— Как думаешь, это мать и сын? — спросила Саша.
— Может они вообще гермафродиты. Но, кажется, ты права…
— Гермафродиты, или нет, но этот явно опасался за своего ребенка. И понимал, что машина может причинить ему вред. Они разумны!
Я и сам видел это. Все эти уроды, и тот ребенок, которого я убил по дороге сюда, отличались от моего первого знакомца. Во-первых, у большинства из них отсутствовал костяной нарост на лбу, во-вторых двигались они как-то, более по человечески, что ли… Ну а в-третьих, если в том уроде я видел лишь простейшие инстинкты — любопытство и, возможно, агрессию, то у всех этих существ присутствовали и другие, более сложные. Да о чем это я, обитатели нового Омска умели говорить! Неоднократно я видел, как они переговариваются — по двое, по трое, или и вовсе большими группами. Они общались между собой, а тот малыш заговорил со мной. Пусть и на искаженном, но все же на русском языке!
Да, они были разумны!
Нам потребовалось больше часа на то, чтобы проехать через Омск. Мы ехали медленно, отчасти боясь задавить кого-то, а отчасти — просто пораженные открывшимся перед нами зрелищем. Уроды осваивали город! Они суетились в домах, выглядывали из окон, вертели в руках различные предметы и приборы, возможно, пытаясь понять их предназначение.
В тот момент я впервые понял, что наш с Сашей мир перестает быть нашим. Он принадлежал ИМ! Эти существам, этим детям черного предела!
Мы выехали из Омска и практически сразу увидели вдалеке черную стену… Мне не нужно было объяснять Саше, что она видит перед собой — слова вообще были излишни. Преграда возвышалась в нескольких километрах от города, и уже на его окраине мы ощутили перемены. Дома здесь выглядели какими-то… усталыми! Да, именно усталыми, готовыми вот-вот обрушиться. Дорога постепенно превращалась в нечто ухабистое, а газоны по обочинам — в мертвые озерца черной земли. Едва появившаяся по весне трава на них уже засохла, как будто над этой частью города прошел жестокий суховей…
Но я понимал, что на самом деле все наоборот. Из-за преграды все появлялось мертвым, и лишь потом оживало, наливаясь цветом и жизнь. Эта трава не завяла — она просто еще не успела ожить…
Громада черной стены надвигалась на нас…
— Мне страшно… — сказала Саша, и я не ответил ей, не зная, что сказать.
Навстречу нам непрерывным потоком двигались уроды. Десятки, сотни, тысячи… Обочины дороги превратились в бесконечную очередь, уходившую до самой грани миров. В нее саму! Эти существа покидали свой прежний мир (уж не знаю, был ли он для них родным, или нет), и двигались в наш. В этот светлый, яркий и чистый мир, лишенный людей. Теперь это был их мир, и они знали об этом. Они спешили заселить его, покидая черную пустоту за пределом.
Мы приблизились к грани миров вплотную. Из ее мерцающей темноты нескончаемым потоком выходили уроды, будто по конвейерной ленте уносясь прочь, к Омску. Я остановил машину в паре метров от преграды…
Проходящие мимо существа поворачивали к нам свои уродливые лица и долго осматривали нас, от чего мне захотелось, чтобы все стекла джипа были не просто тонированными, а и вовсе непрозрачными… Перед нами вздымалась громадина грани миров. Огромная, чудовищная, внушающая трепет… отсюда было видно, что она движется и сейчас. Черная стена медленно уползала прочь от нас, делая несколько сантиметров в секунду. Временами она ненадолго ускоряла свой шаг, делая короткий рывок, а затем возвращалась к первоначальному медленному движению…
— Хочешь выйти? — спросил я Сашу, — Ты, ведь, хотела взглянуть на нее! Может быть даже прикоснуться к ее поверхности…
В моих словах звучали нотки издевки, и я не старался скрыть их. Да, я виноват перед Сашей. Кругом виноват, ведь все плохое, что произошло с ней, произошло из-за меня! Но мне кажется, я имел право на злорадство — ей хотелось увидеть это величественное, подавляющее волю зрелище, и она увидела его. Пусть насладится чувством, когда кровь начинает медленнее течь в твоих жилах, пусть ощутит в груди мертвый, еще не оживший воздух этого месте!
Ведь смерть — это начало новой жизни, и, в таком случае, начало новой жизни — конец смерти… Сейчас мы стояли там, где смерть граничила с жизнью, вот только жизни я, почему-то, не ощущал вокруг себя. Одну лишь смерть!
— Ты был прав… — зачарованно прошептала Саша, — Этот мир — твой! За этой гранью нет ничего!..
