— И кого-нибудь с ними пошлем, — добавил Лентул, пережевывая хлеб, — на всякий случай.
— Ты уже решил, кого? — спросил Цепарий.
— Да. Тита Вольтурция. Я хотел послать Марция, но он пригодится нам в городе. А Тита Вольтурция я знаю уже пять лет. Этот молодой человек выполнит все в точности, как ему прикажут. Он был в Африке вместе с Катилиной.
— Тогда решено, — недовольно сказал Цепарий, — пошлем Тита. Я поеду в Апулею. Думаю, нам удастся собрать там несколько тысяч наших сторонников.
Лентул согласно кивнул головой. Заговорщики еще долго обсуждали предстоящие детали намечавшегося восстания. Ни один из троих даже не подозревал, что в эти самые мгновения, когда они решают, каким образом переправить письма к вождям аллоборгов, послы галльского племени уже рассказывают обо всем своему патрону — римскому патрицию Фабию Санге.
К вечеру этого дня Цицерон уже знал о предложении заговорщиков. Едва получив это известие, консул понял, что это тот самый шанс, о котором он так давно мечтал.
Фабий получил категорическое указание Цицерона не мешать переговорам, и еще через несколько дней письма с подписями и личными печатями заговорщиков были вручены послам аллоборгов.
В декабрьские календы Цицерон вызвал к себе преторов — Гая Помпотия и Луция Валерия Флакка.
— Завтра ночью из города повезут письма заговорщиков, — сообщил консул ошеломляющую весть, — на Мульвийском мосту нужно будет задержать послов аллоборгов и Тита Вольтурция, следующего с ними.
Преторы все поняли. Они не спрашивали, откуда консул знает такие подробности. В общей атмосфере безнравственности доносчики и перебежчики плодились в огромном количестве.
За четыре дня до декабрьских календ ночью, как и предсказывал Цицерон, на Мульвийском мосту были задержаны послы галльского племени и Тит Вольтурций. При обыске у них были найдены письма к вождям аллоборгов с просьбой о помощи в намечавшемся восстании. На свитках стояли подписи Лентула, Цетега, Статилия, Габиния.
Цицерон ждал дома. Окружив здание надежной охраной, он нетерпеливо мерил шагами триклиний.
В эту ночь решалось главное — он, наконец, получил неопровержимые свидетельства заговора против республики. Его супруга, также не сомкнувшая глаз этой холодной декабрьской ночью, время от времени появлялась у дверей триклиния, прислушиваясь к лихорадочным шагам мужа.
Для деятельного человека ожидание бывает невыносимой пыткой. Для Цицерона это была двойная пытка, ибо от успешно проведенного ареста зависела в конечном итоге и его собственная жизнь. Цицерон не смел признаться даже самому себе, что более волнует его. Благо государства или собственное благо? Он почти искренне полагал, что защищает интересы римского государства. Цицерон неожиданно вспомнил Суллу… Каким страшным казался взгляд грозного диктатора при жизни. И как он сейчас далек от всего этого.
Новая, не менее грозная опасность угрожает республике, и теперь история выбрала его — Марка Туллия Цицерона, предоставив ему возможность спасти Отечество.
Глубокой ночью в триклиний, наконец, вошел Помпотий.
— Как? — вырвалось у Цицерона.
— Все в порядке, — коротко ответил претор, — все задержаны.
— А письма? Вы нашли их?
— Да, письма к вождям аллоборгов. Вот они, — достал свитки Помпотий.
Цицерон жадно развернул их, пробежал глазами, посмотрев на подписи.
— Это они, — радостно сказал он, — наконец-то. Теперь все в моих руках. — Он сжал свитки, рассмеявшись коротким, отрывистым смехом. Посмотрев на претора, он добавил: — Хвала богам, мы сумели опередить их. А теперь… — Голос его окреп, и он выпрямился. — Властью, данной мне римским народом и сенатом, я приказываю арестовать заговорщиков, указанных в этих письмах, — Лентула, Цетега, Габиния, Статилия.
— Я не могу этого сделать, — твердо сказал Помпотий, — в пределах города имеет право арестовывать только городской претор, а Лентул сам является претором.
— Да, — согласился Цицерон, — закон прежде всего. Я пошлю за другим претором — Гаем Сульпицием. Пусть Сульпиций проверит и дом Цетега.
Едва Помпотий вышел из триклиния, как Цицерон громко расхохотался, не сдерживая своей радости. Услышав этот смех, Теренция, стоявшая в этот момент у дверей триклиния, улыбнулась впервые за эту ночь.
