— Лариса Якшинская. Я вам адрес дам, — пообещал Кулдошин. — Нет, Лариса в тот вечер не приезжала к нам и домой не звонила. Не исключено, что она по мобильнику отменила встречу, но Жамнов в машине ничего такого не слышал. С Ларисой вам встретиться нужно. Вдруг она ещё что-то знает? Женщины ведь друг с дружкой более откровенны. Но Никифор был не один, кажется мне так, по крайней мере. Он говорит, что занимался, — в Политехе ведь учится. Только потом соседи с девятого этажа в дверь позвонили. Сказали, что нашли Наталью.
Кулдошин поднялся из-за стола, ушёл в соседнюю комнату. Через минуту вернулся, протянул мне вырванный из блокнота листок.
— Вот Ларкин адрес и телефон, держите. Думаю, что она с вами встретится. Особых заносов за ней не замечал — нормальная баба. Но она сейчас в Греции, прилетит в воскресенье. Тогда и пообщаетесь…
— А откуда вы взяли, что в тот вечер у Никифора кто-то был? Вы только подозреваете или можете что-то доказать?
— Точно доказать не могу, но из бара бутылок водки тогда пропала из бара. Вряд ли парень будет выпивать один. Может, кто-то из института к нему пришёл, не знаю. И ещё. Когда звонил в баню, сказал такую фразу: «Мы раз пять выходили её встречать, а она не шла…» Кто это «мы»? Потом объяснил, что от волнения оговорился. Встречать мать выходил он один, а соседи присоединились позже, когда в лифте нашли тело. Но если кто-то был, почему Никифор об этом умалчивает? Он ведь просто так может меня злить, даже в такие страшные дни. Он не одобрял мать, когда та пошла за меня. Юношеский максимализм взыграл в его душе. Парень не подумал, что их у матери восемь человек, и нужна подмога, защита. Мол, их пять братьев, и они в состоянии постоять за честь семьи. Сопляки, он ведь самый старший. Остальные — совсем мальчишки. — Кулдошин махнул рукой. — Другие-то пацаны покладистые, а этот упёртый. Видит, как мне тяжело, и постоянно намекает, недоговаривает, чтобы добить. Теперь-то, без матери, с ним совсем не совладать. Может, вы сумеете узнать, кто был у Никифора тем вечером? Но не Лариса — точно!
— Договорились. Попробую выяснить.
Я мечтала хотя бы о часике крепкого сна. Но перед тем нужно принять душ с дороги, привыкнуть к своей комнате, которую мне выделили на втором этаже. Мой чемодан Жамнов давно отнёс туда.
— А Алексей не знает, кто мог быть с Никифором?
— Понятия не имеет. Он же в квартиру не заходил, а Наталья ничего не говорила. Просто заявила, что он свободен до завтра.
— Понятно. — Я с трудом, опираясь на столешницу, встала. — Спасибо за угощение, за подробный рассказ. Но я всё-таки ещё раз хочу спросить вас о личном. Мне это нужно для следствия. Вы говорите, что были в натянутых отношениях с пасынком. Что это означает в данном случае?
— В смысле — мог ли он убить? — догадался Кулдошин. — Нет, ни за что! Грубость, бравада, подчёркнутая независимость. Нежелание называть меня отцом и на «ты»… Вспомнил бы лучше, как родной батька их бросил! И с тех пор не написал ни разу, не позвонил. А уж о материальной помощи и речи не было. Наталья даже не знала, жив ли Пермяков. Всероссийский розыск ничего не дал. Но, мне кажется, Никифор и родного папу не признал бы. В его возрасте парни считают, что во всём правы, а взрослые их притесняют. Но чтобы убить, да ещё свою мать, — нет! Он и меня-то не жалует из ревности. Но учится на «отлично», повышенную стипендию получает, целыми днями сидит за компьютером. У Натальи на него вся надежда была. Остальные-то — средненькие…
Меня всё сильнее интересовал именно этот странный мужчина, который взял замуж женщину не с одним, а с восемью детьми, да ещё все годы совместной жизни беззаветно любил её. В том, что горе Кулдошина искреннее, я ни на миг не усомнилась.
— Вы удивительный человек, Юрий Иванович. Обычно мужчины боятся даже одного ребёнка, которым обременена избранница. А вы… Очень любите детей? Лично я с такими подвигами ещё не встречалась.
