Лена горько заплакала.
– Да, все не так, как я хотела, – сказала бабуля, – не так. Нельзя было мне все оставлять. А что сейчас? Уже не изменишь. Жизнь прожита. Ничего не вернешь. Лариса не захотела уезжать, живет среди мертвецов, по кладбищу ходит, с Петей разговаривает. Ты – в этой черной юбке… Миша у плиты. Давид совсем седой стал…
Они еще долго сидели в саду. Поминки давно закончились, гости разошлись, и безмолвный Миша тоже сидел вместе с ними. Он ничего не говорил. Только кивал и улыбался бабуле. Он же приготовил им ужин – «чтобы не с поминочного стола», как сказала Елена. И опять улыбался, глядя, как гости едят. Давид незаметно отлучился и вернулся уже с Наташей, которая обнялась с Еленой и бабулей, поцеловала Вику. Чуть позже приехал и сын Наташи и Давида, Вадим. Давид принес еще стол и несколько стульев и взял гитару. Уже совсем стемнело, Елена зажгла свечи. И бабуля, впервые за долгие годы, сидела спокойно. Не хмурилась, никуда не торопилась. Слушала, ела, смеялась, курила, рассказывала…
Расходились уже совсем поздно. Давид завез их в гостиницу и поехал отдавать машину. Бабуля спокойно прошла через рамку – охранник кивнул и придержал дверь, а у Вики проверил карточку гостя. И только в лифте Вика увидела, что бабуля плохо себя чувствует. В неоновом свете та казалась совсем старенькой и очень-очень уставшей. Она уже с трудом держалась на ногах, ссутулилась, а красная кофта-размахайка, казавшаяся такой яркой, нарядной и роскошной при дневном свете, сейчас выглядела застиранной мятой тряпкой.
– Бабуль, а можно я к тебе? – попросила Вика.
Когда она была маленькой, то очень любила спать с бабулей. И сейчас, оказавшись в номере, Вика приняла душ и юркнула под одеяло. Пристроилась, поправила подушку. Бабуля переоделась в длинную ночную рубашку и легла рядом. Вика втиснулась поближе и подставила голову – чтобы бабуля ее погладила. Так она всегда засыпала в детстве.
– А расскажи мне историю, – попросила Вика.
Эти рассказы-разговоры тоже были их давней традицией. Бабуля рассказывала маленькой Вике разные истории-притчи, которые были то ли правдой, то ли выдумкой, что особого значения не имело. Бабулины легенды Вика очень любила. Мама настаивала, чтобы на ночь она обязательно читала художественную литературу, а Вика боялась признаться, что бабулины рассказы заменяют ей и сказки, и приключенческие романы, и детективы, и фантастику. При этом бабуля никогда не повторялась – каждый вечер Вику ждала новая история. Стоило только «задать тему».
– Про что ты хочешь историю? – спросила бабуля, гладя ее по голове.
– Про любовь, – сказала Вика.
– Хорошо, слушай. Когда-то на месте нашего поселка было две деревни – одна у реки, другая подальше. Маленькие, но зажиточные. Там земля хорошая, дорогая, богатая. Все растет, что ни посадишь. И люди всегда жили жадные, или расчетливые, если хочешь. Не было ни транжир, ни гуляк. Знали цену и труду, и деньгам. За это жителей и не любили в других селах. Или завидовали богатству. Ну, и деревни, конечно же, спорили между собой, как бывает с соседями. Кто лучше живет, кто выгоднее продал товар, кто удачнее детей женил. А потом в той деревне, что ближе к реке, пожар случился. На ровном месте. Хлев вдруг загорелся, а жара стояла, ну и одна за другой постройки стали вспыхивать, как факелы. Пока тушили, половина деревни выгорела. Только черные головешки остались. Слава богу, люди не пострадали. Жители решили, что соседи поджог устроили. Специально. Или дурной глаз наложили. Пожелали плохого от зависти. Но что было, то было. Нужно восстанавливать дома, хозяйство налаживать. Все деньги, что в заначке у старосты имелись, на это ушли, да не хватило. А у кого в долг взять? Не у кого. Только у соседей. Вроде как виновных в поджоге. Но староста пошел, подарки принес, гордость свою подальше спрятал, просил, умолял помочь. И тот, староста соседский, денег дал. Вроде как по дружбе, по доброте. А спустя полгода пришел и стал долг назад требовать. Да еще и с процентами. А ведь только жизнь стала налаживаться, только дома выстроили, хлев восстановили, поле засеяли. Все деньги в хозяйство уходили. Не из чего долг было отдавать. Староста попросил подождать. Еще полгода. Но обиду затаил. Думал, что сосед в беде помогает по-человечески. Не чужие вроде люди – на одной земле живут, огород в огород, можно сказать. Скотина на общем поле пасется. Грибы и ягоды в одном лесу собирают. Про то, что в долг, разговора ведь не было. Прошел еще год. И вроде как историю эту забыли. Но старосты все помнили. Оба в обиде остались. Один считал, что сосед его обманул – взял деньги и не отдал. А второй, что вроде как ничего и не должен – соседи ведь поджог устроили, вот и расплатились, так сказать, за причиненный ущерб.
