– Я ничего не понимала, мне не было еще и восемнадцати. Я была вундеркиндом, окончила к этому времени физико-математическое отделение лучшего университета Европы и работала в самой закрытой лаборатории мира. Он тоже, мой возлюбленный, из вундеркиндов, чуть постарше меня, биохимик. А поскольку мы и жили в квартирках прямо при лаборатории, все случилось совершенно естественным путем – гормоны решили за нас.
– О Господи! Это же ужас! Преступление! То, что ты мне сейчас рассказываешь. А если это они умертвили твоего ребенка?
– Не думаю. Мне кажется, он вообще не умер. Сквозь туман от препаратов, которыми меня обкололи, когда начались роды, я слышала его крик. А потом провалялась без сознания несколько дней. А когда очнулась, не было больше ни ребенка, ни возлюбленного.
– Но ты же могла потребовать… хотя бы объяснения.
– Могла. Но не потребовала. Я совершенно не была готова к материнству. Меня намного больше занимала наука. И мне было предоставлено все, о чем только мог мечтать начинающий ученый.
– А потом? Ты не попыталась выяснить судьбу своего ребенка?
– Нет. Я по-прежнему не готова к материнству. И что бы с ним тогда ни случилось, сейчас уже ничего не изменишь.
Здесь Агате не хватило всей ее хваленой «божественной интуиции» предположить, каким образом вскоре перевернется вся ее такая налаженная жизнь. Как всплывет это тщательно забытое прошлое и какой выкрутас, не подчиняющийся никакой логике, готовит ей ближайшее будущее, опровергая все ее теории. И только ОНО – Антизнание сможет в какой-то мере соответствовать этому новому повороту в ее жизни. И что-то объяснить.
Глава 12 Карл. Габриэла
Детектив, которого нанял Карл за очень большие деньги (надо было доплачивать за строгую конфиденциальность при ЛЮБОМ исходе) выяснил, куда исчезает его дочь каждый месяц. Это было нечто неожиданное. Карл был готов ко многому, но не к такому повороту. И Карл попросил Лору провести с ним ближайший weekend в Лондоне. Они с Лорой жили отдельно и договорились пока не обнародовать их помолвку. Лора выговорила себе год, объяснив, что не готова «вот так вот вскочить в брак». Карл согласился.
– У нас впереди вся жизнь, год можно и подождать.
Лора на поездку с радостью согласилась, она обожала Лондон – галереи, бутики, театры, пабы, лондонскую толпу, состоящую в большинстве из русских беглых олигархов, их жен, отпрысков, любовниц, потеснивших арабскую люксовую клиентуру. Истинных британских сэров встретить здесь было так же трудно, как индейца-майори на 5-й авеню Нью-Йорка.
Но действительность, с которой столкнулась Лора в этом путешествии, превзошла все ее экзотические представления об этом городе. Начиная с отеля, в который ее привез Карл.
Это был шикарный отель-тюрьма, то есть буквально устроенный в настоящей бывшей тюрьме. Обычный номер состоял из трех камер. Две камеры – сама комната, еще одна – ванная. Чуть получше – из четырех. А похуже – из двух. Обстановка выдержана вполне в духе. Кровати, прикрученные к полу, железный стол без острых углов, на одной ноге, тоже прикрученной, и холодная плитка под ногами. В дверях решетчатое окно, правда, закрывающееся изнутри номера, а не снаружи. От клиентуры нет отбоя. Особенно от сомнительной. Платят бешеные деньги.
Ностальгия, что ли, замучила? Или, наоборот, предусмотрительно привыкают? Но Карл-то откуда такие места знает?
Сам Карл вел себя тоже более чем странно – «отпросился» на целый день под каким-то дурацким предлогом, отдав в распоряжение Лоры свою банковскую карту и предложив ей не экономить на шопинге.
– Ну хоть в музей вместе сходим, – взмолилась Лора. – В «Виктории и Альберт» чудесная выставка Леонардо.
– Может быть, завтра. Пожалуйста, мне очень нужно. – Вид у него был решительный и растерянный одновременно. – А сегодня вечером мы идем в ночной клуб.
Лора смирилась. И отправилась тратить деньги – гулять так гулять. Она шлялась целый день по городу, пообедала в новом русском ресторане, совершила набег на любимый «Харви Николс» и вернулась в отель, уже после семи вечера. Карла еще не было. Зато все пакеты с обновками прибыли.
Она прилегла на тюремную коечку и задремала. Во сне к ней пришла Беа – говорила что-то ласковое, гладила по волосам, убаюкивала – словом, вела себя как умная подруга или старшая сестра.
