сделать это во имя справедливости?
— Нет, не верю.
Графиня вздохнула.
— Вы совершенно правы — я бы все предоставила на усмотрение Бога или дьявола, если у них найдется для этого время.
— Так почему же, мадам? — настаивал адвокат. — Вы же поступили так с большим риском для себя. Если не сможете обосновать ваше заявление — вы погибли, не только с финансовой, но и с общественной точки зрения. Вам, может быть, даже угрожает уголовное преследование за клевету. Вы сделали очень серьезное утверждение и широко его распространили.
— Да, но вряд ли есть смысл делать такое заявление втихомолку и частным образом, — съязвила женщина, широко раскрыв глаза.
— И все же, зачем вы вообще его сделали?
— Для того, чтобы заставить ее защищаться, конечно. Неужели это не очевидно?
— Но это вам придется защищаться. Это вы обвиняемая.
— На взгляд закона — да, но я ее тоже обвинила, и, чтобы остаться невинной в глазах мира, она должна будет доказать, что я лгунья.
Зора, по-видимому, считала, что ничего разумнее нельзя и придумать и что это должно быть ясно всякому.
— Нет, Гизеле ничего этого не потребуется, — возразил Рэтбоун. — Ей просто надо доказать, что вы все это измыслили и что сказанное нанесло ущерб ее репутации. Бремя необходимости доказать свою правоту лежит на вас. Если вы оставите хоть малейшее сомнение, Гизела выиграет процесс. Ей не нужно и доказывать, что ваши слова не соответствуют действительности.
— Перед законом не нужно, сэр Оливер, а перед миром она обязана это сделать. Вы можете представить, что она или кто другой сможет оставить зал суда, когда вопрос еще не закрыт?
— Признаю, что это вряд ли случится, но возможность такая существует. Однако она почти обязательно ответит ударом на удар и сразу же объявит о том, что вы обвиняете ее из личных мотивов, — предупредил графиню Рэтбоун. — Вы должны приготовиться к очень некрасивой схватке, которая затронет вашу личность в той же мере, в какой вы затрагиваете ее. Вы к этому готовы?
Фон Рюстов глубоко вздохнула и выпрямилась.
— Да, готова.
— Зачем вы это делаете, графиня? — не мог не спросить адвокат. Дело это представлялось странным и опасным. У Зоры было необыкновенное, бесстрашное лицо, и ее нельзя было назвать неумной. Она могла не знать юридических законов, но, конечно же, ей были известны пути мира и законы общественного мнения.
Женщина сразу стала серьезна, ее смешливость и самодовольство враз исчезли.
— А затем, что она привела к гибели человека, а он, при всех своих безумствах и потакании собственным желаниям, должен был быть нашим монархом. И я не позволю, чтобы весь мир считал ее одной из величайших героинь любви, когда на самом деле это честолюбивая, эгоистичная женщина, которая больше всех и всего любит самое себя. Я ненавижу лицемерие. Если вы не верите в мою любовь к справедливости, тогда поверьте хоть в это.
— Я верю, мадам, — ответил Оливер без всяких колебаний. — Я тоже ненавижу лицемерие, и рядовой английский присяжный — я глубоко в это верю — тоже его ненавидит.
Рэтбоун сказал это с глубоким чувством и совершенной искренностью.
— Тогда, значит, вы возьметесь меня защищать? — настойчиво спросила графиня. Это был вызов, вызов его спокойному положению, корректности, годам блестящего и такого безукоризненного и приличествующего поведения.
— Возьмусь, — ответил юрист не задумываясь. С моральной точки зрения, нельзя было не учитывать, что если дело станет рассматриваться в английском суде, то тогда — в интересах Гизелы, если она невиновна, и, что было для него важнее, в интересах закона — обе стороны должны были располагать самыми лучшими защитниками. Иначе в общественном мнении дело никогда не будет улажено. Его призрак будет являться снова и снова.
Да, разумеется, дело таило в себе определенную опасность, но это был риск такого рода, который заставлял кровь быстрее бежать по жилам и острее сознавать бесконечную ценность жизни.
* * *В этот вечер Рэтбоун сопровождал одну свою приятельницу в театр на Шафтсбери-авеню, а потом — на обед, где присутствовало довольно много знакомых и все было в высшей степени приятно и пристойно. Пьеса оказалась очень увлекательной, полной остроумия и многозначительных реплик, игра актеров — очень хорошей, а декорации и костюмы — элегантными и оригинальными. Обед тоже был превосходным и доставил адвокату полное удовольствие. В какой-то степени это было празднование совсем недавно случившегося посвящения его в рыцарский сан, и Рэтбоун оказался в центре всеобщего внимания. Его поздравляли, было много смеха и доброго веселья, сопровождаемого немалым количеством шампанского.
