– Ладно. Зато тебя, вижу, развеселил. Улыбаешься. А хочешь, в театр пойдем? В оперу? На «Лебединое озеро»?
– «Лебединое озеро» – это балет, Витя.
– А, ну да. Пусть будет балет. Хочешь? Или просто на какой-нибудь спектакль драматический? Ну чего ты смеешься, Нин? Я ж серьезно…
А на нее и впрямь смех напал. Неприличный, грустно-гомерический. Так и хотелось на волне этого смеха произнести что-нибудь грубое, вроде того – театралы, мать твою… Культурные, сволочи… Ужасно было неловко, но противный смех разрывал грудь, давил на горло, пытаясь вырваться наружу. Злой смех, похожий на истерику.
Нина вдохнула глубоко и выдохнула. Успокоилась. Махнула рукой:
– Пойдем, Вить. И в оперу, и на балет пойдем, и на спектакль драматический. Куда позовешь, туда и пойдем.
– Ну и отлично. Значит, так и договорились. Я буду за тобой культурно ухаживать, чтобы все было по чесноку.
– В смысле – по чесноку?
– Ну, чтобы ты заценила серьезность моих намерений. Ты мне очень понравилась, Нин… Я как увидел тогда тебя в автобусе, всю зареванную… Так и дал бы твоему бывшему в морду, честное слово! Да кто он такой, чтобы…
– Вить, мы же договорились! – снова взвилась Нина раздраженно.
– Ладно, понял.
Сник, отхлебнул чай из чашки. А ей вдруг ужасно неловко стало за свое раздражение. Подумалось про себя грустно – эй ты, раздраженная… А Никита хоть раз приглашал тебя в театр? Или пел тебе вот это, хоть и фальшиво – дай мне этот день, дай мне эту ночь… Нет, не приглашал. И не пел. Зачем ему петь? Он и без того тобой напропалую пользовался. А этот даже на ночь не претендует, чтобы сразу, без культурных ухаживаний… Может, он и впрямь – то, что надо? Может, она это позже поймет? А вдруг по Сеньке шапка и все должно идеально сложиться?
Да, было бы замечательно. И Никиту забыть… О, как бы это было замечательно!
– Ну, мне пора… Пойду я, Нин, спасибо за чай.
– Ты же хотел такси вызвать!
– Да ладно… Дождь вроде кончился. Выйду со двора, частника поймаю.
В дверях, уже выходя, Виктор обернулся с улыбкой, поднял указательный палец:
– До завтра?! Я тебя с работы встречаю, ага?
– Да. До завтра, Ники… Ой, извини. До завтра, Вить.
И захлопнула быстро дверь, щелкнула замком. Кажется, он не заметил ее оговорку. Нина прислонилась к двери, постояла минуту, опустив плечи. Как-то грустно все… Как-то не так…
Вернувшись на кухню, она глянула в окно. Витя шел по двору, подняв воротник черной кожанки, ступал широко, перешагивая через лужи. Какая у него походка – основательная, медвежья. И одежда простая, ни на какой casual и близко не претендует. Зато уверенности в себе – хоть отбавляй… Молодец, Витя. Так держать. И без casual обойдемся. Ну их к лешему…
У входа в арку Витя обернулся, махнул рукой. Она вяло подняла ладонь, манула ему в ответ. И подумала запоздало – может, и зря его выпроводила? Может, и не надо было тянуть с пресловутым шансом?..
Нина вздрогнула, как от озноба. Нет. Нет! Пусть все идет как идет! Этот парень прав, торопиться не надо. Пусть возникнет сначала духовное единение.
Боже, как звучит смешно… Духовное единение! С этим Витей, что ли, духовное единение?!
Ладно, поживем – увидим… Кто его знает, может, и возникнет? Чего заранее впадать в панику.
* * *Витя свое слово сдержал. Окликнул ее, когда она вышла из дверей офиса – Нина его и не узнала сразу. Красавец, мать твою! Принаряженный, в костюме и галстуке! И выражение лица немного торжественное, хотя, надо признать, к костюму и галстуку эта торжественность – перебор… Нелепо выглядит, будто вот-вот под венец. Как бы сказала мама – не пришей кобыле хвост.
