«Я рассказала им муаллакат [доисламские стихи] и привела три-четыре примера использования разных слов. Это вызвало у них живейший интерес, и мы склонились над огнем прочесть текст, передаваемый из рук в руки. Я чудесно провела время… рассказывая им, как идут дела в Египте. Египет – нечто вроде Земли обетованной, и вы себе представить не можете, какое впечатление произвело наше тамошнее правительство на восточные умы».
Еще через день проводник из племени даджа привел ее к лагерю племени бени-хасан, где их встретили отчаяние и уныние. Это племя пропустило газзу пятисот всадников, совместный набег племен сахр и ховейтат, которые угнали две тысячи голов скота и увезли много шатров. «Я несколько пожалела, – пишет она, – что газзу не дождался сегодняшнего дня и мы его не увидели». Тем временем прошел Пир жертвоприношения. Гертруда не стала смотреть, как убивают трех верблюдов, но в ружейной стрельбе на закате участие приняла: «Я тоже внесла свой вклад – по просьбе хозяев – довольно скромно, из револьвера. Первый и, надеюсь, единственный раз, когда я пустила его в ход».
Мрачный разрушенный дворец в Салхаде, городе черной лавы, встроенном в южный склон вулкана, как-то компенсировал упущенное зрелище в лагере бени-хасан. Ужиная вечером в день своего прибытия, Гертруда услышала дикое пение и стрельбу снаружи в темноте. Выйдя из палатки, она увидела горящий в крепости огонь. Гертруда оставила свой ужин, полезла на склон горы и застала газзу в процессе: отмщение за набег сахров, уведших пять тысяч овец, принадлежавших друзам. Эту сцену она описывала так:
«Завтра друзы выступят в количестве 2000 всадников – вернуть свои стада и перебить всех сахров – мужчин, женщин и детей, что попадутся навстречу. Сигналом для всей ближайшей местности послужил костер. Там, наверху, мы увидели группу друзов, мужчин и юношей. Они стояли в кругу и пели страшную песню. Все с оружием, и у многих сабли наголо.
Завороженная, я подошла и прислушалась к словам военной песни:
“На них, на них! О Господь наш Бог, на них!” Потом в круг вошли с полдюжины людей, каждый с дубиной или обнаженной саблей, потрясая оружием перед лицами собравшихся. “ Ты мужчина воистину? Ты храбр?”… сверкали и мелькали при лунном свете сабли. Несколько из них подошли и приветствовали меня. “Да будет с тобой мир! – говорили они. – Англичане и друзы едины!” И я отвечала им: “Благословен Господь! Мы тоже – раса воинов”.
И если бы вы прислушались к этой песне, вы бы узнали, что самое лучшее в мире – пойти и убить своего врага».
Церемония завершилась бешеным бегом вниз по склону горы. Гертруда, поддавшись общему возбуждению, помчалась со всеми. В долине она остановилась, пропустила бегущих и еще несколько минут стояла, прислушиваясь, перед тем как вернуться в свою палатку. Она стала первой женщиной, посетившей сафех – дикую территорию, терзаемую набегами племен с севера и юга. Все дальнейшее путешествие она ехала полностью вооруженная.
А погода между тем все ухудшалась. Вскоре пришлось пробиваться вперед по глубокому снегу при десяти градусах мороза.
«…Это было так мерзко, что не передать словами. Мулы падали в сугробы, лошади взвивались на дыбы и били задом, и если бы я ехала в дамском седле, то уже упала бы полдюжины раз, но в этом любимом седле можно сидеть прямо и плотно. Так что мы шли и шли… пока наконец не вышли в совершенно белый мир. Последний час я шла пешком и вела коня в поводу, поскольку он на каждом шагу проваливался в глубокий снег».
В друзской деревне Салех, где Гертруда нашла убежище, оказалось, что мужчины деревни знают имя секретаря по делам колоний Джозефа Чемберлена и интересуются лордом Солсбери, бывшим премьер-министром, поэтому выразили вежливое сожаление, узнав о его кончине. «Настоящий триумф красноречия наступил, когда я им объяснила финансовый вопрос, и они тут же на месте стали сторонниками свободной торговли».
Оставив территорию друзов, Гертруда на две ночи нашла приют у людей из племени гиат, в дымных и полных блох шатрах. По прибытии в Дамаск она получила приглашение к губернатору и узнала, что из Салхада приходило по три телеграммы в день по поводу ее исчезновения. Она уже и в Сирии стала Личностью.
Гертруда побывала в большой мечети, оставив обувь у дверей, и была очень тронута вечерними молитвами: «Ислам – величайшая в мире республика, нет ни расы, ни класса внутри этой конфессии… Я начинаю смутно понимать, что означает цивилизация великих восточных городов: как они живут, что думают. И мне надо к ним приспособиться».
