Юноша был бледен, как смерть. Он сидел неподвижно, и в глазах его я видела отчаянный ужас. Кажется, приём сработал. Теперь, дабы отвести от себя подозрения в убийстве матери, Никифор Пермяков сдаст всех, в том числе и Нечёсова. Я сидела и ждала, внутренне готовясь к самому худшему. Неизвестно, есть ли в этом доме оружие, на что способен Никифор Пермяков, особенно находясь в аффекте. Но Урал я прилетела без пистолета, но с лицензией на ношение, и уже здесь Шестаков выделил мне «ствол». Правда, сегодня я его с собой не взяла, о чём и пожалела сейчас.
— Вы — чудовище… — прошептал Никифор и вдруг по-детски разрыдался. — Вы бьёте в самое сердце… Убирайтесь! Убирайтесь немедленно, или я задушу вас… Мне будет уже всё равно. Я вас видеть больше не могу!.. А дома дети… При них нельзя. Я ненавижу вас, будьте прокляты! Оставьте меня сейчас же! Вам не будет счастья, будет горе!..
— Да, я уйду. — Мне и самой показалось, что пора кончать этот балаган. — И сразу же поставлю в курс дела Юрия Ивановича. Пусть он сам решает, как распорядиться этой информацией. Лариса не намерена брать вину на себя и даже попадать под подозрение. Она согласилась подыграть Наталье Лазаревне по её просьбе, когда было неизвестно, чем закончится этот вечер. И я не позавидую вам, Никифор, если Юрий Иванович услышит, как было дело. Слишком уж тёмная эта история. И если даже в первую очередь убийство ударило по интересам Людмилы, отчим не простит вас никогда. Прокуратура скажет своё слово, потому что лжесвидетельством вы помешали следствию, ввели в заблуждение должностных лиц. Я знаю, что вы хотите причинить мне зло, Никифор, так вот… Не делайте этого! Несколько человек знают, что я пошла к вам. И если к определённому времени не вернусь, они дадут информации ход. Применять ко мне насилие вы не станете, умные люди так не поступают. Вы увязнете окончательно. Лучше помириться со мной.
Никифор рыдал, стоя на коленях перед иконами. Время от времени он смотрел на портрет матери, под которым, то вытягиваясь, то склоняясь в сторону, трепетало зыбкое пламя. Сняв очки, размазывая крупными кулаками слёзы и сопли по лицу, он что-то бормотал, запрокидывал голову, потом опускал её к самому полу. Затравленно смотрел на меня и тут же отводил глаза. Никифор хотел возненавидеть меня вновь, но чувствовал только животный ужас. Он понимал, что обложен со всех сторон. Кроме того, юноша знал характер отчима и представлял, какие последствия повлекут мои выводы.
— Я не хотел… Я не убивал! И Григорий тоже. Он и мухи не обидит. Маму проклинали многие в нашем городе. Их долго, очень долго придётся искать. Легче навесить всё на меня и на Нечёсова. Но это не так…
Приём подействовал, и шок сделал из Никифора человека. Он осознал серьёзность положения и принял единственно верное решение о сотрудничестве со мной. Я не отдавала предпочтения ни одной из версий и не отбрасывала ту, которую только что высказала сыну убитой.
— Никифор, за что вы так ненавидите свою двоюродную сестру?
Эти слова вырвались у меня непроизвольно, и парень притих. Он пристально посмотрел в моё взволнованное лицо и прикинул, стоит ли отвечать. Поднялся с колен и подошёл к окну, долго смотрел во мрак.
