Лорд Китченер писал: «Если арабская нация помогла Англии в этой войне, которую нам навязали… Англия даст гарантию, что никакая внешняя интервенция в Аравии не произойдет, и окажет арабам всяческую помощь против внешнего насилия или агрессии». Обещание было дано, и Гертруда считала, что должна делать все возможное для его выполнения. Предложения менее достойных политических действий или империалистические намерения на Западе вызывали у нее страстный и величественный гнев:
«Я предлагаю допустить, что благополучие и процветание Ирака не являются несовместимыми с благополучием и процветанием любой другой территории в мире. Полагаю аксиомой, что если мы отмахнемся от вопроса о будущей администрации Ирака, то сделаем это под влиянием каких-то соображений, не имеющих отношения к благополучию самой страны и ее народа, и будем виновны в бесстыдной намеренной бесчестности, еще более отвратительной и презренной из-за наших неоднократных заявлений о бескорыстной озабоченности судьбой местного населения».
Эта ее ярость защитницы была направлена не только на политиков, но и на военных. Вскоре после оккупации Багдада в 1917 году британские войска вошли в контакт с самыми южными из курдских племен. Те тогда восстали против турецких поборов, отчасти в ответ на циничные действия младотурок, отчасти из-за стремления к национальной автономии в области, исторически служившей горячим плавильным котлом противоречивых интересов. Были два курдских племени – хамаванд и сулеймания на гористой границе с Персией к северо-востоку от Багдада и кочевое племя джеф дальше к северу, рассеянное по западному берегу реки Диала. Была и третья курдская область, сосредоточенная вокруг города Киркука, примерно на полпути между Сулейманией и Диалой. Эти племена ответили отказом на турецкое требование джихада против союзников. И действительно, хамаванд приветствовал британскую армию, считая, что англичане станут благожелательными оккупантами важного города Ханикин, к югу от Сулеймании. Главой Ханикина был Мустафа Баджалан.
В описании ужасной судьбы, постигшей Ханикин и курдские племена, гнев Гертруды виден ясно. Также очевидна причина ее презрения к покойному главнокомандующему генералу Моду. Кокс настаивал на важности оккупации армией Ханикина, пусть даже номинальной, для соблюдения британских интересов и влияния. Мод отказал в связи с недостатком войск. Тем временем к городу подходил казачий полк. Русские были союзниками британцев, прибыли с британского согласия, и курды не считали их противниками. Тем не менее чем ближе они подходили, тем больше появлялось сообщений об эксцессах, происходивших в других местах, сеявших панику и отчаяние. Казаки заняли Ханикин в апреле 1917 года, и тут же пошли слухи о том, что они опустошают город, насилуют и грабят. Мустафа Баджалан, отступивший в Сулейманию, умолял прислать хотя бы политического агента, чтобы наблюдать и сдерживать действия русских, но генерал Мод снова отказал. В «Обзоре гражданской администрации Месопотамии» Гертруда пишет: «[Мод] не видел способа действовать в соответствии с опасениями, что трения между союзниками могут порождаться неустранимой разницей в наших методах обращения с местным населением». У казаков обращение оказалось такое, что курды стали предпочитать турецкую оккупацию, как бы тяжела она ни была. Мустафа-паша, глава Ханикина, прибыл в Багдад лично доложить о разорении, убийствах жителей и угоне скота. Кокс в третий раз обратился к военному командованию с просьбой пересмотреть свою позицию. Ему ответили, что «сомневаются в точности сообщений из Ханикина», и отказались создавать сложности между союзниками. Они даже передали жалобу Мустафы-паши русскому командиру, который – неудивительно – ответил, что британское вмешательство было бы ненужным и непрошеным. Как только русские ушли, Ханикин снова заняли турки, захватив головные узлы каналов и перекрыв потоки воды на юг, где она была необходима для посевов. И лишь в декабре британцы смогли выбить оттуда турок. Гертруда писала: «Нигде в Месопотамии не видели мы такого несчастья, какое встретило нас в Ханикине. Русские сняли урожай, турки тщательно подобрали колоски и, уходя, бросили город в совместное владение голоду и болезням».