– Здравствуй, Нин! А я машину наконец из ремонта забрал! Прошу!
Распахнул дверцу старенького «Ситроена», поддержал Нину под локоток, помогая усесться на переднее сиденье. Девчонки стояли в сторонке неприкаянной троицей, и Витя махнул им рукой – привет, мол! Но подвезти не предложил, быстро рванул с места.
– Сейчас поужинаем где-нибудь, а потом… Знаешь, куда я билеты взял? Ни в жизнь не догадаешься!
– В театр?
– Не-а.
– В оперетту?
– Не-а!
– В цирк, что ли?
– Обижаешь, Нин… Мы знаешь куда сегодня пойдем? В консерваторию, во! На эту, как ее… Фортепианную музыку. Мне в кассе сказали, сегодня какой-то особенный концерт…
– Да? И чей же?
– А я не помню… Да ты сама глянь, билеты там, в бардачке! Ты была когда-нибудь в консерватории, Нин?
– Нет, не была.
– И я… Видишь, там написано – концерт фортепианной музыки. В программе… Дай мне, я сам посмотрю… Ого! В программе – Бах, Лист, Дебюсси! А исполнитель – Эдуард Кунц. Наверное, звезда какая-нибудь, я ведь в этом деле профан…
– Аналогично, Вить. И я в этом деле профан. Может, в таком случае не стоило и на билеты тратиться?
– Да ну, брось! Что мы, хуже всех, что ли? Пойдем, послушаем, приобщимся к высокому. Я вон даже костюм надел для солидности…
Нина вздохнула, отвернулась к окну. На душе опять стало муторно, забряцало молоточками раздражение в районе солнечного сплетения. Надо же, костюм он надел… К высокому решил приобщиться. За девушкой он ухаживает – не абы как, в консерваторию пригласил. Карету нам, карету. Шубу под ноги в грязь, морду всмятку. Нет, он в самом деле такая святая простота или придуривается?
За ужином Нина выпила два бокала вина, чтобы снять напряжение. И сразу легче стало, будто отгородилась хмельным облаком и от Вити, и от консерватории. А ничего, даже весело… Фортепианная музыка, говоришь? А и ладно! А подать сюда фортепианную музыку Дебюсси в исполнении Эдуарда Кунца! И впрямь, что мы, хуже всех, что ли?
Если честно, она даже не знала, где в городе размещается консерватория. Оказалось – в самом центре, но здание какое-то неказистое, старое, облезлое, оштукатуренное. Правда, фасад приличный, с колоннами, с двустворчатой арочной дверью. И внутри ничего, тоже весьма торжественно смотрится. Люстра в фойе хрустальная, на лестницах вытертые временем красные ковровые дорожки. В гардеробе строгая, ужасно вежливая старушка приняла у них куртки, выдала один номерок на двоих.
Из распахнутых дверей концертного зала выносились в фойе разрозненные обрывки музыки, будто короткие вскрики. Будто обещали впереди что-то такое, такое…
Нину вдруг охватило волнение – побежали мурашки по спине, по затылку. И мигом отхлынуло напряжение, и раздражение на несуразного Витю… И душа на вдохе как искру высекла – озарилась непонятной радостью сопричастности, предвкушением незнакомого, ранее отвергаемого удовольствия…
– Ниночка, боже мой… Неужели это ты, Ниночка?
Знакомый голос толкнулся в спину насмешливостью, как острием ножа. Казалось, до самого сердца достал, уколол неожиданностью. Нина помедлила, развернулась неуклюже – да, так и есть… Лариса Борисовна.
– Здравствуй, Ниночка!
Ах, какое щебечущее удивление в голосе! Ах, бровки вверх! Вроде того – как же, каким странным ветром тебя, девушку-простушку, сюда занесло? Лицо, как всегда, держится на вежливой полуулыбке, а из глаз издевательская насмешка так и прет! Впрочем, форма у этого издевательства на первый взгляд вполне приличная, завуалированная флером приветливости. Но она-то знает, ее формой не обманешь…
– Добрый вечер, Лариса Борисовна. Рада вас видеть.