Проснулась Лора от легких прикосновений. Она открыла глаза – Карл сидел на постели и нежно потряхивал ее за плечо. Она взглянула на часы – шел двенадцатый час ночи.
– Собирайся, Ло, в полночь начинается представление.
– Какое представление? – не поняла спросонья Лора. – Ночь на улице.
– Бесы именно по ночам и резвятся. А мы посмотрим.
Выглядел ее возлюбленный более чем странно, был болезненно возбужден, и возбуждение это вряд ли было вызвано причинами приятного свойства. Вид у него был встрепанный, в глазах Лора заметила нечто похожее на страх. Он даже подергивал головой в каком-то нервном тике. Лора никогда еще не видела его в таком встревоженном состоянии. Карл всегда отличался завидным хладнокровием, даже при решении самых сложных проблем. Именно за это его и ценили крупные вкладчики и сомневающиеся клиенты помельче. В их профессии хладнокровие было качеством первостепенной важности.
И Лора никак не могла предположить, что довело его до состояния такой болезненной взнервленности. И почему на ночь глядя нужно было переться в какой-то ночной клуб? Она бы предпочла просто поужинать вдвоем. Ну и потом, конечно же, ночь любви. А зачем еще уезжают с любимыми на weekend в другой город?!
Но у Карла на уме было нечто совершенно другое, очень определенное. И притащил он ее в Лондон, и в этот отель, похоже, не просто так. Ну что ж, будем рассматривать это как приключение, решила для себя Лора. Она приняла душ, оделась во все новое и явилась Карлу очаровательной феей. Он даже забыл сделать ей комплимент. Просто схватил за руку и потащил в ожидавшее их внизу такси.
Клуб находился на маленькой улочке где-то в районе Сохо. Он так и назывался «КЛУБ». Никакой зазывающей рекламы, свойственной таким заведениям, на здании не обнаружилось. Они спустились в полуподвальное помещение, где дважды уточнили их резервацию, Карл оба раза назвал вымышленную фамилию. Их в полутьме провели за столик, расположенный в закутке, чуть на возвышении – якобы ложа. Принесли шампанское, разлили по бокалам. Карл даже не пригубил – он сидел в напряженной позе, сцепив руки и уставившись на маленькую пустую сцену.
Лора вгляделась в темноту зала – все столики были заняты, казалось, яблоку негде упасть, официанты с трудом протискивались к клиентам. Публика выглядела вполне респектабельно, хорошо и явно дорого одетые мужчины в возрасте примерно от сорока до шестидесяти. Некоторые с дамами, правда, спутницы были больше похожи на подружек, чем на официальные половины.
Никаких экстравагантных групп не наблюдалось. Потом, когда Лора узнала, сколько стоил подобный вечер, она поняла, почему молодежи это было не по карману.
Началось представление.
На сцену, похотливо виляя бедрами, вышла огромная бабища, почти великанша, в неглиже. На ней было подобие белья из дешевого секс-шопа, нечто кожаное, выставляющее практически напоказ интимные части тела – огромные, размером с дирижабль груди, неохватные трясущиеся от жира ляжки и ручищи мясника с пещерами заросших подмышек. На руках она несла ребенка, которого прижимала к груди. Когда она развернула «дитя» лицом к залу, оказалось, что это взрослый мужчина-карлик. Уродству их обоих могли позавидовать персонажи из фильма-хоррора. Или цирка уродов. Началось действо. Великанша медленно, со вкусом начала раздевать «малыша», пока не оставила в исподнем – грязноватых, когда-то белых трусах и детской маечке с Микки-Маусом. Гномик капризничал, пищал, дрыгал конечностями, всячески показывая свое неудовольствие. Она опять взяла его на руки и, выпростав невероятного объема сиську из кожаного лифчика, прижала к ней «младенца». Тот вцепился ручонками в грудь и, заглотив сосок размером с хороший персик, принялся громко сосать. На лице гренадерши застыло выражение экстаза, она откинула голову, пустила слюну удовольствия и, засунув огромную лапищу между ног, энергично затеребила свой маково-алый орган.
Ее одутловатое лицо скомкалось в нечто отдаленно напоминающее пародию на флиртующую.
Зрелище было настолько омерзительным, вульгарным и тошнотворным, что Лора не в состоянии была смотреть это дальше. Повернувшись спиной к сцене, она залпом опустошила бокал и тут же сама налила себе еще, так как на Карла рассчитывать не приходилось, он вел себя как загипнотизированный – полуприкрыв глаза, он наблюдал за происходящим на сцене как бы в сомнамбулическом сне.
