— И не только поэтому, — согласился Цезарь, — его ненавидит слишком много людей здесь, в городе, и по всей Италии. Его дикая программа оттолкнула от него избирателей.
— Хорошо, что ты это понимаешь. Наверное, они действительно убили несчастную Фульвию, — осторожно сказала мать.
Высокого роста, она имела ту особенную горделивую осанку, которая столь выгодно отличала дочерей Квирина. Большой чистый лоб, внимательный взгляд умной волевой женщины, упрямо сжатые тонкие губы и несколько вытянутое лицо — таким был облик этой женщины, сохранившей в свои пятьдесят восемь лет остатки былой красоты. Аврелия одевалась в традиционную для пожилых римлянок одежду. На ней была белая столла, ниспадающая до земли, и римская палла, обернутая вокруг бедер. Голова была повязана виттой,[97] этим своеобразным знаком всех свободнорожденных женщин. Аврелия не любила носить драгоценных украшений и только на правую руку обычно надевала золотой браслет — подарок покойного мужа. Цезарь всегда утверждал, что своим духовным становлением он обязан матери, столь много сделавшей для этого. Может быть, своеобразная закономерность становления гениев состоит в том, что одним из основополагающих моментов этого становления должна быть гениальность их матерей, сумевших вырастить и сберечь столь уникальные явления рода человеческого.
— Они ее действительно убили, — подтвердил Цезарь, которому Эвхарист рассказал все подробности со слов Луция Веттия.
— И эти люди могут встать во главе государства. Неразборчивость в средствах для достижения цели в нашем городе иногда кажется мне ужасной, — вздохнула мать.
— А меня не хочет приветствовать верховный жрец? — раздалось за спиной Цезаря, и проворные девичьи руки обняли его за шею.
— Юлия, — повернулся отец, — ты давно здесь?
— Она пришла вместе со мной, — сказала Аврелия. — Осторожно, Юлия, ты задушишь своего отца.
— Слишком много женщин в нашем городе мечтают хоть один раз обнять твоего сына, — радостно улыбнулась дочь.
— Ты позволяешь ей так говорить? — укоризненно покачала головой мать. — Нужно скорее выдать ее замуж.
— А как твой Эмилий? — спросил Цезарь.
— Никак, — вздохнула дочь, — я же говорила тебе, он глуп и поэтому мне неинтересен. Я не могу долго находиться в его обществе. Он надоедает мне своим молчанием, а когда говорит, то обязательно что-то не так. Даже девять дочерей Зевса не смогли бы расшевелить Эмилия. Он неисправим.
— Его отец имеет наибольшие шансы на завтрашнее избрание, — осторожно заметил Цезарь.
— Он наверняка будет избран, — добавила Аврелия.
— И поэтому я должна выйти замуж за его сына, — капризно надула губки Юлия. — Неужели верховный жрец думает устроить выгодный брак своей дочери, не спрашивая ее согласия?
— Юлия, — снова укоризненно покачала головой Аврелия.
— Нет, нет, — поднял руку Цезарь, — хотя в наше время все женятся по расчету, я обещаю тебе, что с тобой этого не произойдет. Ты вольна выбирать кого хочешь. Но боги женятся на Олимпе, выбирая лишь подобных себе, помни это, Юлия. Только изредка боги осмеливаются спуститься вниз, к людям, и за это их жестоко наказывают. Я хочу, чтобы главным твоим чувством всегда было чувство ответственности. Ты — моя единственная дочь, наследница рода Аврелиев, а значит, и муж твой должен быть из великого и знатного рода. Ты же не можешь стать женой надсмотрщика, актера или вольноотпущенника. Мне неприятно говорить тебе это, но ты знаешь сама, даже в выборе любимых Юлии не всесильны. Одно я могу пообещать тебе, что никогда не заставлю тебя выйти замуж за нелюбимого человека. Последнее слово всегда будет за тобой.
Дочь внимательно слушала отца, избегая смотреть в его строгие и проницательные глаза. Внезапно отвернувшись, она тяжело вздохнула.
— И даже ты не сможешь понять меня, — тихо прошептала она.
Отец не расслышал:
— Что ты сказала?
— Ничего, — покачала головой дочь, — ничего.
— Хорошо, — удовлетворенно сказал Цезарь, похлопав по плечу девушки.
Она вздрогнула от этого прикосновения. Уже выходя, он обернулся:
— Я буду в атрии.