На рассвете следующего дня сенат, спешно собранный в храме Согласия, ждал очередного выступления консула.
Цезарь, увидев Красса, быстро подошел к нему.
— Кажется, Цицерон добыл доказательства, — тихо сказал Цезарь, усаживаясь рядом с цензором.
— Откуда ты знаешь? — спросил Красс. — Впрочем, иногда я думаю, что ты знаешь о каждом в нашем городе.
— У меня потому такие огромные долги, — вздохнул Цезарь, — что за различные сведения приходится платить большие деньги. — При упоминании о деньгах Красс подозрительно засопел и, потеряв всякий интерес к беседе, отвернулся в другую сторону.
Сенаторы, заметив, как в зал вошли в полном вооружении и встали у дверей городской претор Гай Сульпиций и префект Аврелий Антистий, встревоженно переглянулись. На ростральную трибуну поднялся Цицерон. Он не скрывал своего торжества.
— Сегодня ночью великие боги во второй раз спасли Рим, — начал он, поднимая руку, — на Мульвийском мосту легионерами преторов Флакка и Помпотия случайно задержаны послы галльского племени аллоборгов и Тит Вольтурций. У них были изъяты письма, в которых заговорщики просили… — Цицерон сделал эффектную паузу (Лентул, сидевший внизу, заметно побледнел) и громко произнес: — …помощи в начинающемся восстании.
Сенат взорвался криками проклятий.
— Доказательства, — крикнул Луций Бестиа, — где доказательства?
— Вот они, — произнес Цицерон, поднимая свитки, — в них не только подробные планы заговорщиков, но и их имена с личными печатями. Сегодня ночью арестованы Цетег, Габиний, Статилий, четвертый находится среди нас. Это наш… — Он снова сделал свою знаменитую эффектную паузу и, резко выбросив вперед руку с зажатыми свитками, закричал: — …городской претор Корнелий Лентул Сура.
В зале поднялся невообразимый шум. Лентул сидел молча, словно не в силах пошевельнуться. Цицерон подозвал Сульпиция.
— По моему решению наш второй городской претор Гай Сульпиций сделал обыск в доме Цетега. Он расскажет всем, что он там нашел.
Сульпиций вышел на середину.
— Мы были вместе с Антистием, — сурово подтвердил претор, — и нашли там более трехсот отточенных мечей и кинжалов, а также паклю и серу в больших количествах.
— А как объяснил это Цетег? — спросил своим визгливым голосом Катул.
— Никак. Он молчит, — пожал плечами Сульпиций.
— Позовите Тита Вольтурция, — предложил Катон, — мы обязаны разобраться до конца.
По знаку Цицерона двое легионеров ввели в зал испуганного Тита Вольтурция.
— Встань ровно, — громко сказал Ваттий Иссаварик, председательствующий сената, — ты стоишь перед римским сенатом и консулами.
Юноша попытался выпрямиться, но его била сильная дрожь.
— Ты вез письма к аллоборгам? — спросил Ваттий.
Юноша молчал, озираясь вокруг. Цицерон понял, что наступил самый решительный момент.
— Я предлагаю, — начал он, — гарантировать от имени сената прощение Титу Вольтурцию, если он расскажет нам всю правду, исполнив свой долг. Думаю, что сенат поддержит такое предложение.
— Протестую, — закричал сверху Катон, — всякая сделка с заговорщиками аморальна.
Но многие уже согласно кивали головами, доносились одобрительные крики. Ваттий Иссаварик, посмотрев по сторонам, утвердительно кивнул головой.
Цицерон правильно все рассчитал. Ошеломленный юноша, увидевший столько знаменитостей, напуганный арестом и необычностью происходящего, был окончательно сбит с толку.
— Сенат Рима простит тебя, Тит Вольтурций, — торжественно сказал Ваттий, — если ты расскажешь нам правду и исполнишь свой долг гражданина…
Испуганный Тит вертел головой, не соображая еще, что происходит. Решив, что юноша достаточно подготовлен, Цицерон перешел к допросу.
— Ты вез письма вождям аллоборгов? — спросил консул.
— Да, — кивнул Тит.
— Кто их передал тебе? — закричал невыдержанный Домициан, нарушая заранее заготовленный сценарий.
Юноша собрался с мыслями.
— Кто? — строго переспросил Цицерон.
— Лентул, — почти неслышно выдохнул Тит.
Сенаторы громко закричали проклятия, оскорбления. Претор сидел точно пригвожденный, не пытаясь пошевелиться.