— Она отняла у меня мать, которая слишком любила свою крестницу. Больше, чем родных детей! Дунька, Фроська и Пашка никогда не могли позволить себе того, что позволяла Милочка. Мама обожала её, а она бессовестно этим пользовалась. Вы считаете, что она заслужила наследство? Мы, восемь родных детей, очень много теряли. Я не говорю о Мишке — у него есть отец, его не обидят. Сама же Милочка никаких обязательств на себя не брала. Сумела подлизаться и к маме, и к нашему деду Лазарю Михайловичу, и к его второй жене. Все её ну просто до безумия любили. Ей было выгодно считаться несчастной матерью-одиночкой, которой все обязаны помогать. Да, я знаю, её отец получил инвалидность, мать не работает, но надо же самой содержать своих родителей или добиваться помощи от государства! И думать о будущем, когда заводишь ребёнка…
— Никифор, ваша мать отговорила Милу делать аборт. Сказала, что проклянёт свою крестницу и племянницу, если ребёнок не родится. Как вы думаете, обязывает это Наталью Лазаревну к чему-то или нет?
— Вы знаете это от Милочки? Ещё неизвестно, говорила ли мать такие слова. Теперь у неё не спросишь, к сожалению.
Юноша всё ещё не желал сдаваться, но я решила его дожать.
— А вы с матерью разговаривали о Людмиле? Вы высказывали ей своё такое мнение?
Я устроилась поудобнее и вытянула затёкшие ноги.
— Да вы что, Оксана Валерьевна! — горько усмехнулся Никифор. — Она даже отчиму готова была в глотку вцепиться за Милочку. А уж мне-то…
— Я ваши чувства понимаю. Безусловно, ваша мать не должна была таким образом настраивать детей против племянницы. Но и Милу надо понять…
— Мама ей пять женихов нашла, между прочим! Не бедных, перспективных! А Милочка всем отказала. Знаете почему? Выйдя замуж, она потеряла бы статус обиженной, покинутой, обманутой. Да, замужем жить — не сахар. Милочка такой воз везти не привыкла. Даже своего ребёнка обслужить не в состоянии. Это не я говорю, а отчим. Но здесь я с ним полностью согласен. — Никифор поправил очки. — Мама сделала для неё много. Чем отплатит она? Пока что Мила даже по настоятельной просьбе крёстной матери не хотела идти замуж.
— Никифор, а вы думаете, что женщине так просто замуж выйти? Просто потому, что тётя нашла выгодную партию? Вы ведь не в компьютерную мультяшку играете! Мила — живой человек. Кроме того, у неё сын. Ему восьмой год. И Денису не всё равно, что в семье появится отчим. Вот вы своего что-то не очень жалуете. Да, к чувству долга можно взывать в битве и в труде, но не в супружеской постели. В таких делах очень опасно ломать себя и других через колено.
— Оксана Валерьевна, Милочка смогла родить сына от своего пациента. Завела служебный роман, так сказать. По-моему, она не тот человек, которому трудно перешагнуть через себя в этом плане. И она должна…
— Никифор, мне рано, наверное, читать вам мораль. Но всё-таки я на шесть лет старше, опыта у меня больше. Несколько лет назад я забеременела от человека, имя которого тогда знали все. Каждый день страна видела его по телевизору. Родилась дочь, и я ни о чём не жалею. С Милой случилась похожая история, только отец её ребёнка стал известным широкой публике через семь лет после их встречи. Славу, горькую славу, я подчёркиваю, и высшую награду он получил посмертно. Отец моей дочери, к счастью, жив. И я скажу вам одно — люди не одинаковые. Из того, что мы с Милой имеем внебрачных детей, ровным счётом ничего не следует. Мы не можем выходить замуж за кого попало. Упрекать нас прошлым никто не имеет права, понятно вам?! Но и у вас есть своя правда. И я обещаю передать ваши претензии Людмиле. Я приехала не стыдить, не увещевать, не судить, а искать убийцу Натальи Лазаревны. Мне кажется, будет лучше, если преступника найдут и накажут. Пусть не я сделаю это — мне слава не нужна. Так что хватит капризничать, давайте работать. У нас и так мало времени, а сколько мы потеряли впустую!..
