Потом уже, когда Петр Борисович протрезвел, по карманам похлопал, а партбилета и удостоверения-то нет. Деньги все на месте, ключи тоже, документы только пропали. Ну, и скажи мне после этого, что это не Захаров все устроил? Петр Борисович вернулся на ту остановку, облазил все и нашел – документы в канаве валялись, заляпанные, порванные. Так вот я думаю, что Захаров их сам вытащил, в грязи извалял и выбросил куда подальше.
Петр Борисович и так без лица ходил, все себя корил за то, что напился. А тут уже и партсобрание – Захаров быстро подсуетился, организовал. Петр Борисович все признал – что напился, уснул, не помнил, как потерял партбилет, подорвал репутацию. На него смотреть страшно было. Знаешь, что удивительно? Он ведь на Захарова даже не подумал. Что друг его бросил, не прикрыл. На самом деле все хотели на тормозах спустить, а Захаров кричал громче всех про то, что за такое – только увольнять. Да еще и аморалкой под занавес припечатал, чтобы не просто уволили, а по статье. А Петр Борисович только кивал, мол, заслужил, так и нужно. Ну и выперли его, естественно, чтобы проблем меньше было. В тот же день – за несоответствие занимаемой должности. И Захарова в тот же день на том же собрании назначили первым замом – больше ведь некого было. Петра Борисовича все поддерживали. Приходили к нему всем коллективом, когда он вещи собирал. Не хотели, чтобы он уезжал. Собирались даже письмо писать коллективное, все готовы были подписи поставить в поддержку. А он сказал, что не надо. Захаров тогда бесился страшно. Его никто не поздравил с назначением. Аж зеленый ходил от зависти и ненависти. А Петр Борисович все раздал, что было в кабинете. Мне вазу подарил. Мужикам коньяк и водку, которую ему дарили, оставил. Так по-человечески все. На вокзал сбегал, цветы и конфеты купил – женщинам подарил. Я даже заплакала, так не хотела, чтобы он уходил. После этого, кстати, и уволилась. Не хотела при Захарове работать. Но многие остались. Это я – молодая, ничего не держало. Был там еще один момент. Сразу после собрания к Захарову в кабинет зашла жена Петра Борисовича, бабушка твоя. Что у них там произошло, я и не знаю, никто не знает. Только Захарову после этого «Скорую» вызывали – бабушка твоя ему губу разбила здоровенным пресс-папье. Да так, что он на всю жизнь изуродованным остался. Но это уже не по ее вине – зашили неудачно, потом шов гноился. Перешивали заново. Остался он после этого разговора изуродованный на всю жизнь. Ох, крику тогда было. Орал, как баба заполошная. А он еще и крови боялся. Там же кровища по всему кабинету хлестала. И Захаров бегал и вопил, что умирает. А бабушка твоя стояла спокойно, курила, и, кстати, она же и врачей вызвала. Для Захарова это вообще унижением стало. А я считаю, правильно она ему рот-то раскроила – на всю жизнь память оставила, чтобы гадости всякие не говорил. Только урок не впрок оказался. Захаров только озлобился. Петр Борисович после этого уехал. Никто не знал куда. Захаров оклемался и ходил, как павлин – хвост распушил, – всем говорил, что Петр Борисович больше в поселок не сунется. И жену свою, шалаву, не привезет. Про нее разное рассказывал, что, мол, сам с ней спал, и не раз. И что должность Петр Борисович через постельные заслуги жены получил. Но никто, конечно, не верил. Хотя, может, кто-то уши и грел. Но я знала, что он просто мстил. Но никто его не оборвал, рот ему не закрыл. А что поделаешь? У всех дети, семьи, свои заботы. Никто отстаивать не пошел, в бочку не лез. Мне кажется, Петр Борисович из-за этого уехал. Не потому, что должность потерял, а потому, что противно ему было. У него вроде как глаза раскрылись. Здесь, в городе, он мог получить и должность хорошую, и место, но жена его, бабушка твоя, хотела подальше уехать, чтобы даже следа не осталось в памяти. Только как сотрешь-то? Видишь, столько лет прошло, а не стирается. А я отработала положенный срок и уволилась, хотя Захаров мне предлагал остаться. Но как вспомню, как он на мои коленки глазел не стесняясь да все норовил приобнять, так плохо становится. Я сюда, в город уехала, в школу устроилась работать, за Мишу замуж вышла. И если бы не мой длинный язык, я бы тебе этого не рассказала. Есть у меня такой недостаток – сначала говорю, а потом думаю.