Проводив взглядом отца, Юлия тяжело вздохнула и внезапно обернулась, словно вспомнив про Аврелию. От взгляда опытных женских глаз Аврелии не укрылось ничего. Она только грустно улыбнулась своей внучке.
— Это бывает, Юлия. Многие девушки любят, как ты…
— Не надо, — покачала головой девушка, подходя к Аврелии и обнимая ее, — я все поняла. Наверное, это очень плохо.
— Это скоро пройдет, Юлия, поверь мне, а сегодня ты больше не тревожь его, — прошептала Аврелия, приглаживая шелковистые волосы девушки. — Завтра у него будет тяжелый день. — И Аврелия, вспомнив о предстоящих выборах, улыбнулась. Она была уверена, что сын сумеет выторговать себе власть. Ведь оптиматы согласились бы на любую плату, стараясь не допустить Катилину к власти.
Как мудрая женщина, она хорошо понимала странный смысл происходящего, когда итоги выборов решались не в народном собрании, а в закулисных сделках и интригах. Такая «двойная» демократия вела к анархии общества, подрывая моральные устои и ценности государства. И тем более расшатывались эти устои, тем более неустойчивой становилась демократия, вырождающая плутократию, ведущую к тоталитаризму. Каждая закулисная сделка, каждая грязная интрига за спинами избирателей, каждая измена демократическим принципам неминуемо вели к падению республики, торжеству тирании, установлению империи.
Мучительные спазмы разлагающегося государства потрясали Римскую республику.
Глава IX
День выборов начался восходом солнечного диска, лениво выползающего из-за тяжелого горизонта к свинцовым тучам. Большие застывшие здания города выглядели особенно угрюмо и мрачно на фоне серого рассвета наступающего дня.
Со всех улиц и кварталов, из домов и храмов выходили римляне, направляясь по большой улице Лата к Марсову полю, дабы решить, наконец, вопрос — кто достоин избрания в году 691-м римской эры.
Над Капитолием гордо развевалось высоко поднятое красное знамя. Согласно старым обычаям, во время сбора народного собрания это знамя поднималось на Форуме, символизируя свободу и достоинство римского народа. И едва хмурое солнце осветило своими тусклыми лучами алый стяг на Капитолии, римляне начали собираться на Марсовом поле.
Право голоса имели только свободнорожденные римские граждане и их союзники, приравненные к таковым. Представители всех трехсот семидесяти трех центурий шли на Марсово поле, дабы решить, наконец, вопрос — кто будет консулами их государства в будущем году.
Триста семьдесят три центурии состояли из 18 центурий всадников, 4 центурий ремесленников и музыкантов, 1 центурии пролетариев. Остальные триста пятьдесят делились на пять классов, по 70 центурий в каждом, в зависимости от получаемых доходов. В свою очередь, каждый из классов делился на «старшие» и «младшие» центурии. В первые входили граждане от 46 и старше, во вторые — от 17 до 45 лет.
В дибиторий,[98] стоявший на Марсовом поле, уже начали собираться жрецы и служащие различных магистратов, прибывающие сюда для скорейшего подсчета голосов. Каждый из жрецов, выходя за черту померия, совершал особые ауспиции,[99] прося бога о помощи.
Сам Цезарь с раннего утра вышел в сады Сципиона, собираясь в качестве верховного жреца совершить специальные ауспиции. На нем была пурпурная тога и трабея, полагавшиеся в подобных случаях верховному понтифику. Он торопился, зная, как необходимо ему оказаться на Марсовом поле. Рядом с ним стояло несколько жрецов-авгуров, помогавших ему толковать волю богов. Обратившись лицом в сторону юга, Цезарь поднял свой особый авгурский жезл и провел перед собой две символические линии, одну с севера на юг, другую с востока на запад. После чего принялся ждать знамений. Наблюдаемые с левой стороны считались благоприятными, а с правой — неблагоприятными.
Еще за несколько дней до выборов Цезарь разослал жрецов-авгуров ко всем должностным лицам — консулам, преторам, цензорам, трибунам, — дабы они могли совершить ауспиции перед выходом за черту померия с участием авгуров. И теперь, быстро исполнив традиционный обряд, он ждал обычных знамений. Ждать пришлось недолго. Вскоре справа показалась пара орлов, паривших высоко над верхушками деревьев сада.
— Хвала богам, — негромко сказал пулларий,[100] стоявший за Цезарем, — они обещают тебе удачу, Юлий.
— Хвала богам, — негромко сказал пулларий,[100] стоявший за Цезарем, — они обещают тебе удачу, Юлий.