Быть Личностью, как вскоре она увидела, не всегда хорошо. Позже в этой поездке ей предстояло узнать, что в Дамаске за ней тайно следовал полицейский «надзиратель». Гертруда прибыла в Хомс, проехав еще сто миль, уже знаменитостью и обнаружила, что не может даже на базаре нормально с кем-нибудь поговорить из-за возбуждаемого интереса у публики. «Это оказалось утомительно – все время я была в обществе пятидесяти – шестидесяти человек. Одна из самых трудных известных мне вещей – сдерживаться, когда вокруг тебя постоянно толпа. Настоящим с отчаянием оставляю надежду когда-нибудь быть простым довольным путешественником».
Ей пришлось прибегать к помощи солдата, чтобы сдерживать толпу, а еще отбиваться от властей, которые хотели дать ей восемь охранников на ночь, хотя она просила, чтобы их было не больше двух.
В сопровождении странствующих курдов и пары скованных пленников Гертруда двинулась на Алеппо и к анатолийской границе, где ее ждали наводнения и снесенные мосты. По дороге она остановилась осмотреть место, где сирийский отшельник Симеон Столпник прожил последние тридцать семь лет своей жизни – на верхушках колонн, – и подумала, как сильно он должен был от нее отличаться. Под проливным дождем Гертруда пыталась, прикрывая блокнот плащом, скопировать вырезанные в камне рисунки. «Черт бы побрал все сирийские надписи!»
Погода изменилась внезапно. Стало так жарко, что земля па́рила, и шатер атаковали комары. Новые погонщики-турки стали мрачны и раздражительны. Впервые Гертруда пожалела, что она не мужчина.
«Нечего было делать, кроме как прикусить язык и самой все сделать, и я, проверив, что лошади накормлены, пошла спать без ужина, потому что они никак не могли решить, чья обязанность развести огонь!…Бывают моменты, когда быть женщиной добавляет трудностей. Моим слугам нужна была хорошая взбучка, и они бы ее получили, будь я мужчиной, – трудно вспомнить, когда еще бывала я в таком состоянии подавляемой ярости!»
Вскоре после целого дня срисовывания надписей и фотографирования развалин, поросших травой, где кишели змеи, Гертруда, вернувшись в лагерь, где не было ужина и не стоял шатер, вышла из себя и отхлестала погонщиков хлыстом. Последней каплей, прорвавшей плотину злости, было то, что они улыбались и сидели на нераспакованном шатре. Когда она добралась до Аданы, ей будто по воле провидения порекомендовали нового слугу: армяно-ка-толика по имени Фаттух, у которого жена жила в Алеппо. Фаттуха ждала судьба ее Дживса[20], человека, которого она описывает как «альфа и омега всего на свете». Гертруда наняла его поваром – и у них потом сложилась шутка, что это было единственное умение, которым он так и не овладел, – но теперь ей никогда не приходилось ждать, пока поставят шатер. С тех пор Фаттух стал ее спутником во всех путешествиях. Он был разумным и умелым начальником над погонщиками, был смелым, веселым и преданным. Гертруда отплатила ему добром за добро, когда он заболел в Бинбир-Килисе в 1907 году. И только однажды, после изнурительного дневного перехода, она на него сорвалась. Это было совершенно для нее нехарактерно, и чуть позже Гертруда его разыскала и пристыженно извинилась. Через две недели после того, как Фаттух поступил к ней на службу, она писала: «Фаттух, благослови его Господь! Лучший слуга, который у меня когда-либо был, готовый варить обед, погонять мула или откапывать надпись с одинаковой готовностью… и рассказывать мне бесконечные дорожные байки на ходу, потому что погонщиком мулов он стал в десять лет и знает каждый дюйм земли от Алеппо до Вана и Багдада».
Из Коньи Гертруда с величайшим облегчением уехала в Бинбир-Килисе на поезде. Ее внимание к этой крепости-городу разрушенных церквей и монастырей привлекла книга Стржиговски 1903 года «Kleinasien» («Малая Азия»), в которой описывались памятники ранней Византии. Эту книгу она провезла с собой в седельной сумке от самого Бейрута. На свои исследования Гертруда ежедневно ездила из Коньи. Как-то вечером, возвращаясь к себе в отель, она встретилась с великим церковным археологом сэром Уильямом Рамсеем, чьи книги о церкви и Римской империи стояли у нее дома в кабинете. «Мы упали друг другу в объятия и сразу подружились», – писала она родителям. На одной полустертой надписи в пещере в Бинбир-Килисе Гертруда увидела, как ей показалось, дату. Они втроем (вместе с миссис Рамсей) сели на поезд и поехали туда, чтобы Гертруда эту надпись показала. Она оказалась права, и вскоре они договорились через год-другой вернуться сюда, тщательно исследовать эти руины и датировать их с помощью найденной надписи.