Услышав, что будет помощь, курды хлынули с гор обратно в город, пораженный голодом и тифом, умирать или поправляться в английских лагерях и госпиталях. Британская армия раздавала запасные пайки и платила наличными за то, что брала сама, но расположения курдов это уже не вернуло. Когда открылась дорога на северо-восток, Персидская дорога, возникла глубокая неприязнь к союзникам, потому что поведение казаков стало очевидным. К тому же деревня, представлявшая собой постоянную угрозу коммуникациям, была разбомблена британскими самолетами. Тем временем русскую армию охватила революция, она вышла из-под контроля союзников и сражаться рядом с ними больше не хотела.
Курдская трагедия на этом далеко не закончилась. Хотя вожди и знатные курды в Сулеймании собрались на встречу и создали импровизированное курдское правительство, но из-за отхода британских войск от Киркука с целью открыть Персидскую дорогу туркам снова удалось оккупировать территорию. Беженцы из каждого уголка стали объектами мести, беззащитными перед любым племенем или армией. Гертруда писала Чиролу в декабре 1917 года: «Мы взяли Ханикин. Племена спускаются с севера, тащат с собой армянских девушек – татуированных, как бедуинки; я видела некоторых из них в Багдаде. Домнул, какой это ужас! Реки слез, потоки людского горя – вот что такое эти беженцы».
Наконец британцы заняли Мосул в ноябре 1918 года. Теперь снова появилась возможность установить мир в стране, но двумя годами ранее соглашение Сайкса – Пико объявило Мосульский вилайет французской «сферой влияния». После всего, что им пришлось вытерпеть, курды были в волнении. Они не знали, и еще год им не говорили, кто им предоставит – если предоставит – национальную автономию, не знали, где будут границы. Гертруда дымилась от злости. Одинокие политические агенты, невоспетые герои месопотамской администрации, были поставлены командовать неопределенными районами, с парой клерков в качестве помощников и двумя-тремя вооруженными солдатами охраны, и им велели поддерживать мир. Трое из них были убиты в Амидии, Захо и Бира-Капра вместе со своими отрядами.
Парижская мирная конференция всем и сразу показала, что невежество Запада по отношению к Ближнему Востоку сравнимо только с отсутствием интереса к нему. А. Т. в Париже отметил:
«Здесь было много экспертов по западной Аравии, военных и гражданских, но ни один, кроме мисс Белл, не имел знаний об Ираке или о Неджде из первых рук, и Персии тоже. Само существование шиитского большинства в Ираке тупо отрицалось как игра моего воображения одним “экспертом” с международной репутацией, и мы с мисс Белл нашли невозможным убедить делегации военного министерства или министерства иностранных дел, что курды в Мосульском вилайете многочисленны и могут доставить много хлопот или что Ибн Сауд – сила достаточно серьезная, чтобы с ней считаться».
Путешествуя среди курдов в своих экспедициях, Гертруда писала, что «просто влюбилась» в них, но они были – и сейчас остаются – особой проблемой для любой администрации. Жители северных пределов Месопотамии с доисторических времен, они постоянно воевали со своими соседями, вся эта область – мешанина многих рас и вер, суннитов, шиитов, христиан. Еще они были рассеяны по Турции и северной Персии. Гертруда признавала, что арабский национальный идеал, если бы таковой был возможен, курдам бы не подошел, и она всю оставшуюся жизнь старалась запрячь их нарождающиеся национальные надежды в ярмо службы миру и прогрессу. В данный момент по курдистанскому вопросу иракской администрации приходилось тянуть время – отчасти потому, что не было войск, способных поддерживать порядок на этой территории, отчасти потому, что граница между Турцией и Ираком отсутствовала еще много лет. Так же не были едины друг с другом все три группы месопотамских курдов: курды Киркука отрицали любую связь с курдами Сулеймании. Тем не менее они были едины в требовании «курдского независимого государства под нашей протекцией, – писала Гертруда, – но что это должно значить, не знают ни они сами, ни кто-либо вообще… вот такой вот курдский национализм…» Небольшой курдский контингент присутствовал на Парижской мирной конференции, требуя себе собственную страну, но никто не был готов их слушать, и немногие делегаты вообще знали, кто они такие и откуда приехали.