– Бабуль, это разве про любовь? – подала голос сонная Вика.
– Про любовь позже будет. Какая любовь без денег и без трагедий? – засмеялась бабуля. – Ну вот. Так они и жили. Как раньше, можно сказать. Соседи ближайшие, а хуже врагов заклятых. И тут староста второй деревни выпил лишнего, сел на лошадь и поехал к соседу – долг забирать. Что уж на него нашло в тот вечер? В общем, поехал. А в это время маленький внук старосты пострадавшей деревни, мальчишка семилетний, стащил у деда охотничье ружье. И с друзьями пошел белок стрелять. Ну, стреляли, стреляли эти поганцы да попали в проезжавшего мимо пьяного старосту-соседа. Да так попали, что насмерть. С одной пули сбили. Вот говорят, что пьяного судьба бережет, ан нет. Не сберегла. Убил этот пострелец, прости за каламбур, старосту. Вроде как случайно, не специально, а как докажешь? Все же знали, что тот долг поехал забирать. Мальчишка перепугался, деду, конечно, не признался. Матери сказал. А та тоже решила молчать. Только бабам в деревне рассказала и свекрови. Ну, свекровь мужа тоже боялась и решила «помочь». Бабы собрались ночью, лошадь подстреленного старосты отпустили, а его тело унесли в дальнюю сторожку, что на краю деревни. Ну и на следующий день в обеих деревнях переполох начался, крики, вопли, гомон, плач нескончаемый. Лошадь домой вернулась, но уже без наездника. А где староста? Нету. Может, волки в лесу загрызли, может, где пьяный упал и умер. Да нет же, ехал за долгом, значит, соседи убили.
– Бабуль, хватит, страшная история какая-то, – не выдержала Вика.
– Подожди, дослушай, сейчас смешно будет, – пообещала бабуля, увлеченная рассказом. – Так вот, в тот вечер все жители на границе между двумя деревнями собрались. Мужики с вилами, суровые. Бабы рыдают, волосы на себе рвут. Ну и требуют старосту вернуть. Хоть живого, хоть мертвого. Тут свекровь, бабушка, значит, того внука, который старосту подстрелил, вышла вперед, как старшая, и сказала, что тело они нашли и готовы отдать хоть сейчас. Муж ее, да и все мужики, понятное дело, не в курсе. Молчат и на жен зыркают. Бабы пошли, тело завернутое принесли и отдали. Ну, с той стороны жители кинулись разворачивать покрывало, и правда – тело есть, голый мужчина, без одежды. И без головы. То есть непонятно, кто это. То ли их староста, то ли другой какой мужик. Жену старосты к телу подвели для опознания, а та тоже не узнает. То ли муж ее, то ли нет. Особых примет-то не было. Ну голый и голый. Вроде ее, а вроде и нет. Родинка вроде была на плече. А может и не было. Она ж за столько лет в браке уже и не упомнит, где там родинки были. Давно не рассматривала. Мужа, считай, голым последние лет двадцать не видела. Ну и рыдать начала, вроде как позор – мужа собственного опознать не может. А где голова, спрашивается? «Так не было головы», – ответили бабы. Так нашли. Только тело обмыли. Если вы своего старосту узнаете, так забирайте, не жалко. Но жена старосты уперлась – без головы, мол, не возьму. Не мой муж. Не староста наш. «Правильно, – ответила жена нашего старосты, – если бы у него голова была, разве бы он пьяный сел на лошадь да к нам бы поехал? Нет, конечно! Ведь какой умный мужик был!» В