Чем глубже Гертруда проникала на Восток, тем более возрастало ее уважение к его людям.
«Раса, культура, искусство, религия – выбери их в любой момент долгого течения истории, и увидишь, что по сути своей они азиатские… Я надеюсь, что когда-нибудь Восток опять станет сильным, разовьет собственную цивилизацию, а не подражание нашей, и тогда, быть может, научит нас кое-чему, что мы от него когда-то узнали и забыли, к нашей великой потере».
Вернувшись в июне в Раунтон, она написала Валентайну Чиролу: «Я говорила вам, что пишу путевой дневник? Так вот, говорю. Это огромное удовольствие… Это изнанка Сирии, это разговоры у костра, сказки, рассказанные мне на переходах, слухи с базара». Ее книга «Пустыня и плодородная земля», вышедшая в 1907 году, до сих пор считается классической книгой о путешествиях.
Ко времени поездки на Ближний Восток в 1909-м обильные дневники Гертруды становятся практически нечитаемыми. Они представляют собой смесь исчерпывающих археологических подробностей, сокращенных заметок о людях и о том, что ей говорили о политике и экономике, и еще множество деталей обыденной пустынной жизни, иногда украшенных вспышками приключений[21]. Иногда Гертруда переключается на турецкий или арабский. Зачастую она писала эти заметки в полночь после десяти – двенадцати часов в пути и вечера за многоязычным разговором в пустынном шатре или золоченом посольстве. Зачем она это делала? Зачем богатой молодой женщине проводить годы своего расцвета за изучением самых трудных языков мира, жить в ужасных условиях и подвергать себя великим опасностям, ехать в такие глухие углы, что они даже не были обозначены на современной карте? Независимая женщина с большими способностями, она унаследовала настойчивое любопытство Лотиана Белла, получившего мировое признание за свои научные прорывы и технологические достижения. У Гертруды поначалу преобладала не целеустремленность, а любопытство. Она отлично понимала, что альпинизм, скажем, недостаточен как цель жизни. Покорение вершины – да, это достижение, но никому от этого нет пользы, кроме тебя. Обычно Гертруда, достигнув совершенства в одном деле, тут же переходила к другому. Движимая тягой испытать себя, она стремилась к трудностям, приправленным опасностью и азартом.
Когда же она открыла для себя путешествия по пустыне, преодоление трудностей внезапно преобразилось во всеохватывающий личный эксперимент, в котором невозможно дойти до конца. Тут были языки, в которых предстоит совершенствоваться, обычаи, которые надо узнавать, новые люди, которых нужно понять, археология и история, требующие изучения, техника наблюдений и ориентирования на местности, фотография и картография, которые необходимо освоить. Преодолевая риск, оставаясь живой и достигая цели, Гертруда опьянялась самоутверждением вдали от мира, где она прежде всего и главным образом воспринималась бы как представитель фамилии Белл, незамужняя дочь Хью, внучка-наследница Лотиана.
Приключения ей нужны были не для того, чтобы прославиться или подняться в высшее общество. Всю свою жизнь Гертруда отказывалась от публичности и все больше теряла интерес к аристократичности – если только к ней не прилагались какие-то высочайшие умения. Хью, завоевавший авторитет у правительства и делового мира, намеренно решил не делать дальнейших обычных шагов – покупка загородного имения, шикарная жизнь в лондонских клубах, получение титула пэра, – чтобы поднять Беллов из успешных капитанов промышленности в высший класс. У него не было времени для людей, пользующихся престижем лишь за свой титул и связанные с ним привилегии. В эпоху, когда в нем ценили бы лорда больше, чем человека с достижениями, Хью хотел, чтобы его уважали за опыт, за деловую сообразительность, за гражданское лидерство. Точно так же Гертруда, как представитель третьего поколения Беллов, не использовала в своих предприятиях унаследованную власть и положение. Единственная помощь, которую она принимала, – это семейные деньги, финансировавшие ее исследования. Во всем остальном она зависела лишь от своего интеллекта, мужества и жажды знаний.