— А что я должен сделать, Оксана Валерьевна? Выполню всё, на что способен, но только с одним условием. Вы никогда больше не придёте сюда, по крайней мере, ко мне. Вас нанял отчим — работайте с ним. Мне очень больно обсуждать с чужим человеком наши семейные проблемы. Но я понимаю, что вам надо зарабатывать деньги. Мешать не стану, тем более что впрямь выгляжу подозрительно. Я покрывал Нечёсова именно потому, что не хотел позорной огласки. Ради матери я исполню вашу просьбу, только сразу же после этого вы уйдёте. Не надо травмировать моих братьев, они и так еле пришли в себя после трагедии. Я слышал, что Герасим с Кондратом до сих пор плачут по ночам. Да и я… — Никифор немного помялся. — Одно время даже хотел уехать на Кипр работать. Двое моих друзей там убирают пляжи и одновременно являются спасателями. Сестра Евдокия отговорила. Кстати, она скоро вернётся из Архитектурно-художественной академии, и я бы не хотел…
— Всё зависит от вас, Никифор. Возьми вы сразу верный тон, мы бы не задержались на целый час. Итак, пункт первый. Как вы провели вечер двадцать седьмого сентября сего года, начиная с момента возвращения из института. Поподробнее, пожалуйста.
— Я приехал из института в шесть, — начал Никифор монотонно, но тощие пальцы его с красными костяшками то переплетались на коленях, то впивались в подлокотники кресла. — Мама ещё утром предупредила, что около семи вечера заедет Гриша Нечёсов. Мы с ним давно знакомы, он часто бывал в нашем доме. Особенно после ухода отца и до свадьбы мамы с отчимом. Но и после мама, жалеючи, подкармливала Григория, давала ему деньги. У него язва желудка, сейчас потребовалась срочная операция. Он очень надеялся, что мама не откажет. Но отчиму бы это, натурально, не понравилось. И мама попросила Ларку Якшинскую, в случае чего, подтвердить, что у них была назначена встреча на семь. Сказала отчиму, что уезжает пораньше именно ради этого свидания. Она собиралась делать омоложение, и Лариса могла посодействовать. Кроме того, маме нужны были деньги на организацию фитнесс-центра. Но Лариса и не собиралась приезжать в этот вечер. Главное было — под благовидным предлогом улизнуть из бани, что мама и сделала. А я попил кофе, посидел за компьютером, пока не пришёл Григорий. Это было где-то без пятнадцати семь. Мы знали, что скоро приедет мама, и для разговора останется час-полтора. В ожидании распили с Гришей бутылочку. Я выпил немного, рюмку-другую. А остальное — он…
— При открывшейся язве? — удивилась я.
— Сказал, что мочи нет, так хочется. Я и достал из маминого бара. Потом пошёл чатом заниматься…
— Болтали по Интернету? — уточнила я, потихоньку включая диктофон.
— Да. Гриша же ламер полный, с ним особенно говорить не о чем. А сижу себе, топчу батоны. По клавишам стучу, извините. Короче, в семь часов мамы нет… — Никифор вздрогнул, потом съёжился и закусил губу. — Решили ещё подождать. Гриша нервничает, потому что всякое может случиться. Она позвонила мне на мобилу и сказала, что выезжает. Должна была взять Жамнова — это мы тоже знали. Но ведь в дороге всякое происходит. Я на «трубу» мамину звоню — никто не отвечает. Мы постепенно завелись, вышли на лоджию, глянули на парковку — машина её стоит. Значит, приехала. А куда подевалась потом? И почему не отзывается? Мы выскочили во двор…
Никифор закусил согнутый указательный палец, чтобы успокоиться.
— Походили вокруг дома, поспрашивали соседей. Никто маму сейчас не видел, а только утром, когда уезжала в баню. Вернулись домой, опять позвонили. Ответа нет. Отчиму я только потом сообщил, когда всё стало ясно. Ведь она же приехала. Ничего в дороге не случилось! Звоню Жамнову. Говорит, хозяйка отпустила со двора, от «тачки». В подъезд вошла одна. Мы — опять на лестницу. Бегаем, как придурки, а пользы никакой. Я начал по родственникам, по знакомым набирать. Понимал, что зря, а не хотелось верить. Мы на лестнице ничего подозрительного не заметили. И вдруг в дверь звонят. У мамы ключ, и потому сердце упало. Я ногу сразу перестал чувствовать. Иду к двери. А сам уже всё понимаю. Открываю, а Нечёсов за мной из-за вешалки наблюдает. На пороге стоит незнакомая тётка. Оказалось, врач из «неотложки». С ней бабка, что на девятом этаже живёт, да ещё участковый. Ещё кто-то был, я плохо помню. Сказали, что в лифте… Короче… — Никифор закашлялся. — И ни капли крови на полу, ничего, всё было тихо. Вам понятно? Дальше не надо? — Юноша весь дрожал.