Голос прозвучал хрипло, немного растерянно. Никогда она не умела совладать с собой под прицелом этой насмешливости. Ежилась, кукожилась, боролась с желанием втянуть голову в плечи. И сейчас – надо бы еще что-то сказать, но будто онемение напало. А Лариса Борисовна уже скользнула беглым взглядом по Вите, радостно приподняла бровь, обозначив таким образом вопрос – опять же ядовито-насмешливый.
Наверное, надо было представить ей Витю. Но Нина отчего-то не смогла. Стояла молча, сжав зубы.
– А что ты… – и снова короткий взгляд в сторону Вити, – что вы здесь делаете, Ниночка?
– Да в принципе то же, что и все… – неловко пожала она плечами. – Вот, на концерт пришли.
– Ах, кто бы мог подумать!.. Боже, как романтично! С кавалером – на Дебюсси… А я и предположить не могла, что ты у нас тайная любительница классической музыки, Ниночка! Нет, это надо Леве рассказать… – вытянув шею, Лариса Борисовна всмотрелась куда-то поверх голов, потом добавила тихо, будто с трудом сдерживая смех, но с легкой досадой: – Жаль, он в буфете застрял…
А вот это уже перебор, дорогая Лариса Борисовна. Перебор с убийственной насмешливостью. Неужели она не догадывается, как ей сейчас больно? Как плохо?
Сглотнув ком в горле, Нина ухватилась за Витин локоть, потащила его прочь. Невежливо получилось, пусть. Витя глянул на нее, недоумевая, но подчинился беспрекословно.
– Погоди, Ниночка… – прозвучало сзади ласковой удавкой. – Погоди секунду, всего на пару слов.
Лариса Борисовна нежно подхватила ее под локоток, и – шепоток в ухо, ласковый, опять же насмешливый:
– Я относительно твоего кавалера… Это именно то, что тебе нужно, Ниночка. Именно то…
– Я относительно твоего кавалера… Это именно то, что тебе нужно, Ниночка. Именно то…
– Вы хотите сказать, по Сеньке шапка, да? – хохотнула грубовато Нина, глянув ей в глаза.
– Ну… – развела руками Лариса Борисовна, по-прежнему улыбаясь. – Ты как угодно можешь это назвать… Если тебе так удобнее. Только не обижайся, пожалуйста. Я правда рада за тебя. Всякому в этой жизни свое место предназначено.
– Ага. И каждой твари по паре. Я в курсе, Лариса Борисовна. Всего вам доброго, прощайте.
– Прощай, милая… Счастья тебе!
– Кто это, Нин? – осторожно спросил Витя, когда отошли от Ларисы Борисовны на безопасное расстояние, в другой конец большого фойе.
– Никто. Знакомая одна.
– А чего ты побледнела так? Из-за нее, да? И рука вон дрожит… Хочешь, в буфет пойдем, шампанского выпьем? Я слышал, в таких местах принято пить шампанское…
– Ничего я не хочу, Вить. Давай лучше уйдем отсюда.
– Что, совсем?
– Да. Совсем. Давай в другой раз… А сейчас я не могу…
– Тебе плохо, да? Голова закружилась? Тебя эта дамочка расстроила? Ты скажи, я разберусь, если что! Просто я не понял…
– С кем ты разберешься? Прекрати, Вить… Говорю же, мне плохо! Мне очень плохо, понимаешь? Пойдем отсюда! Ну, пожалуйста!
Ее уже трясло мелкой дрожью, никак не могла с собой совладать. Витя наверняка подумает – истеричка… Да бог с ним, пусть думает.
– Хорошо, хорошо, Нин… Пойдем… Тебе на воздух надо, здесь очень душно!
На воздухе и впрямь стало лучше, ушла нервная дрожь, в голове прояснилось. И жалко вдруг стало того чувства радостного волнения, самого первого, когда услышала вскрики настраиваемых в оркестре инструментов… Да, не состоялось праздника сопричастности. Жаль. А как хорошо настроилась было…
Витя, будто услышав ее грустные мысли, проговорил бодро, распахивая дверь машины:
– Ничего, Нин! В другой раз обязательно выберемся. И на Дебюсси, и на Баха. Ты, главное, не тушуйся, Нин… Ты нисколько не хуже этой… Ну, из-за которой так разнервничалась. Может, расскажешь, что за дамочка? Чем она тебя так обидела-то, не понял?
