— Да ты мне сейчас всю точку разгромишь! — продолжала набрасываться на меня разъяренная «белобока». — Будете ущерб возмещать, точно говорю!
А вот это она «вешала» на меня совершенно напрасно! С самого начала я внимательно за собой следила, чтобы ни в коем случае не ломать в казенном заведении стульев, не опрокидывать столов и, вообще, не причинять кафе никакого материального ущерба, а действовать только своими, пусть весьма дорогостоящими боеприпасами, которые нарочно для этого были закуплены в достаточном количестве.
— А что я такого делаю, а? Я, наоборот, всех хочу накормить! — закричала я, пытаясь теперь, как самая настоящая сумасшедшая, изобразить вторую крайность, словно на меня вдруг внезапно напал приступ альтруизма. — Ешьте, ешьте, мне не жалко, кушай, дорогой папочка, тебе же надо поправляться…
И с этими словами я принялась запихивать в рот моего «папочки» целиком наспех развернутую шоколадку, которая в моих горячих руках тут же превратилась в липкое месиво.
Смотреть на «шоколадного» Адама Егоровича, у которого даже все очки теперь оказались перепачканными в шоколаде и мороженом, было на редкость смешно.
Собрав в охапку все, что еще оставалось после побоища на моем столе, я старательно обходила столики и уговаривала взять у меня совершенно безвозмездно бананы, шоколадки и все прочее, хотя народу в кафе на глазах осталось всего ничего — только с ног до головы вымазанный в шоколаде и мороженом Адам Егорович, усатый дядька, который дожидался своего друга, побежавшего в психушку за подмогой, разъяренная «белобока», которая не могла уйти со своего поста и грудью защищала витрину, да снова… та женщина, перед которой бедный Адам Егорович только что предстал в самом благородном виде.
— Ешьте на доброе здоровье, мне не жалко, — повторяла я заунывным голосом, пытаясь засунуть в руки удивленной женщины банан. Один бананчик мне все же удалось эффектно запихнуть прямо в вырез ее летней блузки с маковыми цветками.
Но откуда-то неожиданно вывернулась продавщица и влепила безумной дочке такую пощечину, что на мгновение у меня потемнело в глазах.
«Ну, берегись, „белобока“, — злой молнией пронеслось у меня в голове. — Сейчас я так тебе врежу, не обрадуешься. От твоего драного хвоста и помятой рожи точно ничего не останется…»
— Успокойся, доченька, перестань, — услышала я рядом голос Адама Егоровича и тут же вспомнила, что при всем желании не должна ни в коем случае сейчас перегибать палку, чтобы не угодить в милицию. — Не обращайте внимания, она просто больна…
Он прав — если я дам сейчас волю рукам, то наше дело может затормозиться на неопределенное время, а тут дороги каждый час, каждая минута.
Поэтому я ограничилась лишь тем, что схватила со своего стола бисквитно-кремовый торт с цветками из безе и с размаху напялила его Белобоковой на голову, так что на какое-то время та определенно утратила дар речи.
Ничего не скажешь, получился очень эффектный «гвоздь» сегодняшней программы!
Нет, все же не зря я люблю смотреть французские кинокомедии, где любимое занятие героев — покидаться чем-нибудь вкусненьким друг в друга за обедом! Торт так ровно напялился продавщице на голову, как будто я занималась этим делом всю свою сознательную жизнь.
Получилось даже красиво — розовый крем на белой, вытравленной перекисью водорода голове, так что я засмеялась вполне удовлетворенно, глядя на удачно подобравшуюся цветовую гамму. Разумеется — засмеялась вполне безумным, громким смехом, как и полагается ржать настоящим сумасшедшим.
В этот момент усатый толстяк номер два все же не выдержал и заломил мне за спиной руки. Я не очень сопротивлялась, потому что слышала, что к нам уже как раз подъезжает санитарная машина, издавая характерное противное завывание.
Два дюжих молодца с совершенно непроницаемыми лицами («Видимо, у них это профессиональное», — успела подумать я, вспоминая выражение лица заместителя главного врача, с которым мне, наверное, вновь предстоит скоро встретиться.) быстренько перехватили дело, начатое усатым, крайне нерасторопным товарищем, в свои руки. Другими словами, очень быстро зафиксировали мне конечности и чуть ли не пинками затолкали в машину «Скорой помощи».
Так как обращение мне не понравилось, я извернулась и мстительно укусила одного из санитаров в плечо, чувствуя себя в этот момент настоящей змеей, которой непременно нужно выпустить наружу скопившийся годами яд.
— Доченька, моя доченька, извините ее, она сильно не здорова…
Последнее, что я увидела, было лицо Адама Егоровича, рот которого был перепачкан шоколадом и издали казался клоунским. Незнакомка пыталась платочком оттереть его щеку.