– Захаров приезжал ко мне в гостиницу. Показывал этот приказ об увольнении, – сказала Вика.
– Ха, да я бы на его месте тоже прискакала.
– Меня только удивляет, что только его правда осталась. А как было на самом деле, никто не помнит. И как расскажет Захаров, так вроде и было.
– Люди все помнят, не переживай. Я же помню!
– Только не рассказывают!
– А зачем?
– Не знаю.
– Много воды утекло. Все изменилось. Вон, памятник Ленину на площади только остался. Не снесут никак. Так и Захаров. Живет еще, воспоминаниями тешится да отомстить хочет.
– Кому?
– Да хоть тебе! Ты приехала, разбередила тут болячки старые да еще солью присыпала!
– Я его не боюсь. Мне он ничего не сделает.
– Конечно, не сделает. Только ты уже себе нервишки попортила, коли об этом думаешь все время. Вон, и лица на тебе нет.
– А если Захаров такой плохой и все об этом знают, почему Давид его возит?
– Давид? Он за правду. Всегда такой был. Может, хотел, чтобы ты все узнала. Он как Тимур и его команда. Бабушку через дорогу переведет, даже если бабушке того и не надо! – захохотала Елена.
– А правда, что жена Захарова в психбольнице лежала? – спросила Вика.
– Лариса? Да, правда. Несчастная женщина. Столько пережила, врагу не пожелаешь.
– Спасибо. Вы мне многое рассказали. Я хоть чуть-чуть начала понимать.
– Да я всегда была не как все. Ты знаешь, когда я за Мишу замуж вышла, еще свекровь покойная была жива. Ну и чтобы меня проверить, велела мне квартиру убрать. Генеральную уборку сделать. С потолка до пола. А в доме – ни тряпок, ни средств чистящих, ни ведра нет! Так я позвонила и вызвала уборщиц. Деньги у меня были свои. Так они мне за три часа квартиру сделали как после ремонта! Свекровь пришла и чуть в обморок не упала. Думала меня опозорить, а получилось наоборот. Потом уже ей соседки доложили, что я палец о палец не ударила, только номер накрутила – и все дела. Так весь дом хохотал от того, какая я умная, и от вида моей свекрови – она прямо перекошенная ходила, пусть земля ей будет пухом, а что сделаешь? Квартира-то сияет! Так что ты не жди, что тебе тут все так соловьями заливаться будут. Не принято это у нас. Тут в каждом доме не то что скелет в шкафу, тут целое кладбище под диваном! Давида увидишь, привет от нас передавай. Пусть заходит. Миша! Ты слышишь? Я говорю, чтобы Давид почаще заходил!
– А у вас есть его номер телефона? – вдруг спросила Вика. – Я забыла записать.
– Конечно, есть! – Елена продиктовала номер. – И ты заходи, пообедать или позавтракать!
Вика вышла из кафе с гудящей головой. Поездка сюда стала напоминать езду на машине с механической коробкой передач, на которой ездил Давид. Старая коробка, рычаг переключения скоростей – разболтанный от многолетних дерганий. Горы, серпантины, по которым страшно ездить даже опытному водителю. Справа обрыв, слева – скала. И от этого страха – предельная внимательность водителей. Ни одной аварии, вежливость, уступчивость. Не потому что принято, потому что страшно до жути. Или ты свалишься, если не уступишь, или тебя свалят. История бабули напоминала такой же серпантин – неловкое движение, и ты летишь с обрыва.