общем, тело похоронили на задах кладбища, как неизвестного, а старосту решили считать «пропавшим без вести». Так и вдове его легче. А вечером староста нашей деревни позвал жену, усадил за стол и допрос учинил. Он-то сразу понял, что без нее тут не обошлось. Давно с ней жил. И знал, что хитрая, как лиса. Жена созналась, что внук по белкам стрелял, да старосту и подстрелил. Внук, надо сказать, любимый, в это время сидел на печке, только нос торчал – подслушивал и уже штаны спускал. Готовился, что пороть сейчас будут. Но староста захохотал. Никому, конечно, он не рассказал про то, что внук его соседского старосту подстрелил. Одной пулей с коня сбил. Но очень внуком гордился. Ремня, правда, ему задал по первое число – чтобы ружье больше не тягал, не прикасался даже. А после этого случая, едва страсти утихли, роман случился. Раньше ведь было негласное правило – на соседских, деревенских, не заглядываться. Никто бы благословения не дал. Нельзя было молодежи даже думать в ту сторону. А тут вот любовь. Настоящая. Старший внук нашего старосты влюбился во внучку того старосты, которого пристрелили. Они давно тайно встречались. А тут такие дела, что не до их любови совсем. Ну и наш староста свадьбу разрешил. И вдова соседского старосты тоже согласие дала. Видела, что внучка страдает, сохнет от чувств. Сыграли свадьбу, и вроде как вражда прошла. Деревни объединились сами собой. Староста наш хорошо руководил, справедливо, и его соседи приняли, признали за своего. Так что деревня стала еще более зажиточной и процветающей. Такая вот история про любовь.
– Прямо Ромео и Джульетта, – засмеялась Вика. – Бабуль, а куда голова-то делась?
– Так ее свекровь нашего старосты и отрубила. Тюкнула топориком пару раз, и все.
– Какой ужас! Правда, что ли?
– Не знаю, что правда, а что нет, но если женщине надо, то она и топориком может.
– Совсем не смешно, и история мне твоя не понравилась.
– Вот и спи тогда.
Вика проснулась от того, что свет из-за занавески слепил глаза. Она не сразу поняла, где находится. Бабули рядом не было. Вика нехотя встала, зашла к себе в номер и встала под душ, вспоминая события прошлого дня и готовясь ко дню сегодняшнему. Она вышла в коридор. За столом сидела дежурная.
– Вы не видели мою бабулю? – спросила у нее Вика. – Пожилую женщину из этого номера.
– Мы не имеем права разглашать такую информацию, – сурово ответила дежурная. – Вы уходите? Номер можно убирать? И если вам не надо полотенца менять, то вы их обратно на вешалку вешайте, а не на кровать бросайте. Я что, гадать должна – менять или нет? Что за манера такая? Небось, дома полотенцами не бросаетесь где попало. Неужели сложно – повешай полотенце и иди. А никто не весит. Прошу специально – повешай, так не весят!
– Мне не надо менять, спасибо, – ответила Вика и побежала вниз по лестнице в столовую, чтобы избежать дальнейшего общения с дежурной.
В столовой бабули тоже не оказалось. Вика, как в детстве, быстро, не жуя, съела два сырника со сметаной. Ее никто не заставлял есть, никто не торопил, не следил за тем, чтобы она непременно позавтракала, но Вика заставила себя выпить теплое какао с пенкой и с тяжелым желудком вышла из столовой.