Наше представление удалось на славу. Браво, Танечка! Бис! Впереди тебя ждет новая арена, а также благодарные, на редкость впечатлительные зрители.
Глава 4 ЦВЕТЫ БЕЗУМНЫЕ
…Когда я с трудом все же сумела разлепить глаза, вокруг меня царила полнейшая темнота.
Что за чертовщина! Но самое главное, я совершенно ничего не могла вспомнить — что со мной было и что сейчас происходит, где я нахожусь, почему лежу на такой непривычно жесткой кровати. Словно провалилась в глубокую пропасть и там, кое-как свернувшись калачиком, застыла на самом дне.
То ли заснула, то ли умерла — неясно. Я и лежала бы таким образом до сих пор, если бы мне не начал мешать чей-то взгляд сверху.
Ужас! Кто-то уставился и смотрит, смотрит не отрываясь. А я с раннего детства на редкость восприимчива к чужим взглядам, ощущаю их на себе даже спиной, каждой косточкой позвонка.
Это свойство потом, кстати, не раз помогало мне избежать неминуемой беды, не исключено даже, что и возможной гибели.
Например, вроде бы совершенно ничего не говорит о том, что во-о-он за тем деревом может прятаться вооруженный человек, который держит меня на прицеле — ведь он там и не пошевелится, и не чихнет, не дыхнет даже. А я вдруг позвонками начинаю чувствовать: кто-то смотрит, следит, гад, поджидает. И когда неожиданно шарахаюсь от этого взгляда в кусты, кто-нибудь из моих спутников долго может потом удивляться: мол, чего это ты, Татьяна, вдруг ни с того ни с сего рванула как бешеная? Какая муха цеце тебя укусила?
Не буду же я каждому объяснять, что не выношу, когда на меня пристально смотрят, просто с ума начинаю сходить от этого.
Вот и теперь чей-то взгляд поднял меня даже со дна бездонной пропасти, в которую я провалилась сразу после не очень болезненного, но все же ощутимого укольчика в руку.
Поморгав в темноте, я увидела обращенное в мою сторону лицо женщины, которое на глазах делалось отчетливее, словно медленно проступало из кромешной мглы и придвигалось ко мне все ближе и ближе. Зрелище это было достаточно жуткое, если учесть, что женщина была, мягко говоря, не красавицей: довольно молодой, но со впалыми щеками, большими черными глазами и глубокой, сосредоточенной морщиной во весь лоб. Я сразу подумала: вот кто в фильме «Вий» мог бы так сыграть панночку, что многие зрители от страха бы обмочились.
У меня даже, грешным делом, мелькнуло в голове: уж не так ли именно выглядит та самая дама с косой, которая когда-нибудь приходит за каждым? Ведь никто точных описаний так до сих пор и не сумел оставить!
Впрочем, к моей радости, никакой косы в руках у женщины не было, лишь жидкая косица из волос, обернутая вокруг головы старомодной корзиночкой. Да к тому же, приглядевшись, я увидела, что она ко мне вовсе не приближается, а сидит на одном месте и просто тихо раскачивается на стуле у моей кровати, что-то монотонно напевая себе под нос и не спуская с меня своих неподвижных глазищ.
И как только я огляделась вокруг, увидела больничные койки, решетки на окнах, а главное, ноздрями почувствовала тошнотворный запах, по которому даже слепой сможет сразу угадать российское медицинское учреждение, то сразу же все вспомнила… И Адама Егоровича, и «сверхсекретное» задание, и свое упоение в бою, особенно когда снарядами служат апельсины и пирожные, и задачу-минимум — поиск Розы, а точнее — пропавшего Лепесточкина. Значит, я нахожусь внутри неврологического диспансера, что и требовалось доказать.
Первым делом я пошевелила под одеялом руками и ногами — отлично, несвязанные. Покрутила головой — отвратительно! После укола она продолжала гудеть, как колокол, и соображала слишком туго. Но ведь начала же немного кумекать, и то хорошо!
Говорят, после электрошока совсем можно забыть, как тебя зовут, не то что подробности детективного дела, так что нечего зря хныкать — пока все складывается как нельзя лучше!
— Ты кто? — спросила я женщину, с трудом узнавая свой осипший голос.
Наверное, после того, как я от всей души поорала и побуянила в кафе, он сделался таким грубым.
— Светлана, — ответила женщина. — Светлана Лунина. Но меня здесь все называют Светланой Лунной.
— Светлана, — ответила женщина. — Светлана Лунина. Но меня здесь все называют Светланой Лунной.
А помолчав, вдруг грустно добавила:
— Я — Светлана-неспана. Говорят, лунатик я. Я ведь никогда теперь ночами не сплю.