По дороге в гостиницу Вика пыталась додумать историю, рассказанную Еленой, сопоставить, склеить концы. Но ничего не получалось. Все было не то и не так.
Вдруг, поддавшись порыву, Вика набрала номер Давида.
– Давид, здравствуйте. А я была в кафе у Елены и Михаила. Они передавали вам привет и сказали, чтобы вы заходили почаще.
Давид только хмыкнул в ответ, но довольно.
– Давид, я хотела попросить… – Вика не знала, зачем позвонила, и уже пожалела об этом. Ей просто надо было услышать знакомый голос – не хотелось оставаться в одиночестве.
– Я сейчас приеду, – ответил он.
– Только я не в гостинице! – ахнула Вика.
– Я подожду, – ответил Давид и положил трубку.
Вика вздохнула и ускорила шаг.
Уже подходя к гостинице, она увидела машину Давида и Наташу, которая махала ей рукой.
– Вы уже здесь? – ахнула Вика.
– Поехали, достопримечательности тебе покажем! – Наташа улыбалась. – А то ты ведь ничего и не видела. У нас тут такие места красивые!
– Можно я переоденусь и воды возьму?
– Зачем? Уже все с собой. Садись, поехали. – Наташа уступила ей место на переднем сиденье. Видимо, Давид рассказал, что Вику укачивает.
Они выехали из города, но очень быстро свернули с основной трассы на проселочную дорогу, которая петляла, и казалось, что никуда не выведет. Вика закрыла глаза и почувствовала, как сзади ее тормошит Наташа, протягивая бутылку с водой. Вика глотнула, но легче не стало. Ее все-таки укачало. Или она задремала ненадолго, устав следить за поворотами, перед которыми не было ни единого указателя. Дорога то раздваивалась, то вдруг зияла перекрестком, но только местные жители могли здесь ориентироваться. Когда Вика открыла глаза, они снова ехали по трассе. Дорога вела вверх, как будто в гору, и так же, как бывает в горах, у Вики заложило уши. Она несколько раз сглотнула слюну, но звон не прекращался.
– У меня уши заложило, – призналась она.
– Так бывает. Мы высоко над уровнем моря, – ответила Наташа.
– Тут нет моря, – плохо соображая, ответила Вика.
– Зато у нас тут канатка есть! – сказала Наташа. – Давид, поехали канатку покажем.
Давид вдруг остановился на обочине и вышел из машины. Вика подумала, что он хочет проветриться, покурить и дать Вике возможность прийти в себя.
– Пойдем, тут у нас источник, – позвала ее Наташа.
– Святой? – из вежливости спросила Вика. Ей было плохо уже по-настоящему. То ли от дороги, то ли от ощущения, что едешь туда, не знаешь куда, и ищешь то, не знаешь что. То ли от бесконечных ухабов, выбоин, кочек и ям, которые машина Давида преодолевала покорно, громыхая детским горшком в багажнике. Была ли это усталость или не смываемое водой, не изгоняемое кофе ощущение дремоты – тяжкой, муторной, – Вика не понимала. В этом городе было невозможно выспаться. Можно было только дремать или спать урывками, следя за временем на часах, мучительно ждать рассвета. Вика, тяжело встававшая по утрам, только здесь узнала, что такое бодрствовать в пять часов, рассматривая сквозь щель в занавеске рассвет. И решила для себя, что пять утра – прекрасное время для раздумий, принятия решений, которые уже через три часа не будут иметь никакого смысла и будут с облегчением смыты утренним душем. Она уже тысячу раз пожалела о том, что позвонила Давиду. Ведь никогда не любила осмотры достопримечательностей и прекрасно знала, что никакие уникальные пещеры, удивительные виды и исторические памятники не тронут ее душу. Да, она понимала ценность и уникальность, но сердце не отзывалось. По-настоящему ей были интересны именно люди. Она могла часами сидеть на лавочке и смотреть на прохожих. Она любила вглядываться в их лица, угадывать судьбы, строить предположения, по каким делам они спешат. Ей нравилось попадать в частные дворы со своим семейным укладом, какой она сегодня видела в ресторане Лены и Михаила. Она с интересом рассматривала лейку, явно расписанную Леной, которая валялась в углу двора. Ей нравились разномастные стулья, которые стояли у столов. И столы, настоящие, деревянные, не прикрытые клеенкой или бумажными салфетками, ей тоже нравились. Вика была «тактильным визуалом». Ей нравилось рассматривать то, что она могла потрогать рукой, почувствовать пальцами. Или то, что дышало, имело душу, жизнь. Как стол или стул, который вынужден терпеть поминки, хотя покупался для детских праздников.