— Если любишь женщину, надо любить и её детей, — сразу же ответил Кулдошин.
Он дёргал висящую на шее серебряную цепь, и на правой его руке я увидела громадный перстень из того же металла.
— Даже не то что надо, а само это получается. А что до Никифора, то и с родными детьми бывают конфликты.
— Ваш брак с Натальей Лазаревной первый? — поинтересовалась я.
— Нет, второй. Я родом из Ростовской области, из городка Шахты. Там и жила моя первая любовь. Она изменила мне, когда я в госпитале валялся после Афганистана. Потом я тренировался на базе «Вымпела» в Подмосковье, стал советским «коммандос». Сосны, малинник, деревянные корпуса, скворечники на каждом дереве… Прямо как в пионерском лагере! Когда мне было двадцать, «Вымпелу» передали базу отдыха в Балашихе. Мы были лучшими по медицинским показателям, по интеллектуальным данным. Но последнее больше касалось разведчиков… «Вы будете — круче некуда! Все виды единоборств… Рэмбо против вас — хулиган с рогаткой!» Язык, диверсионное дело, в перерывах — драки с балашихинскими. Кафе, в котором происходили разборки, в память о фингалах называли «Бычий глаз». Так я начинал, а уже после попал «за речку», то есть в Афганистан. Первой жене из Кабула джинсы «Ливайс» привёз, кожаную куртку. Сам курил «Мальборо». В начале-то восьмидесятых! Тогда, конечно, я был ей нужен. Меня даже называли «дяденька-шпион». Потом — ранение, последствия, увольнение из «Вымпела». Хорошо, что детей не успели завести, а то бы я не смог их бросить. Но другим довелось пережить позор и унижение девяносто первого, когда КГБ и СССР смешали с грязью. А я к тому времени мотался по стране, брался за любую работу. К себе в Шахты решил не возвращаться — там ведь жила бывшая жена. И я не ручался за себя — боялся убить, если встречу на улице. Жил в общагах, в комнатах «на троих», и всё мечтал о доме, о большой семье. Раз в год ездил в Балашиху. Выпивали там с ребятами, поминали погибших возле чёрного обелиска под берёзой у проходной. На мраморе — щит, меч и буква «В». Мы называли её — «проходная возле ДорНИИ». И каждый год я говорил бывшим сослуживцам, что ещё не женат. Бабы у меня были, но ни одну из них я не видел своей супругой. Поверьте, что выгоды, денег, покоя я не искал. Иначе как бы я женился на многодетной матери? Божественный свет в ней был, необыкновенная сила. Я совершенно случайно отправился в баню именно тогда, когда Наташка выгоняла оттуда накачанных «братков». Я был потрясён. Блондинка — хрупкая, изящная, ухоженная, на каблучках… И рвёт зубами руку бандюгана! Костюм на ней был брючный, зелёный в тонкую белую полоску. Мне будто кровь в голову ударила, и что-то толкнуло к ней. Вы любили по-настоящему, Оксана?
— Да, — ответила я негромко, но Кулдошин сразу поверил.
— Про это только в книжках пишут, но так оно и было. Когда я подошёл на улице, специально подкараулив и заранее купив цветы, Наташка даже не удивилась. Вроде так и должно быть, чтобы чужой мужик пытался завязать знакомство. Потом говорила, что от меня теплом повеяло. Словно мы впотьмах блуждали, друг друга искали, и, наконец, встретились. Она могла за психа меня принять, за маньяка. Безработным был, только что из автосервиса уволился. Городской прописки нет, жить негде. А Наташка улыбается. И я стою — рот до ушей. Сам не поверил бы… А через полчаса мы уже чувствовали, что сто лет знакомы. Мне глаза её понравились. У Милки такие же — золотистые, в точечку. Ни одна из дочек на Наталью так не похожа. Все пошли в Пермякова.
Кулдошин сжимал и разжимал громадные кулаки. А я подумала, что испугалась бы такого детину на месте Натальи Лазаревны, даже если бы он подошёл с цветами.