— Почему?
— Никак не получается. Не хочу. Мне спать не интересно.
— Но…как так? — удивилась я. — Не может быть! А как же сны? И давно это с тобой?
— Да лет пять уж, наверное. Или не пять? Я не считала. Днем еще подремать могу, да и то непонятно — сплю или просто сижу с открытыми глазами, а вот ночью совсем не выходит. Лечат меня, лечат, и пока никак. Не спится, хоть убей. А ты во сне стихи какие-то читала. Или молитву. Я тут слушала. Интересно.
— Я? Стихи? — поразилась я еще больше. — Нет, ты что-то путаешь.
Я стихи, между нами говоря, не очень люблю, у меня не такой склад характера. А про молитвы и говорить нечего.
— Да как же, ты вот это читала: «Не дай мне Бог сойти с ума, уж лучше посох иль чума», — нараспев прочитала Светлана-неспана. — Хорошие слова. Ведь лучше и не скажешь.
Ну надо же! Привязался теперь ко мне еще и Пушкин со своей чумой! Сначала Адам Егорович, а теперь вот и классик русской литературы в придачу.
Стишки, конечно, дело неплохое, но ведь время-то идет, и пробирочки искать-то надо! Незаметно целый день прошел впустую, если учесть, что за окнами уже такая темнотища, а я в своих поисках еще даже не сдвинулась с мертвой точки.
— Сейчас как, уже ночь? — спросила я Светлану. — А то у меня все перепуталось.
— Ночь, — подтвердила она невесело. — Ты же видишь, я одна не сплю, а все остальные спят.
И правда, в нашей палате, кроме моей, было еще пять или шесть коек, на которых похрапывали, вздыхали, подрагивали во сне чьи-то тела. Значит, времени у меня осталось не так уж и много — нужно до утреннего обхода успеть отыскать Розу и постараться смыться, пока меня тут вконец не залечили до полной невменяемости.
Уж лучше посох — и в путь! А там, глядишь, и чума найдется до полного комплекта.
Кстати, вот что самое интересное: я подумала, что если вдруг теперь решусь во всем честно признаться и начну рассказывать правду про все наши пропавшие холерные или какие-то еще палочки, лифт под моргом, про шампанское, которое льется прямо из дверцы шкафа, то меня точно признают самой настоящей сумасшедшей и припишут интенсивное лечение с лошадиными дозами успокоительных уколов и таблеток.
А если не скажу и притворюсь, что забыла, кто я такая и как здесь оказалась — тем более.
Да, положение мое сейчас было не слишком завидным — это я начинала понимать все более отчетливо.
— А Розалинда, случаем, находится, не в нашей палате? — спросила я Светлану с надеждой.
Может, мне и ходить-то никуда не надо? Вот вышло бы везение.
— Какая еще Розалинда? — не поняла меня бессонная соседка.
— Ну, Роза…
— Ах, Розка! — поправила она меня с ходу. — Ты имеешь в виду Розку-притвору? Нет, у нас она в отдельной комнатке живет, как королевна. Вроде как слишком буйная. А на самом деле — тихая, как хитрая крыса. Знаем, как же. Там в конце коридора из бывшей душевой ей отдельный кабинет сделали. Некоторые даже завидуют. А по мне, наоборот, ничего хорошего. Как камера-одиночка, со скуки одной помереть можно.
— Значит, последняя дверь по коридору? Пойдем, покажешь…
— Да ты что? Не сейчас же. Мне не разрешают бродить. Покажу, конечно, но только утром, когда на завтрак мимо пойдем, — сказала Светлана. — У нас на ночь палаты закрывают, ни за что не выйдешь.
— Зачем?
— Чтобы не бродили, — пояснила с готовностью обитательница этого интересного заведения. — Я сама знаешь как побродить иногда при луне люблю? Но тут режим. Лишнего нельзя. А то даже кашу на завтрак не дадут.
— Ничего себе! А если я, к примеру, в туалет сейчас захочу?
— У тебя горшок стоит. Под кроватью.
— К черту горшок, — сказала я, вставая со своей койки и обнаруживая, что уже заботливо наряжена кем-то в полосатую, застиранную пижаму. — Сейчас мы посмотрим, что там у нас за замок.
Как я и предполагала, замок был самый что ни на есть простенький, английский. Станут разве в казенном, государственном заведении тратиться на дорогое оснащение?
Открыть такой замок лично для меня не составляло никакой трудности — это делается любым острым предметом.
— Есть ножичек? Или хотя бы какая-нибудь вилка? — обернулась я к Светлане, которая, стоя за моей спиной, следила за всеми манипуляциями с огромным интересом. — Мне нужен любой острый предмет.