– Нет, Вить… Поехали.
– Что ж, поехали… Тебя домой отвезти?
– Да, домой.
– А можно, я в гости зайду?
– Зайди.
– Тогда по дороге в магазин заскочим, что ж я с пустыми руками…
– Ладно, как хочешь.
Нине и впрямь не хотелось, чтоб он исчезал. Странное вдруг возникло к нему чувство… Будто он был товарищем по несчастью, будто их вместе сейчас оскорбили одной общей глумливой насмешливостью. Хотя и глупости все это, наверняка глупости. Ее мнительное преувеличение. Да, наверное, так и есть. Она почти параноик. Но на душе от этого вовсе не легче…
Дома накрыли стол, разложив по тарелкам купленные Витей вкусности. Сели напротив друг друга, держа бокалы с вином.
– Все будет хорошо, Нин… – душевно произнес Витя, потянувшись к ее бокалу. – Давай, за тебя… И не расстраивайся! Как моя мамка говорит: на каждый роток не накинешь платок!
– Ладно, не буду. Спасибо тебе, Вить.
Нина глотнула вина, и вдруг повернулось что-то в голове… Мысль какая-то, тяжелая, каменная.
Она потом не раз воспроизводила в памяти этот момент. Вот черт его знает… Если бы эта черная мысль не заворочалась тогда своей подлостью, может, и сложилось бы ее жизнь по-другому…
– А скажи, Вить… К тебе ведь обращаются за услугами обманутые супруги? Ну, чтобы фотографии, к примеру, сделать… Как доказательства измены…
– Ну да, бывает. И довольно часто. Это ж моя работа… А почему ты спросила, Нин?
– Да так… А для меня ты бы мог сделать такие фотографии?
– Да без проблем! Только я не понял… Кто кому изменяет-то? Ты о ком?
– Да я, в общем, о той женщине, из консерватории… О Ларисе Борисовне.
– А, понятно. Думаешь, она мужу изменяет? За что-то отомстить ей хочешь, да? Мужу фотки подкинуть?
– Нет. Все наоборот, Вить. Это ее муж ей изменяет. А она делает вид, что это неправда… Весело ей над этой неправдой, понимаешь? Ей все очень весело!
– Ну, это уж ее личное дело… Тебе-то что? Пусть веселится на здоровье!
– Да. Пусть веселится. Но я хочу, чтобы она знала… Чтобы своими глазами увидела… Чтобы ей тоже было понятно, как это больно… Пожалуйста, Вить.
– Тебе это так важно, да? Если важно, объясни хотя бы, почему!
– Да, мне это жизненно необходимо, да! Чего ты так на меня смотришь? Прости, не могу тебе объяснить… Не могу! Я и сама себе объяснить этого до конца не могу. Ты мне просто на слово поверь, и все. Иначе я не успокоюсь, так и будут меня ее насмешливые глаза преследовать.
Нина отвернулась, прикусила губу, чтобы не расплакаться. Услышала, как Витя вздохнул тяжело:
– Ладно, давай фотку. Кого там надо фотографировать на измене… И адреса пребывания, и объекты, какие знаешь, давай.
– Ой, а у меня фотография только в телефоне…
– Дай я хоть посмотрю, что за фрукт.
Витя долго разглядывал тот самый снимок, сделанный ею тайно на осенней даче. Лариса Борисовна и Лев Аркадьевич лицом к лицу, смотрят куда-то вдаль, улыбаются. Хорошо получились, фотогенично.
– Значит, этого мужика будем на измене ловить, я правильно понял?
– Да, правильно.
– Он ее муж?
– Да.
– Что ж, понятно… Только, понимаешь, какая штука… Сдается мне, что я этого мужика давно знаю. Ну да, точно… – задумчиво произнес Витя, поднимая на нее глаза. – Точно, это он! У меня в базе на него уже отдельная папка заведена! Тот еще ходок, его и ловить не надо!