Когда Лора снова повернулась лицом к действу, картинка уже изменилась – теперь карлик висел на теле великанши вниз головой, с зажатым между ее колоннообразных ног лицом и усиленно работал ртом все над тем же органом. При этом он умудрялся босыми ножками теребить ее соски. Она же, обхватив его за талию таким образом, что член упирался ей прямо в глубокий пупок, производила его телом ритмичные поступательные движения.
– Зачем ты меня сюда привел? – зло зашипела Лора Карлу прямо в ухо. – Ты извращенец? Меня сейчас вырвет! Я ухожу!
Карл сжал ее запястье.
– Мне нужно дождаться следующего номера. Во что бы то ни стало. Останься. Ты мне нужна.
Лора ничего не понимала, но в голосе Карла она услышала такое отчаяние, что поняла, бросить его сейчас – значило предать. И она осталась. Томки уверяла, что в мире и в жизни каждого присутствуют одновременно трагедия, фарс и абсурд случая, не важно, дурного или счастливого. И одна из возможностей воспринимать жизнь – это относиться к ней как к театру. При этом можно быть одновременно и зрителем и участником спектакля. Понимая, что всякий раз, когда поднимается занавес, выясняется, что актеры совершенно не готовились к представлению. Не говоря уж о зрителе. И Лора решила воспользоваться советом – отнестись к данному моменту как к театральному действу, не более того.
Нужно заметить, что решение это было принято как нельзя вовремя – то, что ей предстояло увидеть, мог выдержать не каждый.
На сцену вышла женщина в бесформенном суконном балахоне. На лице ее была полумаска. Определить ее возраст было довольно сложно, могло быть между тридцатью и пятьюдесятью. Под серым балахоном в профиль угадывался живот, где-то на последних месяцах беременности. Она вышла на самую середину сцены и, повернувшись лицом к залу, остановилась и стала поглаживать свой вздутый живот, усмехалась кривой сардонической улыбкой. Грянула музыка, неуместность которой в данном контексте была очевидна, – «Реквием» Моцарта. Женщина медленно опустилась на корточки и уселась в раскоряченной позе, как если бы собиралась справить нужду. Потом начала тужиться. По-настоящему. Как это делают роженицы. При этом одной рукой она упиралась в пол, а другой давила изо всех сил на свой живот, как бы помогая ему избавиться от содержимого. Та часть ее лица, которая была видна из-под маски, покраснела от напряжения. Жилы на шее вздулись так, что казалось, вот-вот лопнут. Она подобрала балахон, и стали видны ее голые ноги, до коленей.
Сказать, что зрелище было неэстетичным, – ничего не сказать. Карл застыл по-прежнему в до странности неудобной позе, вцепившись в Лорину руку.
Женщина на сцене рожала под мощные звуки «Реквиема». Между ног у нее появилось нечто кроваво-красное, в пленке, похожее на кусок сырого мяса, с явными очертаниями человеческого или какого-то другого эмбриона. И чем сильнее роженица тужилась и жала на свой живот, тем больше окровавленный кусок вылезал наружу. Наконец, он вывалился полностью и шмякнулся об пол с характерным звуком, различимым даже сквозь музыку. Это «нечто» действительно было похоже на новорожденного младенца, а направленный на него меняющийся свет создавал полное впечатление, что «оно» шевелится.
Музыка затихла. Зато ясно стал различим плач «новорожденного».
Женщина выпрямилась и повернулась в профиль продемонстрировать ставший плоским живот. Затем, порывшись в бездонных карманах своего балахона, она вытащила из одного нож и вилку, из другого солонку и перечницу, какие ставят на стол в дешевых забегаловках.
Склонившись над «дитятей», она тщательно его сначала посолила, потом поперчила и с размаху вонзила в него вилку, держа нож наготове. Затем, подняв лицо к публике, плотоядно облизнулась, издала утробный звук, обозначавший сладострастное предвкушение, и принялась по-живодерски кромсать плод (который напоследок едва слышно пискнул). В конце концов, она поднесла ко рту огромный кусок, издали похожий на младенческую головку, и откусила от него со смаком.
В зале раздался женский визг. Лору затошнило, и она, выдернув руку, зажатую как клещами пальцами Карла, едва успела выскочить из ложи… Зажав обеими ладонями рот, она ринулась в дамскую комнату, а когда, выпотрошенная, выползла из нее и вернулась на место, ложа была уже пуста.