— Не надо, — успокоила я. — Давайте о другом. Нечёсов потом что стал делать? Когда вы позвонили Юрию Ивановичу?
— Он что, дожидаться станет, пока Кулдошин явится? Гриша боком-боком — и вниз! Только попросил, чтобы я про него ничего не болтал. Я обещал. Мне всё равно было, кому и что обещать. Он знал ничуть не больше моего. Даже, наверное, меньше. Но ведь с тех пор два месяца почти прошло, и никто ни фига не понимает. Ментовка дело откровенно «висяком» называет, прокуратура не чешется, а ведь массу народу опросили. И если им ничего не понятно, что должно быть понятно мне?! Ясно одно — ждал её кто-то у лифта. Знал, что приедет в семь, и отчима с ней не будет. Что мама отпустит Жамнова… Хотя этого-то никто не мог предугадать заранее. Больше я ничего не знаю. — Никифор закрыл измятое лицо руками. — Надо было свыкнуться, смириться. Всё предвещало такой конец. Я не верил, не хотел верить…
— Наталья Лазаревна жаловалась в те дни на неприятности, угрозы? Не можете припомнить? — Я старалась говорить ласково, проникновенно.
— Она мне всё равно ничего не сказала бы. Считала, что их с отчимом дела — не для нас. Но я знал, что мама по лезвию ходит — каждый день. Каждый миг… Говорила, что мы должны учиться, а они сами свои проблемы решат. Решили… — Никифор тяжело вздохнул.
— А вот теперь пришло время нам с вами решить одну очень важную проблему. Мне нужно знать, у кого из жильцов ващего дома есть собаки.
— У многих, — пожал плечами Никифор. — А зачем это?
— Нужно. Несмотря на вашу настоятельную просьбу больше не встречаться, нам придётся поговорить как минимум ещё один раз. Вы в спокойной обстановке вспомните, а потом составите списки. Кто держит собак, а, значит, гуляет по вечерам? Я понимаю, что милиция опрашивала возможных свидетелей. Но полагаю, что делалось это без особого энтузиазма. Я же проведу по дому частым гребешком, и вы мне поможете.
— Я всё понял. — Никифор вдруг сделался невероятно покладистым. — Осторожно поспрашиваю у братьев. Что ещё надо узнать?
— По возможности, вспомнить всех автомобилистов, которые имеют в вашем дворе гаражи или ставят машины на парковке. Очень может быть, что кто-то из них находился поблизости от подъезда.
— Это всё? — нетерпеливо спросил Никифор.
— Пока всё. Отчиму ничего не говорите о моём визите.
— Надеюсь, мы с ним ещё долго не увидимся! — блеснул очками Никифор. — Он всё время живёт на даче вместе с Мишкой. Даже гувернантку ему нанял. А мы справляемся сами — сёстры старшие приезжают помогать, Дунька с нами живёт. Да и я кое-что могу. Сейчас буду ужин готовить.
— Не смею вас дольше задерживать.
В который раз эа этот вечер я поднялась с тахты и поняла, что страшно устала, — ведь пришлось провести два нелёгких допроса.
К тому же я не допрашивала Якшинскую и Пермякова в общепринятом смысле этого слова, а стелилась перед ними. Терпела их выходки, когда хотелось ударить в лицо. Я старалась убедить их, пронять, задобрить. Ну и напугать, разумеется, потому что к любому прянику полагается свой кнут. Но усилия мои не пропали даром, и потому я получила право пойти вечером в баню — настоящую, уральскую, с опытной парильщицей-массажисткой.