По мере того как таяла перспектива брака и детей, Гертруда чувствовала растущую потребность реализовать себя в иной сфере. В определенный момент даже этого бы не хватило, но когда этот момент настал, жизнь преподнесла ей цель мирового масштаба. В течение какого-то времени она стала завоевывать себе имя в международных делах. Вплоть до Первой мировой войны государственные дела, внутренние и иностранные, велись на обедах, суаре и посольских приемах не в меньшей степени, чем в правительственных кабинетах. Гертруда была принята в этот мир и стала завоевывать в нем признание – как эксперт в своей области интересов. Куда бы она ни приезжала, сразу без колебаний объявляла о себе консульству или появлялась у посла, мудира или губернатора (вали) района. В Бухаресте, Париже, Хомсе, Антиохии объявляла она о своем прибытии. Затем были приглашения на парадные обеды, приемы, настоятельные приглашения вести дела из комнаты в консульстве, а не из шатра. Если ты Персона, каковой она стала, Персона, с которой считаются, то очень невежливо не зайти и не оставить свою карточку. Если ты не герцог или граф, ты можешь поддерживать такое положение, только если и дальше будешь его заслуживать и если сможешь утвердить себя среди послов и прочих важных лиц. Когда Гертруда говорила о своих дискуссиях с доктором таким-то по вопросу о тяжелом положении преследуемых граждан в Армении, или о важности залива Акаба как пути снабжения нефтью, или о соображениях в пользу организации железнодорожного сообщения с Меккой, или о факте, что из Дамаска послано десять полков, чтобы привести друзов Хаурана к порядку, за столом воцарялось молчание. Ее слушали, за ней повторяли. Гертруда не пыталась войти в мир мужчин – она в нем существовала.
С XVIII века такие женщины, как Джорджиана, герцогиня Девонширская, организовавшая успех либеральной партии, или намного позже в Америке миссис Гарриман, возродившая удачу демократов, действовали «салонной властью» – обедами и домашними приемами. Гертруда представляла собой новое и современное явление – личность, которая свое влияние оказывала с помощью знаний из первых рук и мнений, основанных на этом знании. Дома и за границей она общалась с величайшими людьми своего времени. Она определенно отличалась от всех женщин, что ездили на Восток до и после нее: Фрей Старк, говорившей, что женщине намного легче путешествовать, потому что можно прикинуться, что ты глупее, чем ты есть; леди Энн Блант, сопровождавшей своего мужа Уилфрида; или нескольких романтичных женщин, описанных у Лесли Бланш в «Диких берегах любви», вроде леди Бертон и Джейн Дигби.
Ее свежайшая информация о том, что сейчас происходит, вместе с ее взглядом на ситуацию была важнейшим инструментом влияния. В ее дневниках в сокращенном виде хранилось все, что сейчас бы лежало в памяти компьютера. Гертруда кратко записывала все, что говорилось в одном кругу, потом, вероятно, позже обнаруживала, какой это проливает свет на то, что она слышала в другом. Она передавала информацию своему другу-журналисту Чиролу, и от дома до заграницы, лицом к лицу или в письмах – государственным деятелям той поры. Как и многих археологов, сообщающих местные политические новости Ближнего Востока, ее называли «шпионкой». Гертруда бы рассматривала такой ярлык и как кричащий, и как неверный. Она была собирателем и распространителем информации, ничего не терявшим от бесплатности этой работы и потому получающим вход в коридоры власти – вход как полноправная Персона.
Как уже упоминалось, ее стиль путешествий, начиная с 1909 года, можно назвать величественным. Она не только любила путешествовать с шиком, но и знала, что шейхи будут судить о ней по ее имуществу и дарам и соответственно с ней обращаться. Гертруда не забывала, как друз Яхья-Бег расспрашивал местных жителей: «Видели вы здесь путешествующую королеву?» И она возила с собой модные вечерние платья, батистовые блузки и полотняные юбки для верховой езды, хлопчатобумажные рубашки и меховые манто, свитера и шарфы, холщовые и кожаные сапоги. Под слоями кружевных юбок у нее скрывались пистолеты, фотоаппараты и пленки, а в свертках лежали бинокли и пистолеты в дар наиболее важным из шейхов. У нее были с собой шляпки и вуали, зонтики, лавандовое мыло, египетские сигареты в серебряном портсигаре, порошок от насекомых, карты, книги, веджвудский обеденный сервиз, серебряные подсвечники и гребни, хрустальные стаканы, простыни и одеяла, складные столы и комфортабельное кресло – не говоря уже о походной парусиновой кровати и походной ванне. Шатров у нее было два – один Фаттух ставил сразу же, как разбивали лагерь, чтобы был стол, где она сможет писать, а во втором ставили ванну, которую наполняли горячей водой, как только появлялся огонь, и походную кровать, которую застилали муслиновым спальным мешком, уложенным под одеяла. «Мне не приходится прятать патроны в сапогах, – писала она домой в январе 1909 года. – Мы прошли таможню, не открыв ни единой коробки».