Бабуля пила кофе в баре. Не одна. Напротив нее сидел молодой мужчина, который показался Вике знакомым. Она уже по привычке посмотрела в окно – там, на стоянке, на своем обычном месте, разглядывал горизонт Давид. Ранний визитер и Давид, дежурящий на улице, не предвещали ничего хорошего. Вика направилась к бару, но ее остановил окрик администратора:
– Карточку гостя сдайте!
– Что? – не поняла Вика.
– Карточку сдайте. Номер у вас уже приняли? Дежурная проверила наличие? Нет? Почему вы номер не сдали? Вернитесь, найдите дежурную. Баром пользовались? Стаканы били? Нет? Ладно, она проверит. Потом вернетесь ко мне, сдадите карточку и залог свой получите назад. Пятьсот рублей. Галя, достань мне из сейфа пятьсот рублей! – крикнула администратор. – Но если что-то побили, то я вычту.
– А почему я должна сейчас сдавать карточку? – все еще не понимала Вика.
– Потому что у меня отчет. Вот, – она показала разлинованную тетрадь. – Вы в столовой расписались? За завтраки. Нет? Плохо. Поднимитесь в столовую и распишитесь.
– Зачем?
– Затем, что у вас нет претензий, вам были предоставлены завтраки «шведский стол», и вы их получили.
– А если я не получила? – Вика начала раздражаться. Она не понимала, что происходит и чего от нее хотят. Почему вместо того, чтобы идти к бабуле, она должна искать дежурную и расписываться «за завтраки».
– Как не получили? Вы карточку гостя в столовой предъявляли? Предъявляли. Значит, получили. – Администратор говорила строго, не предполагая возражений.
– А если бы я не завтракала, тогда что? – Вика чувствовала, что заводится совершенно понапрасну и раздувает скандал на пустом месте, что, кстати, было ей совершенно не свойственно.
– Тогда вы должны были оставить расписку, что отказываетесь от питания. Хотя завтраки вам положены по номеру. Номер у вас полулюкс, значит, питание включено. А деньги мы не вернем! – пригрозила администратор.
– Не надо мне денег! Просто я не хочу сейчас никуда идти и ничего сдавать! – выкрикнула Вика.
– Но так положено! Вы же уезжаете! – крикнула ей вдогонку администратор, но уже без злобы и раздражения, а скорее с мольбой.
– Я уезжаю? – остановилась Вика. – Хорошо, я все сделаю, но позже.
Она чуть ли не бегом кинулась к бару. Бабуля ей улыбнулась и кивнула официантке, чтобы та принесла кофе. Мужчина привстал.
– Выспалась? Позавтракала? – спросила бабуля.
– А мы сегодня уезжаем? – Вика не подставила бабуле щеку для поцелуя и осталась стоять.
– Да, Давид нас отвезет, – ласково ответила бабуля.
Вика покосилась на мужчину, который сидел с ними за одним столом. Удивительно знакомое лицо. Она его точно где-то видела. Бабуля заметила ее взгляд и сказала:
– Викуля, познакомься, это Иван.
– Очень приятно, – сказала Вика. Мужчина опять привстал и кивнул.
– Мне пора, – сказал он.
– Хорошо, – ответила бабуля, – спасибо, что приехал.
Мужчина ничего не ответил и пошел к выходу. Давид уже заводил машину.
– Кто это? – спросила Вика у бабули. – Мне кажется, я его где-то видела.
– На памятнике ты его видела. Правда, копия Петр?
Вика онемела, силясь собраться с мыслями. Петр? Ее дедушка?
– Иногда ты очень туго соображаешь, – хмыкнула бабуля. – Иван – сын Петра и Ларисы. Сводный брат твоей матери.
– Поняла, – ответила Вика, хотя совершенно ничего не поняла.
– Лариса его ко мне отправила. Вот, вещи Петины передала – статьи его, заметки, бумаги, блокноты. Она все хранила, до последнего клочка. Мы же тогда из поселка быстро уехали, чуть ли не бегом. Многое оставили. И вещи, и книги. А Лариса все собрала и сохранила. Это она не мне, тебе передала. В память о деде. Здесь даже фотографии есть. – Бабуля похлопала рукой по увесистому пакету, который лежал на стуле. – Приедем домой, разберешь. Что захочешь – оставишь.