— Я должен только составить списки? — осведомился прилежный Никифор. — Обзванивать и договаривать о встрече будете сами?
— Конечно! Вы об этом не думайте. — Я направилась к двери, и Никифор с облегчением пошёл меня провожать.
Кондрат со свистящим сурком на руках тоже появился в коридоре. Из-за спины брата выглядывал ещё один, очень похожий на него мальчишка с шарфом на шее — наверное, Герасим, погодок.
— Ты чо вылез-то? — хрипло крикнул ему Никифор. — Сказано, в постели неделю лежать! Заразить всех хочешь? Иди, ложись, сейчас морс тебе сварю.
Никифор подождал, пока я надену бурки, галантно подал дублёнку и сумку. Я всё косилась на сурка, и Никифор это заметил.
— Мама не любила хищников, собак и кошек в квартире держать. Разрешила завести байбака Симку…
А мне почему-то не хотелось уходить из этой семьи. Она напоминала нашу, московскую, которой больше никогда не будет. После того, как погибла мама, я, подобно Никифору, разрывалась между кухней, ванной и комнатами, где оставались трое младших. Юноше сейчас приходится несладко, но у него всё-таки есть взрослые сёстры, которые могут помочь. Жив родной отец, пусть даже он и не интересуется детьми. Юрий Иванович, надеюсь, тоже не бросит их в беде, хотя бы в память о супруге. Никифор может спокойно учиться, не думая, как заработать на хлеб. И он не носит в себе ребёнка, будущее которого неясно. Но всё-таки парень страдает, и его надо понять, поддержать, ободрить, потому что выпендривается он от горя и отчаяния.
— Всего доброго, мальчики, — попрощалась я с Кондратом и Герасимом. Первый кивнул мне, шаркнув ножкой, а второй что-то просипел. — Никифор, до свидания. Приятно было пообщаться.
— Счастливого пути, — пожелал Пермяков, словно мы с ним только что не ругались. — Вы на дачу?
— Да. Шестаков обещал прислать машину. Как раз успею на место встречи.
Я вышла на лестницу. Сзади мелодично щёлкнул замок, потом звякнул другой и громыхнул третий. Лифт опять не вызывала, пошла с седьмого этажа вниз, и ноги мои цеплялись за каждую ступеньку. Наверное, никакой бани сегодня не получится, потому что все мысли только о мягкой постели и тишине. Чтобы никто ни одного словечка не больше не сказал мне сегодня, потому что запас прочности начисто иссяк.
Пока без изменений. Никаких новых зацепок. И если вдруг позвонит директор агентства Андрей Озирский, спросит, как дела, похвастаться мне нечем. На сегодняшний день я знаю практически то же самое, с чем прилетела на Урал. Добавились, правда, некоторые подробности, всплыла фигура Нечёсова. Но неизвестно, имеет ли всё это отношение к делу.
После проведённых встреч я окончательно поняла, что выполнить заказ Кулдошина и Милы будет очень трудно. Да что там, практически невозможно! Эх, работать бы мне сейчас в Швеции, как предполагалось раньше, но чего жалеть теперь? Надо жить, как живётся.
Я остановилась около двери лифта, оглянулась на нишу за трубой мусоропровода. И на миг мне почудилось, что во мраке стоит высокий мужчина с лихорадочно блестящими глазами, и прячет на груди под курткой что-то тяжёлое и большое. Но это было только видение, продукт растревоженного сознания. Когда, осмелившись, я снова посмотрела в тот угол, он был пуст. Видение появилось, скорее всего, из-за причудливой игры света и тени…
Глава 3
— Мама, ты скоро приедешь? — послышался в трубке мобильного телефона тихий и очень грустный голосок Октябрины. — Обещала через две недели, я так ждала…
Да, я обещала, потому что надеялась на чудо. И никак не могла сказать своему ребёнку, что, возможно, задержусь на месяц. Новый год, в любом случае, мы встретим вместе, но до него ещё много времени.