Цицерон с трудом восстановил тишину.
— Кто был еще? — быстро спросил консул.
— Цетег, Габиний, Статилий и Цепарий.
— Ты знаешь их планы?
— Они хотели… Они хотели поднять мятеж в городе.
— Они хотели… Они хотели поднять мятеж в городе.
Теперь уже кричали все. Некоторые встали, пытаясь пробиться к Лентулу. Цицерон посмотрел на Ваттия Иссаварика и, когда тот согласно кивнул, сделал знак рукой Сульпицию. Гай Сульпиций подошел к Лентулу.
— Именем римского сената и народа ты арестован.
Лентул машинально поднялся, снял с себя окаймленную пурпуром тогу, отдав ее Сульпицию. Затем, набросив на плечи темный плащ, он вышел в сопровождении легионеров. Со всех сторон раздавались проклятия.
Ошеломленные сторонники Катилины молчали. Все случилось слишком быстро, и у них не было даже малейшей возможности помешать аресту Лентула.
Цезарь услышал неприятно дребезжащий голос Катула:
— Они хотели пролить кровь, пусть теперь прольется их собственная кровь.
Глава XXII
И настал день иом-кипура. Десятый со дня рашхашаны — день великого прощения и милосердия. С самого раннего утра у дверей домов начали появляться немногочисленные прохожие, одетые в длинные одноцветные одеяния, сдержанно поздравляющие друг друга с праздником. И жрецы читали изкор — поминальную молитву по умершим близким. Пост иом-кипура начинался с заходом солнца предыдущего дня и заканчивался с появлением звезд в день текущий. Но на улицах города не было слышно радостного оживления грядущего праздника, задорных ребячьих выкриков, громких мужских голосов, звонких девичьих шуток. Шойхеты, уже несколько дней готовившие специальное кошерное мясо для верующих, напрасно ждут в лавках своих покупателей. Закрыты многие таверны и базары. Пусто в храмах иерусалимских.
Только в одном храме много людей, и его массивные тяжелые двери закрыты с внутренней стороны, ибо в нем уже третий месяц находятся осаждаемые римлянами иудеи. В священный город пришла война, и, казалось, весь Иерусалим пропитан особым составом холодной грязи, горячей крови, солдатского и лошадиного пота, миазмами человеческого ужаса, страха, страданий. И теперь, даже в священный день иом-кипура, когда радость милосердия всемогущего Яхве переполняет сердца истинных иудеев, лики сынов иерусалимских исполнены скорби и страдания.
Вот уже восемь недель два легиона Помпея осаждают храм Иерусалима, национальную святыню и главный религиозный центр всех верующих иудеев. Но почему так спокойно в городе? Почему горожане не ударят в спину римлянам, видя, как те безжалостно истребляют их братьев и сестер? Почему молчат жрецы иудейские?
Увы! Великие государства зачастую разлагаются извне. Удары внешних врагов только довершали это разрушение. Давний конфликт в Иудее между двумя религиозными группами, саддукеями и фарисеями, принял настолько непримиримый характер, что потребовалось вмешательство чужеземцев.
Даже царская семья Маккавеев оказалась разделенной этим конфликтом. Аристобул поддержал саддукеев, а его брат Гиркан высказался за фарисеев. Ожесточенные споры в храмах выплеснулись на улицы города, привели к многочисленным схваткам и в конечном итоге к гражданской войне и интервенции римлян.
И вот уже третий месяц неистовый Помпей ждет, когда падут стены храма Иерусалимского и несколько тысяч сторонников Аристобула, запершиеся в нем, наконец, смирятся перед римскими мечами. Или умрут в стенах храма.
Еще вчера Помпей приказал своим легатам в пятидневный срок овладеть храмом, и едва солнце осветило городские стены, послышались крики погонщиков мулов, подтягивавших к центру города баллисты, катапульты, скорпионы и другие метательные и стенобитные орудия.
Римский полководец имел все основания сердиться. Восемь недель он торчит у стен храма со своими легионерами, когда весь город сдался ему без боя. Да что город? Целые царства покорялись ему в менее короткий срок. Над ним будет смеяться весь Рим, недовольно подумал Помпей.
В описываемый нами период ему исполнилось сорок три года. Выше среднего роста, хорошо сложенный, Помпей выделялся среди римских магистратов приятной наружностью и спокойным, уравновешенным нравом. Мягкие, откинутые назад волосы, чуть свисающие мясистые щеки, округлый подбородок, большой нос, живые блестящие глаза — таким был облик замечательного воина Древнего Рима.