– Бабуль, у дедушки был сын? Вот этот мужчина? А как же тогда этот Захаров? Я думала, что…
– Я тоже много чего за эти годы передумала. Столько думала, что чуть с ума не сошла, не хуже Ларисы. Я же почему Петю так и не смогла простить? Он ведь не только меня предал, он и Ларису предал. Оставил ее беременную. Бросил. Знал ведь, на какую жизнь ее обрекает. И все равно бросил. Меня выбрал, – бабуля закурила, – семья ему, видишь ли, дороже оказалась.
Бабуля рассказывала, а Вика сидела в ступоре. Пусть она не помнила деда, пусть он не был для нее так близок, как бабуля, но он оставался родным человеком, о котором она всегда помнила. И бабуля. Ее любимая бабуля, она, оказывается, столько пережила. А ведь Вика думала, что бабуля жила счастливо. И особых забот не знала. Теперь же она смотрела на бабулю совсем другими глазами. И Лариса, эта странная, случайно встретившаяся ей женщина на кладбище, оказалась ей родственницей. Иван же, которого Вика толком даже не разглядела, приходился ей тоже не чужим человеком.
– А мама знала? Про Ивана? – У Вики заложило уши и даже руки задрожали.
– Конечно, знала, – спокойно ответила бабуля. – Я хотела, чтобы они общались. Не была против. Но твоя мать наотрез отказалась. Она считала меня во всем виноватой. Отца она безумно любила. Но измены ему не простила. Так вот бывает. Твоя мать считала, что я виновата – что отца не удержала. Я пыталась с ней поговорить, но она не хотела ни разговаривать, ни слушать, ни понимать. Считала, что ее все предали – и я, и отец. Может, поэтому и свою жизнь не смогла устроить, из-за обид детских. Поэтому мы с ней и общаться до сих пор не можем нормально. Она так и не научилась прощать. И верить людям не научилась. В этом смысле она мало чем отличается от Захарова. Оба живут прошлым и не заметили, как жизнь изменилась, все изменилось. Мы постарели, дети такие, как мы тогда, внуки подрастают.
– Почему ты мне ничего не рассказывала?
– Викуля, послушай меня, девочка. Вот ты захотела про деда своего узнать. Приехала, и что? Тебе стало легче? Нет. Всем тяжело. И мне, и твоей матери, и даже Захарову. А Ларисе? Ты думаешь, Ларисе легче? Она уже все глаза выплакала. И все из-за того, что ты захотела узнать правду. А так бы я сидела на своей даче. Лариса бы цветы на могиле Пети сажала. Ну а Захаров бы радовался, что до сих пор жив.
– Бабуль, но ты же была рада увидеть Елену и Мишу, и Давида с Наташей тоже. Ты же говорила, что приехала за Ларисой! Неужели ты жалеешь об этом?
– Нет, Викуля, конечно, я рада. Но ты пойми, что я хочу тебе сказать. Личная жизнь – моя, твоего дедушки – это не музей, и ты не можешь прийти туда на экскурсию. Послушать рассказ и уйти. А через некоторое время вообще забыть о том, что услышала. Понимаешь? Мы прожили с этим, мы столько лет забывали то, что хотели забыть. И нужно уважать эти чувства. Это не экскурсия и не история, которую я рассказываю тебе на ночь. Это жизнь живых людей, близких тебе. И не нужно лезть туда без спросу.
– Но я ведь имею право знать! Меня это тоже касается! Это и моя жизнь тоже! – закричала Вика и заплакала, не сдержавшись.
– Хорошо, успокойся. Звездочка моя, не нужно плакать. Викуля, деточка. Не надо, – бабуля потянулась к ней и начала гладить по голове. Вика плакала и не могла остановиться. – То, что ты узнаешь, очень тяжело и очень больно. И мне, и тебе, и всем остальным. Всем будет больно. А я не хотела, чтобы ты плакала. Только и всего. Я хотела тебя защитить. И твоя мама тоже. Она хотела защитить себя.