Вокруг искрился и сверкал оживленный разговор.
— Замечательная пьеса, — сказала леди Уикэм, сидевшая справа от Оливера, наклонившись над столом, так что ее полные руки сияли белизной в свете канделябров. — Ужасно умная. Клянусь, я совершенно не догадывалась, какой будет конец!
— И все же несколько искусственный, если хотите знать мое мнение, — отрывисто заметил полковник Ког, и его седые бакенбарды несколько ощетинились. — Ведь ни один человек, у которого есть хоть на грош ума, не стал бы вести себя подобным образом. Этот мужчина был просто сумасшедший. Всем понятно, что поверить ему может только глупец.
— Но мне кажется, в этом и заключается весь смысл, — сказала миссис Лейси, посмотрев сначала на одну из собеседников, а потом на другого с выражением веселого любопытства на своем некрасивом лице. На ней было коричневое платье, и этот цвет не шел ей, но Рэтбоуну всегда нравилась ее искренность и то, что она никогда не стремилась завоевать чье-то расположение, подольщаясь к собеседнику. Муж этой дамы был очень хорошим адвокатом и служил в Канцлерском суде.
— Да, но видите ли… — и полковник Ког тоже подался вперед с намерением более пространно изложить свое понимание природы человека.
Оливер слушал рассеянно. Сюжет пьесы, конечно, иногда был несколько натянут — зависел от случайностей, совпадений и чрезмерных эмоций. И все же он был прост по сравнению с тем, что сегодня днем адвокат услышал от графини Зоры фон Рюстов у себя в конторе. Да, героиня пьесы была ослепительно красива и великолепно одета в соответствии с новейшей модой. Юбка у нее была такой огромной, что требовалось немалое умение двигаться по сцене, не задевая мебель. Но рядом с Зорой она бы несколько поблекла и показалась пресной; черты ее лица были слишком правильными, волосы — подчеркнуто золотистыми, голос — искусно поставленным, а интонация — заученной. Ее роль была очень эмоциональна, но при всем этом героиня пьесы казалась не такой живой, как Зора, и несравненно более понятной для анализа. Не было в ней настоящего огня, убыстряющего бег крови, и ощущения риска, который заставляет дорожить жизнью.
— Вы не согласны, сэр Оливер? — спросила леди Уикэм.
Рэтбоун и понятия не имел, что она сейчас сказала, и поэтому поспешно согласился:
— Вы совершенно правы.
— Вот так, поняли? — И его собеседница повернулась к миссис Ког, которая тоже ничего не слышала. — Все это сплетни и слухи.
— Я никогда не повторяю сплетни, — самодовольно констатировал полковник Ког. — Это опасная привычка.
— И неудивительно поэтому, что вы такой скучный, — едва слышно промолвила миссис Лейси.
— Прошу прощения? — обернулся к ней военный.
— Не понимаю, для чего все это, — ответила она и глазом не моргнув, после чего посмотрела на него ничего не выражающим взглядом.
— Что для чего? — Ког смутился и начал раздражаться. Свет канделябров освещал его голову с редкими, но еще черными волосами.
— А вы знаете самые последние скандальные новости? — спросила леди Уикэм, посмотрев на всех поочередно. — Это будет процесс века по обвинению в клевете — если, конечно, дело дойдет до суда. Но не думаю, чтобы дошло до этого. Они замолчат дело. Она извинится, или ее объявят сумасшедшей, или сделают еще что-нибудь в том же роде.
— Да о чем ты говоришь? Объясни, ради всего святого! — потребовал лорд Уикэм, держа в руке бокал с шампанским и с некоторым беспокойством глядя на жену.
— Ну конечно, о том, что графиня Зора фон Рюстов расхаживает кругом и просто-напросто твердит всем и каждому, будто бедняжка принцесса Гизела Фельцбургская убила экс-кронпринца Фридриха. Что же еще?
— Боже милостивый! — Уикэм выронил бокал, и тот, опрокинувшись, залил скатерть шампанским. — Как чудовищно! Эта женщина просто безумна. И опасна! Полагаю, они принимают против нее какие-то меры предосторожности?
— Да, ей, разумеется, предъявили обвинение, — ответила его жена.
— Кто? Герцог… как его там зовут? — осведомился лорд с нетерпеливо.
— Нет, конечно, нет. — Леди Уикэм сразу отвергла это предположение. — Нет, сама эта бедняжка, леди Гизела, и никто ей в этом не помогает. Семья герцога давным-давно отвергла ее.
— Вряд ли они ее отвергли, — возразил Рэтбоун. — Если пользоваться вашим выражением, то, скорее, это Фридрих отверг свой долг и свою страну. И он поступил так из-за нее. Сознательно или нет, но она стала причиной его отречения.