То же самое было с могилой дедушки – именно поэтому она хотела туда вернуться. В тот приезд она даже не зашла за ограду, что было в принципе невозможно из-за сорняков и деревьев, но дотронуться до могильной плиты она могла. Но Вика этого не сделала. Испугалась? А ведь стоило просто дотронуться, почувствовать. И тогда бы не было у нее такого щемящего разочарования от поездки, от самой себя. Надо было провести ладонью по камню и мысленно поговорить с дедушкой. Она бы все почувствовала. А сейчас, вместо того чтобы вернуться на могилу, она ехала осматривать достопримечательности, которых здесь не может быть. Ну что здесь удивительного? Или такого, чего она не видела? Ну еще один памятник, ну вид с пригорка. Музейчик какой-нибудь. И почему она никогда не может сделать так, как надо ей, а не кому-то другому? Так, как всегда делала бабуля, которой было наплевать на чувства окружающих и даже близких людей. Она этого и не скрывала. И из-за этого ругалась с Викиной мамой, которая заламывала руки и кричала, уговаривая бабулю лечь в больницу на обследование.
– Ну сделай это хотя бы ради меня!
– Вот ради тебя точно не буду, – резала бабуля по живому, зная, что дочь обидится, – могу только ради себя. А мне не надо.
Вот от этого «ради» бабулю просто воротило. Не понимала она, зачем делать ради чего-то или ради кого-то. Жить нужно ради себя, ради того, что нужно только тебе.
– Бабуля, как ты жила в советское время с таким подходом? – удивлялась Вика.
– Так же, как все. Все так жили и сейчас живут. Человек – эгоистичное создание, – отвечала бабуля.
– Отпей немного. – Вика очнулась от мыслей и взяла пластиковый стаканчик, который протягивала ей Наташа. – Это из источника. Говорят, все излечивает, исцеляет внутреннюю хворь.
– Так вроде бы река рядом с монастырем излечивает, – удивилась Вика.
– То река, а это – источник, у нас много таких мест, где вода целебная.
– А где сам источник? – спросила Вика.
– Так вон же!
Из бетонной стены, которая удерживала кусок леса, опасно нависающий над трассой, торчала ржавая труба. Рядом с трубой была поставлена картонная коробка и лежали пластиковые стаканчики, заботливо прижатые камнем от ветра. Вика понюхала воду – ничем не пахнет.
– Пей, не бойся, – улыбнулась Наташа.
– А желание надо загадывать? – пошутила Вика, но Наташа не сочла это шуткой.
– Хочешь, загадай.
У Вики не было желаний, которые она могла бы внятно и быстро сформулировать, как и не было желания пить воду неизвестного происхождения, пусть и считавшуюся целебной. Она только сделала вид, что пригубила. Давид тоже не пил воду, зато бросил несколько монет в ручеек, который тек вдоль дороги.
– Чтобы удача была на дорогах, – пояснила Наташа. – Так все делают. Традиция такая.
– А где деньги? – На дне ручейка лежало всего несколько монеток.
– Так собирают! – удивилась вопросу Наташа.
Они сели в машину и поехали дальше. Долго плутали по проселочным дорогам, взбирались наверх, спускались, резко поворачивали и как будто возвращались назад. Наконец Давид опять остановился и вышел. Вика выползла следом. Наташа начала выгружать из багажника сумки. Там оказались бутерброды, кофе в термосе.