На сцене же происходила потасовка. И главным действующим лицом в ней был Карл. Схватив «роженицу» за волосы и намотав их на кулак, он пытался утащить женщину за кулисы, в то время как она молча отбивалась. На помощь артистке подоспела охрана в виде двух крепких ребят, которые пытались скрутить Карла и высвободить его жертву. Карл был похож на разъяренного Зевса и, казалось, обладал силищей нечеловеческой – свободной рукой и ногами он раскидал охранников, отлетевших в разные стороны, и, накрутив еще одну прядь женской гривы на кулачище, упорно тащил пожирательницу младенцев со сцены. Все это происходило под вновь грянувшего Моцарта, которого врубили то ли по ошибке, то ли, наоборот, по приказу распорядителя, так что происходившее вполне можно было принять за продолжение номера. В этом заведении, похоже, не гнушались ничем, главным было дать публике то, за чем она пришла, – сильные ощущения. В какой-то момент маска у «роженицы» сползла набок, и Лора, к полному своему ужасу, узнала Габриэлу, дочь Карла и жену своего брошенного любовника.
Позже пришлось прямо в клуб вызвать врача – у «артистки» началась буйная истерика.
Наконец, притихшую и покорную, они запихнули Габи в такси и привезли в отель. Оказалось, что она занимала номер прямо под ними. Интересно, откуда обо всем этом узнал Карл, подумала Лора. И зачем ему понадобилось тащить ее на это представление? Другой бы сильно подумал, прежде чем посвящать любимую женщину, будущую жену в подобный семейный позор.
Когда уже под утро они остались, наконец, вдвоем в своей камере-люксе, Карл обнял ее и, как обиженный ребенок, молча уткнулся в шею.
– Я не знаю, что мне делать. Этот кошмар длится уже много лет. И я хочу понять, виноват ли я в этом.
– Ты уже большой мальчик. – Лора изо всех сил старалась не разнюниться, ей было ужасно жалко этого раненого силача. – Как говорит Томки: или вешайся, или освобождай табуретку. Для этого, мой милый, существуют психоаналитики.
– Я! К психоаналитику?!
– Вот именно. В этом нет ничего стыдного, это всего лишь врач. А вот твою дочь, похоже, пора госпитализировать в спецклинику, под серьезное наблюдение.
Карл первый раз в жизни лежал на кушетке психоаналитика. У доктора была смешная фамилия – Тушканчик (да, да, тот самый), – но отличная репутация среди специалистов.
Сеанс начался вполне обычно. «Специалист по придурошным», как Карл называл его для себя, попросил его описать свои чувства на данный конкретный момент.
– По поводу чего? – уточнил Карл.
– По поводу вашей рутинной каждодневности. С каким чувством вы проживаете день?
– Ну, хорошо. – Карл задумался на мгновение. – Каждое утро я просыпаюсь с чувством испытуемого.
– Кем? Кто вас испытывает?
– А я знаю? Ну как вам это объяснить? Я чувствую себя примерно так, как если бы мне приказали испытать оргазм, например. И это было бы еще выполнимо, если бы в качестве условия мой член не был уложен на гильотину – если что, его чик и нету.
Наступила очередь задуматься специалисту.
– Странное чувство, – наконец признался он. – Именно член? Не голова, например, которую принято укладывать на гильотину?
– Именно член, – подтвердил Карл. – Только не начинайте мне тут про детство, там ничего способного вызвать такое чувство не происходило – я из счастливой любящей семьи. Единственный ребенок, которого вырастили в любви и строгости. Никаких порочных отклонений. Никакой загнанной в подсознание вины. Ни у родителей, ни у меня. Всего добился сам. Отец с большим удовольствием профукал все семейное состояние. И правильно сделал – это дало мне стимул пошевелить собственной задницей.
– Вы чувствуете, что хотите причинить зло самому себе?
– Ни в коем случае.
– А другим?
– Если они это заслуживают и это в моих силах, я делаю это наяву, а не в мечтах.
– Вы жестокий человек?
– Нет, я считаю себя справедливым. Видите ли, я какое-то время увлекался исследованием человеческой природы. Однако, обнаружив, что она слишком сходна с моей, а по большей части намного примитивней и безобразней, разочаровался и это дело забросил. Теперь вот посещаю специалистов, чтобы услышать, к какому разряду ненормальных принадлежу сам. Хотя уверен, что у вас, в психиатрии, кто первый надел белый халат, тот и врач.
– Ну, будем считать, что из нас двоих первым все-таки успел я, – с улыбкой отозвался Тушканчик. – И уверяю вас, вы абсолютно нормальны. Просто хотите разобраться с самим собой – это естественное желание «человека разумного». У вас был в жизни какой-нибудь травмирующий сексуальный опыт? Во взрослой жизни, если уж вы считаете, что прожили счастливое детство.