Верховный жрец кивнул, с трудом сдерживая серьезность на лице, и, передав жезл пулларию, возблагодарил богов в кратком и традиционном приветствии. Лишь после этого он, наконец, имел право идти к Септе,[101] где уже собрались римляне.
Сама Септа представляла собой небольшое огороженное место на Марсовом поле, куда сходились римские граждане для голосования. Много лет спустя Цезарь, расширив его территорию, обнес это место мраморной стеной с портиками, но только в 728 году римской эры Марк Випсаний Агриппа[102] закончил перестройку, начатую Юлием.
На Марсовом поле в этот день царило необычайное оживление. Сдержанные и суровые римляне громко обменивались новостями, приветствовали друг друга, обсуждая предполагаемые кандидатуры магистратов. Цезарь быстро прошел к тому месту, где уже стояли Красс и его сторонники. Как верховный понтифик Цезарь должен проверить наличие членов своей коллегии, однако он знал, что все жрецы обязательно будут сегодня на Марсовом поле. Согласно римским законам, они обязаны были принять участие в выборах. Своеобразие римской религии состояло в том, что почти все они, будучи жрецами, являлись полноправными римскими гражданами, часто возглавляющими различные магистраты. Профессиональных жрецов в городе почти не было, и это было отличительной особенностью римской религии и государства.
Только коллегия весталок, состоящая из шести девушек, не имела права присутствовать на поле. Коллегия понтификов в составе шестнадцати человек явилась на Марсово поле в полном составе, готовясь принять участие в выборах. Эта коллегия традиционно считалась самой главной и важной, вот почему ее глава — Цезарь — одновременно считался и верховным жрецом. Понтифики следили за календарем, объявляли о праздниках, вели запись исторических событий, следили за точностью системы мер и весов.
Другая коллегия — фециалов, в составе двадцати человек, считалась второй по значению. Жрецы-фециалы от имени сената объявляли войну, заключали договора, представляли Рим в его отношениях с соседними государствами. Жрецы-авгуры прибывали вместе с должностными лицами, многие из которых были сами фециалами или авгурами. Даже консул Марк Туллий Цицерон считался авгуром и, следовательно, имел право самостоятельно совершать ауспиции.
По двадцать четыре жреца имели коллегии арвалов, саллиев и луперков. Коллегия арвалов состояла из двенадцати палатинских и двенадцати квиринальских жрецов, ведавших обрядами земледельческого культа. Коллегия саллиев, также состоявшая из двух групп, поклонялась Марсу и Квирину. Это была самая демократическая коллегия, так как ее жрецы должны были плясать и петь на улицах во время праздников, и сюда преимущественно избирали плебеев. Луперки считались жрецами бога Сильвана, или Фавна, покровителя стад и пастухов, лесов и полей. В праздник луперкалий, приходившийся в Риме на 17 февраля, они почти голые бегали по улицам города, изображая волков и хлеща ремнем бесплодных женщин, дабы избавить их от столь пагубного для государства недуга.
Пятнадцать жрецов-фламинов явились на выборы, натянув на головы пилосы,[103] так как, согласно положению, жрецы этой коллегии не имели права ходить с непокрытой головой, прикасаться к сырому мясу, ездить верхом, произносить клятвы. Гай Юлий Цезарь уже в тринадцатилетнем возрасте был фламином Юпитера и лишь позднее перешел в коллегию понтификов. Многие должностные лица также с детских лет входили в коллегию жрецов, что не мешало им занимать государственные должности и даже не особенно чтить богов, служителями которых они являлись, вспоминая о них лишь по праздникам.
К Цезарю, ставшему рядом с Крассом, быстро подошел один из его близких друзей — Мамурра. Небольшого роста, подтянутый, подвижный, всегда улыбающийся, он прославился в Риме своим неслыханным развратом и на этой почве близко сошелся с Цезарем, помогая последнему в его многочисленных любовных связях. После взаимных приветствий Мамурра тихо сказал:
— Многие уже беспокоятся. Все ждут Цицерона, а его еще нет.
— Он же авгур, наверное, совершает ауспиции, — напомнил Цезарь. — А что Катилина, уже прибыл? Я не вижу его среди собравшихся.
— Они в той стороне поля, у дибитория, — показал Мамурра, — Катилина и вся его компания. Ты, наверное, не знаешь еще, что случилось сегодня с нашим претором Лентулом во время ауспиций. Когда его авгур начал махать своим жезлом, из-за деревьев вылезла свинья. — Мамурра тихонько захихикал.