— Когда она про детей сказала, я не поверил сперва. Решил, что хочет оригинальным способом отделаться. Прямо прогнать стесняется, а тут, по логике вещей, я сам удрать должен. Говорю: «Веди домой, показывай, а то не поверю! Я что, многодетных баб не видел?» А она паспорт достаёт, где чёрным по белому — восемь детей! Читаю и балдею — Евдокия, Ефросинья, Прасковья, Никифор, Семён, Митрофан, Кондрат, Герасим… Оказывается, всех батюшка по святцам называл. Ни одного имени Наташка сама не выбрала. Так же и с нашим общим Мишкой получилось. Все они, кроме младшего, Никаноровичи и Никаноровны. Потом я узнал, как сильно любит Наташка свою племянницу и её сына. Она хотела, чтобы мы с Милой поженились. Но я ответил: «Мне только ты нужна, а с Милой мы будем друзьями!» Так родилась наша семья. Ну, всё, теперь спать пора, — От Кулдошина не укрылась моя буйная радость. — Простите, если что не так. И разрешите проводить вас до двери вашей комнаты. Хотя мой дом — единственное место в этих краях, где вам гарантирована полная безопасность…
* * *Мне казалось, что дурацкий сон продолжается, но я отлично знала — всё происходит наяву. Мы с Шестаковым медленно взбирались по пологому склону горы, щурясь от яркого солнца и держась друг за друга. Сверху доносилась новая модная песня — я узнала группу «Белый орёл».
Настроение почему-то стало приподнятым, даже праздничным. А в следующую секунду я увидела продолжение душного кошмарного сна, мучившего меня всю ночь в коттедже Кулдошина. Паша Шестаков, похоже, ничему уже не удивлялся. Он с широкой улыбкой уступил дорогу голой длинноногой красотке. Вернее, почти голой — чёрные эластичные трусики, кожаные рукавицы и лыжные ботинки на ней всё же были. И глаза её закрывали от ослепительного солнечного света огромные каплевидные очки.
Мы условились с Ларисой Якшинской о встрече на горной трассе, где любовница одного из здешних авторитетов совершенствовала мастерство в скоростном спуске. Но увидеть её — свежую, улыбающуюся, с нахлёстанными зимним ветром бело-розовыми грудями, плоским загорелым животом и слегка подмороженными коленями — было сродни нервному потрясению средней степени тяжести.
То, что один из гостей был мужчиной, не произвело на Ларису никакого впечатления. То ли она охранников считала рабами, то ли ей доставляло двойное удовольствие продемонстрировать Павлу свои сосочки. Они напоминали цветы из крема, которыми обычно украшают торты. Соломенные волосы, искрящиеся от снежной пыли, свободно падали на плечи Ларисы. На её шее блестела тончайшая платиновая цепочках, украшенная крохотными бриллиантами.
— Добрый день! — Лариса, не моргнув глазом, протянула Паше руку.
Она сдёрнула рукавицу, и я изумилась ещё раз. На прямоугольных, очень длинных ногтях Якшинской были тщательно нарисованы разные женские лица. К розоватой Ларисиной коже такие изыски не очень-то шли, но, похоже, пресыщенной сучке хотелось чего-то неожиданного, экстравагантного. Кислое выражение моего лица ничуть не смущало Ларису.
— Здравствуйте. Вот, Оксану Валерьевну к вам привёз.
Паша старался не смотреть на свежие, пышные сиськи. Создавалось впечатление, что Лариса хочет вывернуться наизнанку и показать нам свои внутренности, так как снаружи мы всё уже видели.
Всё-таки ноябрьские воздушные ванны не прошли даром, и лыжница покрылась «гусиной кожей». Но она мужественно мирилась с обстоятельствами и пританцовывала под песню «А в чистом поле…», которая звучала уже в третий раз с того момента, как мы оказались на горе. Кассета или лазерный диск оживали в магнитоле, установленной в громадном джипе «Гранд-чероки».
Летят самолёты, плывут корабли,
Обломки Нью-Йорка в небесной пыли.
Вся жизнь проплывает, как будто во сне,
А глянешь на небо — там звёзды в огне…
— Обожаю эту песню! Она добавляет остроты ощущениям и пускает в кровь адреналин. — Лариса протянула руку и мне. — Вы хотите в темпе выпить кофе? — Она махнула кожаной рукавицей в сторону джипа, и песня захлебнулась на словах «… и Сталинград». Я с тоской посмотрела вверх — на склоне горы торчали шесты с флажками, а между ними сверкала на солнце накатанная лыжня.