— Нет, есть! За ней смерть! — сказал я, только сейчас осознав, что это действительно так. И подчиняясь внезапному порыву я надавил на газ.
Саша испуганно взвизгнула, когда джип, подпрыгнув на ухабе, не въехал — влетел за предел. Нас мгновенно окутала тьма, казавшаяся материальной и, быть может, живой. Я включил фары, и два ярких луча света ринулись вперед, но завязли в этой темноте уже через несколько метров. Темнота не была кромешной — даже без фар я мог смутно различить убегающую вдаль дорогу и сотни уродов, двигавшихся по ее обочинам к границе, разделяющей светлый и темный миры. Темнота не была кромешной, но свет, привезенный из другого мира, завязал в ней, как в болоте… Холод этого мира медленно просачивался в машину через едва заметные щели…
— Зачем ты это сделал? — вцепившись в мою руку спросила Саша, и голос ее дрожал.
— В прошлый раз я не рассмотрел всего, что находится здесь. Хочу сделать это теперь…
Я и в самом деле осматривался… Да, на этой стороне действительно не было ничего живого. Даже уроды, методично двигавшиеся к преграде и едва различимые в свете фар и тусклом свете, просачивающемся сквозь черную стену, и те казались какими-то не живыми. Всего в нескольких метрах, насколько позволял свет фар, я видел уже не человекоподобных существ, а скелеты, наспех обтянутые рваной кожей. И по мере приближения к пределу эти существа обретали плоть, постепенно становясь такими, какими я привык видеть их…
Дорога, покрытая потрескавшимся асфальтом в ТОМ мире, в ЭТОМ была усыпана асфальтовой пылью, плотно слежавшейся на мертвой земле. И чем ближе к грани миров, тем прочнее становилась эта пыль, тем крепче ее частицы цеплялись друг за друга… Я не видел растительности по бокам дороги, но предполагал, что увижу лишь гниющую траву и ободранные веточки кустарников.
Я включил кондиционер, надеясь прогнать из машины холод, но он не уходил. Он прятался под одеждой, заползал в обувь, касался своими холодными пальцами самой души…
— Мы присутствуем при рождении мира! — сказал я, — Мы за гранью жизни. Там, где жизни еще нет! Интересно… Так ли рождались ВСЕ миры?
Может быть и тот мир, который я привык считать родным, точно также выбрался из холодной черноты? Может быть и его кто-то придумал, создавая плацдарм для отпуска? А может быть в 1939-м некий Адольф Шикльгрубер, более известный под другой фамилией, создал мой мир просто для того, чтобы потренироваться в искусстве ведения войн? И поэтому он создал страну, в которой все поклонялись ему, и весь остальной мир, дрожавший при упоминании его имени? Может быть для него это тоже было отпуском?
Что толку гадать… Я никогда не узнаю правды. Может быть мой мир был единственным настоящим, самым первым и единственным, откуда открывались дороги в зеркала. А может быть я был единственным, кто умел проходить сквозь посеребренное стекло? Но, кто знает, может быть мой родной мир тоже был декорацией для чьего-то отпуска…
— Поехали отсюда… — умоляюще попросила Саша, — Пожалуйста, поехали! Я не хочу больше знать, откуда появился мой мир… Хочу обратно в наш с тобой дом, хочу сидеть возле печки обнявшись, и говорить о фильмах. Которые мы с тобой видели, о книгах, которые читали. Обо всем, о чем угодно, только не об этой темноте… Здесь страшно, Артем!
— Здесь нет ничего страшного, — ответил я, и рывком открыл дверцу, — Здесь вообще нет ничего. Все они, все, что есть здесь — всего этого еще нет! Мы с тобой находимся в царстве смерти, и все в нем мертво.
Саша попыталась меня удержать, но я вырвался из ее рук и вышел из машины. Асфальтовая пыль дрогнула под моими ногами, но не расползлась, не позволила мне провалиться. Холод крепко держал мое сердце, и я почему-то точно знал, что холода длинные и тонкие пальцы. Как у уродов…
— Здесь нечего бояться! — повторил я, скорее, самому себе… — Все здесь еще мертво…
Колеса машины дрогнули и джип медленно пополз назад, к светящейся грани миров. И сама грань надвигалась на меня, выпуская на волю новые сантиметры пространства, новые сантиметры жизни…
Живой мир отторгал смерть, отодвигая прочь грань смерти, отвоевывая у нее новые кусочки жизни. Мертвый мир отторгал жизнь, то есть нас — гостей из иного мира, медленно выдворяя прочь. Это давление чувствовал и я — какая-то сила настойчиво подталкивала меня к пределу… Впрочем, и я не горел желанием здесь оставаться. Я видел все, что хотел увидеть, и понял все, что мог понять.