С ранней молодости, еще не сняв юношеской тоги, Помпей принял участие в походах своего отца Страбона. В двадцать три года он, единственный из всех известных миру римских деятелей, был удостоен императорского титула за выдающиеся победы в ходе гражданских войн.[120]
Зверства марианских диктаторов, Цинны и Карбона, переполнили гневом сердце молодого Гнея Помпея, и, набрав три легиона солдат, он на свой страх и риск выступил против марианцев. Одержав несколько убедительных побед, Помпей сумел привести свой корпус на соединение с армией Суллы. Сам Сулла назвал его императором, провозгласив его триумф. Позднее именно Помпею поручено было командовать армией оптиматов, высадившейся в Африке. Разгромив армию марианцев под командованием Демиция, Помпей получил тогда прозвище Магн — Великий.
Сулла почти безгранично доверял молодому полководцу. Именно Помпею были поручены карательные экспедиции в Галлию и Испанию. Согласно специальному поручению римского сената, он подавлял восстание Сертория, громил базы киликийских пиратов, вместе с Крассом уничтожал армию Спартака. Ему было доверено окончание труднейшей войны с Митридатом Понтийским и кавказские походы.
Живи Помпей в любую другую эпоху, его имя стало бы нарицательным для обозначения величайших подвигов и триумфов. Но, на свою беду, он оказался в истории на одном отрезке времени с Юлием Цезарем. Судьба была менее благосклонна поначалу к молодому Цезарю, но в конечном итоге она смирилась, уступая его гению, и в мировой истории нам осталось имя Гая Юлия Цезаря. Противостояние двух выдающихся людей изменило ход мировой истории, и побежденный Помпей отступил в тень, уступая блистательному величию посмертной славы победившего Цезаря.
Но сегодня здесь, на холмах Иерусалимских, в тени душистого кустарника, раздраженный Помпей ждет последних сообщений своих центурионов. По предложению претора он приказал привести сюда Гиркана и Аристобула, дабы брат убедил брата в безнадежности сопротивления его сторонников.
Солнце сегодня особенно нестерпимо, и только прохладные городские сады дают возможность хоть как-то укрыться от этого слепящего зноя.
Появился дежурный центурион.
— Пришел Гиркан, — коротко сказал римлянин.
Помпей кивнул, морщась словно от зубной боли. Он не любил этого бородатого иудея, всегда одетого в темное одеяние, со скорбным лицом и тощей нескладной фигурой. Аристобул нравился ему куда больше, но в политике нельзя было руководствоваться только личными симпатиями. Эту истину римский полководец усвоил с юных лет.
Гиркан появился неожиданно, словно был выдавлен плотным горячим воздухом из кустарника, внезапно материализовавшись, как навязчивое видение.
— Да пошлют тебе боги удачу, — сдержанно приветствовал он Помпея.
— Я послал за тобой, — начал без предисловий римский полководец, — чтобы ты в последний раз поговорил со своим братом Аристобулом. Или осажденные сдаются, или мы разрушим храм. Через несколько дней все будет кончено. Я прикажу не брать пленных.
Гиркан молча слушал, не скрывая горевшей в его глазах ненависти.
— Пусть они умрут все, — гневно сказал он римлянину, — это вероотступники, у них нет ничего святого. Таких нужно истреблять без пощады.
Ненависть в его глазах была слишком очевидна, чтобы Помпей не понял, что она относится не только к соплеменникам-иудеям, но в еще большей степени к чужеземцам-римлянам.
Он недовольно закряхтел, и в этот момент, раздвигая кустарник, появился декурион, доложивший о прибытии Аристобула.
Царь иудеев Аристобул был совсем непохож на своего брата. Коренастый, плотный, неторопливый, он даже физически являл собой тип, резко отличный, противоположный Гиркану. Глубоко посаженные глаза внимательно и спокойно глядели на вождя римлян. Помпей еще раз подумал о слишком частом несовпадении личных и государственных симпатий.
Аристобул коротко кивнул Помпею, демонстративно отвернувшись от Гиркана.
— Оставьте нас одних, — сказал Помпей, делая знак римлянам.
Претор встревожился.
— Великий, я не могу…
— Я сказал — уйдите, — недовольно махнул Помпей.
«Еще не хватает, чтобы легионеры видели, что римский полководец боится двух иудеев», — высокомерно подумал римлянин.
— Ты знаешь, зачем тебя позвали? — спросил Помпей, когда они остались втроем.