– Пойдем, тут недалеко, – позвала она.
Они дошли до заброшенного здания с окнами, крест-накрест заколоченными досками. Само здание, видимо, было крепкое, построенное на совесть. Рядом притулилось даже не кафе и не забегаловка – несколько грязных пластиковых столов и стулья со сломанными ножками. Наташа за минуту смахнула грязь, расстелила салфетки и разложила еду.
– Когда-то это была знаменитая гостиница. Курорт наш местный, – рассказывала она, – сюда только знаменитости приезжали и начальники большие. Вон, видишь, канатка!
Вика изо всех сил вглядывалась в даль, но ничего не увидела.
– Вон же! – показывала Наташа.
Вика с трудом рассмотрела стульчики, которые раскачивались на ветру прямо над их головами. Они были похожи на сиденья на детской карусели, рассчитанные на маленьких и достаточно тщедушных детишек. Стульчики, на которых остались следы яркой жизнерадостной краски – желтой и зеленой, – болтались на хлипких, проржавевших тросах. Как можно было добровольно сесть в этот стульчик, пристегнуться символической цепью из нескольких звеньев, выглядевшей скорее как украшение для стульчика, нежели как средство безопасности, Вика понять не могла.
– А она работает? – на всякий случай уточнила она.
– Конечно. Зимой работает, – горячо заверила ее Наташа.
– И люди приезжают?
– Конечно! Вон с той горы съезжают!
Вика послушно посмотрела туда, куда указывала Наташа. Там действительно была гора, которая с середины раздваивалась и обрастала холмами.
– Тут прыгать можно, – пояснила Наташа.
Вика подумала, что прыгать можно и с девятого этажа, если рассчитываешь убиться насмерть, но с этой горы она бы даже пешком не стала спускаться, не то что на лыжах. Гора была сплошь утыкана камнями, острыми, огромными, которые угрожающе торчали, как наконечники копий, спрятавших древки где-то под землей. И вряд ли снег мог засыпать эти страшные пики.
– Раньше здесь много народу было. И зимой, и летом. Летом тут альпинисты лазают. Сейчас приезжают те, кто эти места знает и любит. Тут ведь даже Визбор был. Знаешь песню – «Лыжи у печки стоят»? Так он ее здесь написал. Прямо в этой гостинице.
– Неужели?
– Конечно!
– Что-то я про это нигде не слышала.
– Не веришь? Так только свои и знают! У наших местных, у любого спроси, подтвердят! – воскликнула Наташа.
Вика не стала спорить, тем более что ей по большому счету было все равно – здесь или в другом месте. Она жевала уже третий бутерброд, неожиданно почувствовав зверский голод. И кофе из термоса – крепкий и сладкий – показался ей удивительно вкусным.
– Тут всегда есть хочется. Воздух такой, – улыбнулась Наташа, подливая ей кофе. Вика кивнула с благодарностью.
Давид ел и пил, не отрывая взгляда от горизонта. Казалось, он даже не слышал, что рассказывает Наташа и что отвечает Вика.
Вика думала о том, что Наташа как местная жительница специально приукрашивает действительность, и могла ее понять. Но будто в подтверждение ее слов на дороге появилась пара – девушка и юноша – с огромными рюкзаками на плечах. У них были обгоревшие лица и стесанные до крови руки, замотанные грязными платками-тряпками. Парень шел впереди, девушка чуть сзади, время от времени догоняя его, чтобы заглянуть в лицо, поймать взгляд. Он смотрел сумрачно, и девушка отставала, расстроенная. Но уже через мгновение вскидывалась, прибавляла шаг, догоняла и снова заглядывала в лицо своему спутнику. Парень же увидел бутерброды и явно почувствовал запах кофе. На еду и шел. Наташа быстро выложила на салфетку несколько бутербродов и налила кофе в два стаканчика.