Но раньше, чем я сел обратно в машину, две длинные руки крепко схватили меня за плечи, а перед моим носом предстало обезображенное лицо урода.
— Я знаю тебя… — прохрипело существо, и я увидел, как в его рту копошатся маленькие белые черви, присосавшись к кровоточащим деснам.
Я в испуге отпрянул назад, но урод крепко держал меня за плечи, вцепившись в куртку своими тонкими пальцами будто стальными крючьями. Больше всего в этот момент я испугался, что остальные уроды — сотни окружавших меня омерзительных существ, тоже бросятся на меня, но они продолжали идти. Идти, будто конвейерная лента! Они лишь поворачивали головы в мою сторону и бессвязно бормотали что-то…
Я вскинул руки, стараясь освободиться, и руки удерживавшего меня существа выпустили мою куртку, отброшенные прочь. Я изготовился ударить, точно также, как я ударил того ребенка-урода на шоссе, страшным ударом в солнечное сплетение — если не убить, то хоть отшвырнуть эту мерзость прочь от себя… Но не ударил!
— Я знаю тебя… — сказал урод, и я понял, что тоже знаю его…
Нет, ее!
На меня смотрела изуродованная до неузнаваемости Тамара. Я даже сам не могу понять, как в этом жутком существе, в этом обтянутой гниющей кожей черепе, я сумел узнать свою жену! Ее стройная фигура теперь, в этом обличии, напоминала фигуру умирающего от истощения дистрофика. Ее голубые глаза прекратились в красные глазищи. Тамарина улыбка стала оскалом мертвеца с языком, вывалившемся изо рта, а ее волосы — подобием мокрой половой тряпки.
И все же это была она!
— Кто ты? — спросило подобие Тамары, и я в ужасе отшатнулся, — Я… знаю… тебя! Откуда?!
В этом хриплом голосе не было угрозы. В нем звучало отчаяние! Отчаяние сумасшедшего, всю жизнь считавшего что мир заканчивается за его огородом, и вдруг оказавшемся на ином континенте.
Я не знал, что ответить этому созданию, порожденному Зазеркальем по остаткам моей памяти, и выброшенному им из чрева смерти. Лучше бы этой жуткой пародии на Тамару остаться там, в темноте.
— Кто я? — спросило меня существо, — Что я?!
В яростном бессилии оно грохнуло маленькими кулаками по капоту джипа, оставив на нем заметную вмятину.
Позади меня с едва слышным чмоканьем багажник джипа коснулся грани миров, выбираясь из холодной темноты не рожденного мира.
— Что… я… такое?!!! — вопрошало существо, глядя на меня безумными красными глазами, — Что… такое… ты?!
— Я — твой творец, — сказал я, и ударил… Ударил так, как в этом мире позволено было бить лишь мне одному, рожденному в мире с вдвое больше гравитацией чем здесь. Ударил псевдо-Тамару в живот, чувствуя, как рвутся под моим натиском гниющие ткани, как хрустят ее тонкие кости.
Я запрыгнул в машину и, не обращая ни малейшего внимания на испуганные всхлипы Саши, вывел джип за предел и вновь остановился. Можно ли убить еще не ожившее существо в царстве смерти? Вряд ли… Поэтому, взяв автомат, я вновь вышел из машины и стал ждать, пытаясь унять дрожь в руках и коленях.
Уроды двумя бесконечными шеренгами выходили из-за предела. Жуткие, отвратительные, и такие жалкие. Колонисты! Толпы поселенцев нового мира… В ярком свете полуденного солнца все это казалось нереальным, ненастоящим, иллюзорным, но в то же время я ничуть не сомневался в своей нормальности. Уроды существовали на самом деле, черная стена предела — тоже, и где-то за ней, цепляясь скрюченными пальцами за асфальт, к преграде ползло существо, являющееся уродливой пародией на мою жену. И я ждал его появления…
Подобие Томы появилось из-за грани миров спустя несколько минут. Согнувшись пополам это создание придерживало обеими руками выпадающие из рваной раны на животе колбаски кишок… Да, в уродах не было ничего опасного — их тела, наверное, с трудом могли выдержать падение с полуметровой высоты, раз мой удар мог так разворотить им живот. Но в то же время они обладали невероятной живучестью и, кажется, совершенно не чувствовали боли. Подобие Томы шло на меня, напряженно шаря взглядом по сторонам, и в этом взгляде не было боли… В нем было страдание! Страдание не физическое, не ощущение близкой смерти, а горечь от неразгаданной жизненно важной загадки…
Наконец оно увидело меня и двинулась прямо ко мне, с трудом перебирая подгибающимися ногами.
— Творец… — произнесло существо, — Творец… значит… творить?