После тура с отцом весной 1919 года Гертруда снова погрузилась в дело конференции, потом провела остаток лета с родными в Англии, избегая приглашений друзей. «Любимая мама, больше всего мне хочется видеть тебя», – сказала она Флоренс.
Флоренс, тщательно обдумывавшая домашние проблемы падчерицы – «жена мне нужна!» – уже приготовила почву и могла предложить решение. Ее француженка-горничная Мари Делэр была готова, если Гертруда захочет, поехать с ней в Багдад и стать там ее камеристкой, швеей и экономкой. Гертруда наняла Мари в 1902 году, за семнадцать лет до этого, за «22 фунта стерлингов [в год] и стирка за ее счет». С той поры Мари прижилась у Беллов, обслуживая Гертруду при всех ее возвращениях в Англию. Предыдущий хозяин написал в рекомендации Мари, что у девушки плохой характер, но Гертруда «хорошо с ней поговорила» с самого начала и нашла ее вполне покладистой. Сама Гертруда не была легким человеком, но Мари служила ей преданно и, несомненно, гордилась ее славой. После долгих лет содержания гардероба не менее привередливой Флоренс и будучи всего лишь одной из служанок среди многих, Мари не могла не воспринять поездку с Гертрудой в Ирак как колоссальное приключение. Она будет занимать две новые комнаты, которые Гертруда добавила к одному из летних домиков, и станет всячески помогать своей хозяйке. И вот в конце сентября, после второй поездки на Парижскую конференцию, Гертруда села на пароход, идущий в Порт-Саид, вместе с Мари. Француженка оказалась чудесным путешественником и наслаждалась каждой минутой поездки. «Никогда я не была так хорошо одета на пароходе, – писала Гертруда домой 26 сентября. – Это Мари исследует ящики и каждый день достает свежий наряд».
После тура с отцом весной 1919 года Гертруда снова погрузилась в дело конференции, потом провела остаток лета с родными в Англии, избегая приглашений друзей. «Любимая мама, больше всего мне хочется видеть тебя», – сказала она Флоренс.
Флоренс, тщательно обдумывавшая домашние проблемы падчерицы – «жена мне нужна!» – уже приготовила почву и могла предложить решение. Ее француженка-горничная Мари Делэр была готова, если Гертруда захочет, поехать с ней в Багдад и стать там ее камеристкой, швеей и экономкой. Гертруда наняла Мари в 1902 году, за семнадцать лет до этого, за «22 фунта стерлингов [в год] и стирка за ее счет». С той поры Мари прижилась у Беллов, обслуживая Гертруду при всех ее возвращениях в Англию. Предыдущий хозяин написал в рекомендации Мари, что у девушки плохой характер, но Гертруда «хорошо с ней поговорила» с самого начала и нашла ее вполне покладистой. Сама Гертруда не была легким человеком, но Мари служила ей преданно и, несомненно, гордилась ее славой. После долгих лет содержания гардероба не менее привередливой Флоренс и будучи всего лишь одной из служанок среди многих, Мари не могла не воспринять поездку с Гертрудой в Ирак как колоссальное приключение. Она будет занимать две новые комнаты, которые Гертруда добавила к одному из летних домиков, и станет всячески помогать своей хозяйке. И вот в конце сентября, после второй поездки на Парижскую конференцию, Гертруда села на пароход, идущий в Порт-Саид, вместе с Мари. Француженка оказалась чудесным путешественником и наслаждалась каждой минутой поездки. «Никогда я не была так хорошо одета на пароходе, – писала Гертруда домой 26 сентября. – Это Мари исследует ящики и каждый день достает свежий наряд».