– Ты хочешь сказать, что Лариса Борисовна к тебе уже обращалась? – удивленно поползли у нее брови вверх.
– Какая Лариса Борисовна?
– Да жена его! Не тупи, Вить! Лариса Борисовна – та самая женщина, которую мы видели в консерватории! Это же она рядом с ним, на фотографии!
– Нет, эта нет, не обращалась, я бы запомнил…
– Хм, странно… А кто тогда?
– Да ничего странного, Нин. Еще и другие желающие были, охотницы за компроматом. Очень крутые дамочки, скажу я тебе… Ты не удивляйся особо, это часто бывает, когда одна любовница на другую досье собирает. Воюют друг с другом за чужого мужа… Смешно!
– Значит, ты хочешь сказать, что к тебе обращалась любовница этого мужчины, который на фотографии?
– Ну да. И не одна. Смешно, правда? А мне, в общем, без разницы… Лишь бы деньги платили. Но представляешь – убей, не пойму, зачем им это надо! Чтобы повод был морды друг другу расцарапать, что ли? А с какой целью – друг другу-то? Нет, не понимаю…
– Да уж… Ничего себе, какие откровения… А может, одна из них этот компромат Ларисе Борисовне давно уже отправила?
– Это жене-то? Не, я думаю, это исключено… Они ж понимают, с кем дело имеют. Когда у мужика баб на стороне много, он ни в жизнь родную жену не бросит и в обиду не даст! Нет, Нин, я тебе точно говорю, у них там другие разборки, в своем узком кругу. Каждый развлекается, как умеет. А насчет жены – ни-ни… Жена для таких шибко развлекающихся – священная корова, он ее в обиду не даст. И если вдруг узнает, что против жены стрелы направлены, долго чикаться не будет, мигом себе другой круговорот для развлечений организует! Да и по этой дамочке, ну, которую мы в консерватории видели, сразу видно, как она уверенно на своем розовом облаке сидит… Ни сном ни духом.
– Нет, я так не думаю… – тихо произнесла Нина, скорее, сама для себя.
– Да точно я тебе говорю! Я уж всякого повидал на своей работе, знаешь… Когда обманутая жена узнает о подло изменной стороне мужней жизни, она совсем по-другому выглядит! А эта, которую мы видели… Эта надменная слишком. Потому и смешливая такая. Ей в кайф было по тебе смешками пройтись, я ж понял, не дурак… Нет, не пуганая она, не страдающая, это заметно. Мало знает потому что. Чем меньше знаешь, тем крепче спишь. И тем увереннее над другими позволяешь себе надменность всякую. Не, Нин, меня в этом смысле не обманешь. Я на своей работе таким психологом заделался, куда с добром…
Витя вздохнул, сделал большой глоток вина, уставился на Нину преданно. Какой он смешной все-таки… Глядя на него, ни за что не подумаешь, каким ремеслом занимается. Хотя, наверное, неброская внешность ему как раз на руку, чужого внимания не привлекает?
– А скажи, Вить, только честно… Сам-то своей жене изменять будешь?
– Я?! – округлил он и без того круглые совиные глаза в белесых ресничках. – Да ты что, Нин, шутишь, что ли?
– Ну почему же?.. Сам говоришь, всякого насмотрелся…
– Да при чем тут… Нет, что ты, эта песня не про меня. Да и фактурка у меня не ахти, чтобы… Сама видишь, не слепая!
Так он грустно вдруг эти слова про фактурку произнес! Так грустно, что Нине стыдно стало. А Витя продолжил, торопливо перебирая слова и, по всему видно, страшно волнуясь:
– Нет, я своей жене буду предан до идиотизма, Нин! Я сам так хочу, понимаешь? И вовсе не от того, что рожей не вышел, а сам… Очень хочу быть преданным! Знаешь, какой это на самом деле кайф? Послаще любой измены… Когда очень хочется, до температуры, до дрожи в крови быть верным и преданным. И если это на самом деле кому-нибудь нужно… То есть если тебе нужно.