— Да! — ответил я, и головы сотен уродов повернулись ко мне. Идущие вдоль обочины создания постепенно замедляли шаг, а потом и вовсе остановились, глядя на меня.
— Творить… — произнесло подобие Томы, — Зачем?!
— Зачем? — присоединился к ней еще один урод.
— Зачем?
— Зачем?
— Зачем?
Это зловещее «Зачем?» слилось для меня в один протяжный стон…
— Зачем? — опять спросило подобие Томы, — Там… было… хорошо!
— Так отправляйся туда! — воскликнул я, вскидывая автомат и нажимая на курок.
Очередь смела эту тварь с дороги, подобно струе воды из пожарного брандспойта. Она рухнула на разрушающийся асфальт, подняв тучу пыли, и больше не шевелилась.
Еще один урод приближался ко мне, отделившись от общей массы.
— Творец?… — хрипло произнес он, — Что я?… Зачем… я?…
Вместо ответа я выпустил в него короткую очередь, отбросив назад, к своим. Мне больше не было жаль этих созданий. Убивать их было все равно, что даровать смертельно больному право на быструю смерть. Это было не убийство, это была эвтаназия!.. Они не были ни людьми, ни животными. Они и сами не знали, кем являлись!
Я запрыгнул в машину и дал газу, разворачиваясь обратно к городу, при этом зацепив и переехав еще десяток уродов.
— Спите спокойно! — произнес я сквозь зубы, — Там вам было лучше…
И мы понеслись… Понеслись домой, в тихую и спокойную Молчановку, до которой пока что не добрались эти отвратительные существа. ПОКА не добрались!
Вам знакомо ощущение, что ваша жизнь рушится? Знаете ли вы, что такое рассыпающееся в прах «Я»? если нет, то попробуйте представить, что вы будете чувствовать в следующей ситуации. Представьте, что у вас есть человек, который безгранично дорог вам, с которым вы близки настолько, что, кажется, можете даже читать его мысли. Просто потому что ваши мысли бегут параллельно! Представьте себе это чувство духовного единения, это ощущение того, что вы больше не одиноки в этом мире, что у вас есть родственная душа…
Представили? А теперь вдобавок к этому представьте, если сможете, конечно, что кроме этой родственной души в мире больше нет НИКОГО! Если вы гуманитарий по складу ума, то вообразите себе мою жизнь в мире «Безмолвного Армагеддона», в пустом мире, в котором нет никого кроме меня и Саши. А если вы — технарь, то просто помножьте наивысшее счастье в вашей жизни на 10, и вы получить численное значение счастья, которое испытываешь, когда в пустом мире у тебя есть кто-то… Кто-то дорогой и любимый!
А теперь, дорогие гуманитарии, представьте, что эта телепатическая связь, этот одновременный бег мыслей, исчез! Вообразите себе темную пещеру, по которой вы шли, держась за руки, в которой вы, вдруг, теряете руку этого близкого вам человека. Он где-то рядом, но вы больше не чувствуете его! Не видите, не слышите и, самое страшное, не чувствуете его близости…
Ну а технари могут просто разделить полученное ранее число счастья на ноль. Что, не делится? Выражение не имеет смысла? То-то! Теперь вы знаете, что бывает, когда жизнь пытается поделить тебя на ноль. Когда ТЫ сам не имеешь смысла!
Это страшно…
Мне было страшно, когда я ощутил, что теряю Сашу.
Домой мы вернулись уже под вечер, и за всю дорогу она не проронила ни слова. Впрочем, я и сам, пораженный всем, что увидел за сегодняшний день, не старался разговорить ее. Может быть зря… Может быть я должен был преодолеть свои страхи, чтобы помочь ей, но и в моем сердце все еще ощущались холодные пальцы смерти. Кусочек ТОГО мира, маленькое напоминание о чреве смерти, в который мы не просто заглянули, а, можно сказать, съездили на экскурсию…
Я не мог забыть той холодной тьмы, сгущавшейся с каждым шагом, удалявшим меня от грани миров, и этот холод еще долго будет являться мне в ночных кошмарах. И хоть Саша так ни разу не заговорила со мной об этом, я уверен, что ей тоже снятся подобные сны…
И еще я никогда не забуду слов существа, слепленного по подобию образа Тамары: «Там… было… хорошо!»
Но все это в прошлом… Уже в прошлом!
В тот день до самой темноты мы с Сашей перекинулись от силы парой слов. Я затопил печь, она — подоила корову и покормила всю нашу немногочисленную живность. А когда темнота опустилась на Молчановку, мы легли спать, чувствуя себя усталыми и разбитыми. И по молчаливой договоренности не стали гасить керосинку, опасаясь, что во сне тьма подберется к нам слишком близко…