В прошлые годы Гертруда интересовалась, как там Фаттух, ее верный слуга из Алеппо, сопровождавший ее во многих путешествиях. Она боялась, как бы связи с англичанами не принесли ему неприятностей от турок. «Бог знает, жив ли он еще, – писала она в 1917 году. – Алеппо страшно пострадал и сейчас страдает от рук турецких мстителей, и я боюсь, что его хорошо известные связи с Джорджем [Ллойд-Джорджем], мистером Хогартом и мной будут представлять для него большую опасность». Сейчас, на пути в Багдад, она решила проехать через Алеппо и попытаться найти Фаттуха. Но сперва следовало установить факты. Гертруда хотела иметь ясную и актуальную картину ситуации в Сирии и сионистского движения в Палестине, где евреи были внедрены в страну без особого внимания к арабскому населению. Гертруда предсказывала большие волнения – и не только в Палестине: еще около пятидесяти тысяч евреев поселились в Багдаде. Меньше всего ей нужна была вражда между евреями и арабами.
Мари тем временем морем отправилась в Басру, откуда ей предстояло на поезде ехать в Багдад и прибыть туда примерно в одно время с хозяйкой.
Гертруда задержалась в Каире «узнать что и как» от сэра Гилберта Клейтона, ныне министра внутренних дел нового британского протектората Египет. Поехав в Иерусалим, она остановилась у генерального администратора, сэра Гарри Уотсона, и хорошо пообщалась со своим добрым другом сэром Рональдом Сторрсом. Теперь он стал губернатором Иерусалима – как он сам сказал, «наследником Понтия Пилата по прямой линии», и пребывал в надежно комическом настроении, готовый говорить о политике или вместе с Гертрудой обходить ковровые и антикварные магазины. Она была поражена силой антифранцузских настроений в Дамаске и Бейруте. Переехав в Алеппо, она нашла след Фаттуха и выяснила, что его обстоятельства именно действительно довольно плачевны. В письме от 17 октября 1919 года чувствуется большая нежность по отношению к старому слуге.
«Фаттух выглядит старше, будто пережил тяжелое время, как оно на самом деле и было. Он потерял почти все, что имел, осталась только одна лошадь и маленькая тележка, на которой он возит дрова продавать в Алеппо… У него было два своих больших дома, бедняга Фаттух… В основном он попал под подозрение, поскольку все знали, что он был моим слугой. Мы много хороших дней провели вместе – вспоминаю радостные отбытия из Алеппо, а сейчас я посмотрела в его измученное лицо и сказала: “О, Фаттух, до войны как легко было у нас на сердце, когда мы находились в пути. Сейчас же тяжело так, что верблюд бы нас не выдержал”.
…Мой бедный Фаттух».
Посетив его жену в крошечном съемном доме, где они теперь жили, Гертруда обнаружила, что Фаттух до сих пор бережно хранил ее лагерное снаряжение. Он спросил о ее отце в выражениях, вызвавших у нее улыбку: «Его превосходительство родоначальник». Она помогла ему снять огород, где можно было выращивать овощи, и дала сто фунтов.
Вернувшись в Багдад, Гертруда наконец начала ценить помощь и таланты Мари. Оказалось, что та с одинаковым успехом может сделать к вечернему приему и восхитительный соус, и абажуры на светильники. И с первой минуты Мари стала для Гертруды преданной портнихой. Беллам было проще посылать отрезы материи, чем готовую одежду, и Мари целые дни шила из них платья. Они вдвоем с Гертрудой тихими вечерами погружались в журналы мод, особенно в новый британский «Вог», покупаемый Лиззи, горничной Флоренс, и посылаемый в Багдад, чтобы они «были в курсе моды». Мари очень любила животных, и вскоре за ней уже бегала ручная куропатка Гертруды, последнее добавление к садовому зверинцу, а двум гончим она сшила зимние курточки. Во время частых недомоганий Гертруды, вызванных переработкой и тяжелым климатом, Мари варила холодные супы и другие соблазнительные отвары. При всех различиях эти две женщины стали близкими подругами, и служанка оставалась с госпожой до конца ее жизни. Гертруда писала: «Мари неоценима в смысле шитья штор и вообще ведения хозяйства. Она мое величайшее утешение – не знаю, как я без нее обходилась».