— Какая свинья? — не понял Цезарь.
— Похожая на Лентула, — захлебнулся в смехе Мамурра, — такая же глупая и надутая. Она бросилась на авгура, стоявшего рядом с ним, и он упал. И наш претор не смог завершить свои ауспиции.
— Дурной знак, — притворно нахмурился Цезарь, с трудом сдерживая смех. — А откуда появилась свинья, справа или слева?
— Справа. Но, видимо, такова воля Юпитера, — показал на небо Мамурра, — тебе как верховному жрецу нужно будет истолковать это знамение.
На этот раз Цезарь, не выдержав, рассмеялся.
Со стороны улицы Лата послышались громкие крики:
— Консулы идут! Консулы!
На улице уже показались ликторы, несшие фасции, а среди них шли двое консулов. Антоний был одет в обычную для римлянина тогу и трабею, но вид Цицерона ошеломил даже видавших многое римлян, привыкших, казалось, ко всему. Вопреки многовековым традициям выборов консул был одет в военные доспехи и панцирь. Доспехи Цицерона были богато отделаны рельефными украшениями, но сам вид одетого в латы консула вызвал общее смятение на поле. Даже Катилина был, видимо, смущен. Демагогический жест Цицерона, явившегося вопреки всем нормам в воинских доспехах, особо подчеркнул угрожавшую республике опасность. Консулов и ликторов сопровождала большая группа вооруженных легионеров. Едва бывшие магистраты Рима прошли к центру поля, как легионеры Антистия, рассыпавшись в кольцо, образовали плотный круг. Сам Антистий и несколько его центурионов встали за спиной Цицерона. На всех были надеты воинские доспехи.
— Они сошли с ума! — громко крикнул стоявший недалеко от Цезаря Аврелий Котта. — Это нарушение наших традиций. Никто не имеет права являться на Марсово поле вооруженным.
— Цицерон поступил мудро, — возразил Красс, — хотя напрасно он надел этот панцирь сам, достаточно было его охраны. Здесь консулу ничего не может угрожать. Слишком много римлян еще верят в добродетель нашей демократии. Никто не посмел бы у всех на глазах убивать законно избранного консула. Убийцы не ушли бы живыми с этого поля.
— Наш консул достаточно осторожен, — тихо произнес Цезарь, — я, признаться, не ожидал от него такой уловки. Мамурра, постарайся осторожно обойти наших людей и передай всем, кто еще не знает, — голосуем за Силана и Мурену. Вы тоже идите, — обратился Цезарь к окружавшим его сторонникам.
Среди них были Сервилий Гальба, Авл Гирций, Лиций Минуций Басил, Квинт Титурий Сабин, Домиций Кальвин, Гай Требоний. Все они впоследствии командовали легионами в армиях Цезаря, помогая ему утверждать свое господство на трех континентах.
На середину поля вышел жрец, возглавлявший коллегию жрецов. Согласно обычаям, его особа считалась священной, так как он имел право косить священную траву с Капитолия.
— Слушайте все! — закричал он. — Слушайте!
Фециалы повторили его крик в разных концах поля. Собравшиеся люди замерли, обращаясь в слух. Умолкли всякие разговоры, крики, шум. Наступила относительная тишина и последняя, решающая стадия выборов.
— Сегодня мы избираем консулов и преторов на будущий год, — громко начал главный фециал. — Да пошлют великие боги удачу сенату и народу римскому!
По Фламиниевой дороге еще подъезжали последние представители различных центурий, когда жрецы вынесли огромные корзины и установили их у дибитория. Мальчики, одетые в претексту, стали разносить таблички. Каждый гражданин получал табличку, где он должен был написать имена своих кандидатов — двух консулов и шестнадцати преторов, — среди которых двое — городских — считались самыми главными и заменяли консулов в их отсутствие. Оптиматы выдвинули на этот пост сенатора Марка Кальпурния Бибула — человека, который уже был коллегой Цезаря по квестуре и эдилету. Лишенный талантов верховного жреца, Бибул и без того являл собой жалкое зрелище, а в сравнении с Цезарем вообще выглядел абсолютным ничтожеством.
Пока мальчики раздавали таблички, главный фециал, еще раз напомнив, что римляне должны избрать достойных кандидатов, отошел в сторону. Многие, получив таблички, продолжали обсуждать кандидатуры, словно решая в последний момент, за кого из кандидатов следует отдать свои голоса. Некоторые сторонники Катилины еще пытались агитировать, но их прерывали криками представители других враждующих группировок.