— Нет, нам не дают вилок…
— Господи, да чем же вы тут едите второе?
— Какое второе?
— Ну, там мясо, рыбу.
— Мы этого никогда не едим, мы только кашу едим. Ложками. Мы же, ну, эти самые, сумасшедшие, — сказала Светлана совершенно спокойно, видимо, давно примирившись с таким печальным фактом. — Нам даже говорят обычно: дурочки, идите на завтрак! Что тут поделаешь? Вот Розке — той из кухни по ночам приносят всякое мясо и пирожки, наши видели. А мы — дурочки же.
— Попробовал бы только кто-нибудь мне так сказать, — зло проскрипела я зубами. — Они бы меня тут на всю жизнь запомнили. Слушай, а что у тебя в голове?
— Эти… мозги, наверное, — прошептала вконец сбитая с толку Светлана. — Они говорят — глупые мозги…
— Да нет, я имею в виду: на чем у тебя на макушке косичка держится?
— На шпилечке, — ощупала свою бедную голову Светлана. — Только ты никому не говори. Это страшный секрет. У нас не разрешается.
— Дай-ка на минутку, — попросила я ее, и уже через несколько секунд в замке что-то тихо щелкнуло, давая нам возможность запросто выйти в коридор.
— Пошли, покажешь, где тут ваша Роз-Мари обитает, — попросила я свою новую лунную знакомую.
— Но как же… Не велено, не положено… — сразу заволновалась Светлана.
— Пошли. Я тебе велю, — сказала я, поняв, что с этой женщиной нужно действовать исключительно в приказном порядке — раз человек привык, чтобы им вовсю манипулировали, не стоит от этого отклоняться.
Тихими шагами, крадучись, мы вышли в освещенный луной коридор, и за нами сразу же начали красться две женские фигуры в пижамах — наши тени на стене.
— Вот здесь она проживает, — показала Светлана на одну из дверей. — Только я сама к ней не пойду. А на что она тебе, Розка?
Вот этого я и сама толком пока не могла объяснить, только знала, что именно с ней мне нужно зачем-то встретиться, чтобы выйти хоть на какой-то след Лепесточкина. Почему-то я была уверена, что эта самая Розка — вовсе никакая не сумасшедшая и здесь скрыта какая-то тайна. Недаром же ее держат на особом положении, в отдельном «кабинете». И при этом выпускают гулять! И вообще, все говорят об этой особе что-то крайне неопределенное, слишком уж туманное.
То, что происходило дальше, лишь еще больше подтверждало мою версию. Стоило мне тихонько, костяшкой указательного пальца постучать в дверь, как та изнутри открылась, как будто Роза каждую ночь только и делала, что принимала у себя прошеных и непрошеных гостей. Я даже подумала: а может, заодно я здесь встречу и Лепесточкина? Ведь где-нибудь он должен скрываться? А тут для пряток место идеальное.
— Чего тебе? — спросил из темноты низкий женский голос. — Ты кто такая?
В комнате у Розки было еще темнее, чем в нашей палате, потому что на окнах висели плотные портьеры, создавая в помещении вполне человеческий уют.
— Не удивляйтесь, но я к вам по делу. Меня зовут Татьяна Иванова. Я разыскиваю человека, которого зовут Валентин Валентинович Лепесточкин. Как стало известно органам правопорядка, вы имели с этим человеком какие-то контакты и поэтому в интересах следствия, не поднимая лишнего шума, должны прямо сейчас дать необходимые показания. Поймите, дело на редкость важное и срочное, иначе я не стала бы беспокоить вас глубокой ночью…
— Наводить порядок, говоришь, будешь? — переспросила еле слышно женщина — мне было смутно видно лишь ее коротенький силуэт. — Все же добрались до меня, решили порядок свой навести…
— Мне известно, что вчера вы разговаривали с Валентином Валентиновичем Лепесточкиным в больничном дворе. И что он вам сооб…
Но продолжить свою речь я не смогла, потому что почувствовала, как кто-то вдруг метнулся из угла в мою сторону, схватил за горло и стал сжимать его что есть силы, словно сдавливать железными тисками. Не было никаких сомнений — Розка намерена задушить меня сейчас по-настоящему и делала это с такой неистовой силой, которой обладали лишь сильно натренированные мужики, да еще разве что сумасшедшие.
— Вы что… зачем… — попробовала я хоть что-то вымолвить, но почувствовала, что уже перехожу на булькающий хрип.
Если я потеряю сознание, она задушит меня по-настоящему — это я поняла совершенно определенно. Собрав всю волю, схватила Розку за плечи и сумела оторвать ее от себя, приподнять в воздухе и резким движением отшвырнуть к стене.