Хью не оставил мысли навестить Гертруду в Багдаде, в особенности с тех пор, как Хьюго вернулся из Южной Африки и мог остаться с Флоренс. Ради его визита Гертруда потратила в Лондоне приличную часть своего накопленного дохода в хорошем мебельном магазине «Мейплз». Ей нужны были обеденные столы и стулья, кресла, кровати, гардеробы, комоды и новый обеденный сервиз. Вернувшись в Багдад, она с нетерпением ждала, пока они прибудут по морю.
Весной 1920 года Хью приехал, как обещал, и привез походные предметы, которые она с ним оговорила: походную кровать с бельем в саквояже от «Вулзи», фланелевые и шелковые костюмы, тропический шлем и зонтик от солнца. На фотографии, сделанной в доме Гертруды, Хью спокойно читает газету в одном из новых кресел с полотняным чехлом работы Уильяма Морриса, под начищенными туфлями – персидский ковер, журнальный столик возле локтя. На каминной полке стоят семейные фотографии в рамках. Так могла бы выглядеть гостиная комфортабельного дома на родине, а не садовый павильон в центре большого азиатского города. Однако долго отдыхать ему здесь не пришлось: они с Гертрудой двинулись в тур по стране, останавливаясь у политических агентов и навещая представителей арабской знати. Часть пути они проделали на самолете и обсуждали, помимо Ирака, экономический кризис и его давление на британскую экономику. Впервые Гертруда почувствовала необходимость в экономическом образовании, когда ее отец описал первые признаки надвигающихся на Беллов финансовых неприятностей. После его отъезда она ужасно по нему скучала. Хью для нее остался тем, кем был – если не считать Дика Даути-Уайли: любовью всей жизни.
«Не понимаю, как можно жаловаться на что-либо, имея такого отца, как ты. Не могу тебе передать, как это было прекрасно, когда ты гостил здесь. В отношении тебя воспринимается как данность, что, как бы сложны и незнакомы ни были те вещи, что ты слышишь или видишь, ты всю фальшь обнаруживаешь сразу… Когда я вернулась, дома было ужасно пусто без тебя. Собаки изо всех сил пытались меня утешить, но этого было недостаточно. Благослови тебя Бог».
Если офисная часть жизни у нее сократилась, то социальная – расширилась. Два года назад Гертруда начала свои «вторники»: чай в саду для жен арабской знати. Это предложил сэр Перси, так как леди Кокс вряд ли хоть слово знала по-арабски, а больше было некому. Подавали безалкогольные напитки, кексы и фрукты, а когда день угасал, среди кустов и деревьев зажигались фонари цветного стекла. Приходило с полсотни женщин, в основном с закрытыми лицами, радовавшиеся перерыву в своей изоляции от мира, знакомились, сплетничали. Гертруда писала Чиролу: «Я провожу чайные приемы для дам, и на них приходят все наши гранд-дамы. Общество избранное – я вычеркнула всех христианок не самого высшего ранга. Наваб… который готовил список приглашенных, счел своим долгом указать: “Сахиб, здесь нет ни одной христианки!” Я расхохоталась и ответила ему: “ Ты забыл, что там буду я!”»
Но больше ей нравились политические суаре – без женщин, – которые она начала проводить для молодых арабских националистов. А. Т. к этим мероприятиям относился с возрастающим раздражением, но Гертруда считала их весьма ценными для поддержания и развития связей и подготовки арабского правительства, которое в конце концов получит власть. На таком приеме, символизирующем ее сочувствие к их делу и пронесенную через всю жизнь убежденность в пользе обмена мнениями, собиралось человек тридцать. Ее мнение об окружающих англичанках, женах коллег, не изменилось. Ее раздражало их неумение выучить арабский, их неотступные приглашения принять участие в общественной и спортивной деятельности, которой они заполняли свои пустые дни. Гертруда сердилась, когда они не появлялись на мероприятиях, которые она считала обязательными, – например, на открытии первой в Багдаде школы для девочек, на котором она произносила официальную речь по-арабски. И, видя ее отношение, англичанки тоже не испытывали к ней теплых чувств.