— Можно и кофе выпить. Я вас долго не задержу.
Мне казалось, что ненормальная «тёлка» работе не поможет, но для очистки совести следует побеседовать и с ней.
— Нам нужно куда-то сейчас ехать?
— Да, под горку. Ашот! — позвала Лариса.
Из джипа выбрался старый армянин с легчайшей норковой шубой-кардиганом в руках. Он подбежал к Ларисе, окутал её покрасневшее тело драгоценным мехом и принял у неё палки. Тут же воткнул их в снег, опустился на колени и осторожно снял с её ног лыжи.
Меня тошнило всё сильнее, но Шестаков демонстрировал завидную выдержку — обязывало положение.
— Паша, мы с Оксаной съездим в кофейный домик. Ашот нас отвезёт. А ты через часик заедешь, ладно? Надеюсь, ты не желаешь слушать бабские сплетни? — Якшинская сияла, как медный грош.
— Не имею ни малейшего намерения, — скривил рот Шестаков. И повернулся ко мне: — Ничего не бойтесь, я заберу вас через час. Кофейный домик здесь недалеко, под горой. Нужно только покрепче держаться, когда Ашот поведёт джип вниз. Не думайте, что он хочет вас убить, просто у него такой стиль вождения. А я тем временем наш транспорт сгоняю на заправку. Там кое-что ещё нужно подремонтировать…
— Договорились!
Я поняла, что Лариса хочет сказать мне слова, не предназначенные для ушей охранников Кулдошина. Без Павла мне стало одиноко, но я быстро подавила слабость.
— Поехали! — воскликнула Лариса. — Я покажу вам кофейный домик. Он очень миленький. Не возражаете, если я опять поставлю ту песню? Чем-то она меня зацепила. А вам не нравится?..
Лариса усадила меня назад, сама устроилась рядом с Ашотом и вновь врубила автомагнитолу.
Посмотришь на небо — там звёзды одни,
Мне гроздья салюта напомнят они,
Кому-то напомнят они, может быть,
Принцессы Дианы жемчужную нить…
Предупреждал Паша Шестаков не зря, потому что Ашот на джипе едва ли не взлетал над заснеженными горами. То и дело сердце проваливалось в живот, и казалось, что очередного опасного поворота мы не преодолеем. Несмотря на ноябрь месяц, ярко сияло солнце, и где-то внизу мерно дышала тайга. С тяжёлых еловых лап сыпался снег, и пронзительно визжали тормоза. Ашот делал вид, что ничего особенного не происходит, а Лариса посвистывала сквозь зубы — ей всё ещё не хватало адреналина.
Наконец джип встал, как вкопанный, около низенького коттеджа — белого, с красной черепичной крышей, вся южная стена которого состояла из тонированного стекла. Лариса выпрыгнула из джипа первая, Ашот открыл дверцу передо мной. Мои колени дрожали после смертельно опасной тонки по горам, несмотря на то, что резина у «чероки» была высшего качества, шипованная, да ещё со специальной пропиткой.
Но всё-таки я считала, что мы могли до кофейного домика и не добраться. Лариса ничего не говорила — ждала, когда мы останемся одни. Я для неё была очередным экзотическим экспонатом, призванным развлекать нечаянно обласканную фортуной девчонку. Наверное, сейчас она скажет, что никогда не видела частных сыщиков.
Кофейный домик был убран в имперском стиле — он вмещал много хрустальных светильников. Причём цвета подвесок, естественным образом переходя один в другой, варьировались от фиолетового до зеленоватого. Но секунду мне почудилось, что мы оказались в подводном царстве, и я слегка опешила.
В сочетании с мягкими коврами на полу и янтарным паркетом водопады хрусталя, виньетки бронзы, огоньки электрических и восковых свечей создавали поистине грандиозный ансамбль. Кофейный домик дышал покоем и достатком, но в нём, в отличие от хором «новых русских», было по-настоящему уютно, и мне понравился интерьер.
Швейцар, одетый в красный мундир, принял у меня дублёнку и сумку. Лариса указала на низенький мягкий диван. Сама она скинула лыжные ботинки у порога, сдёрнула шерстяные носки и уселась напротив меня, рассматривая свою ступни с элегантным педикюром.
Желая дополнить впечатление, Лариса вытянула ногу, вытащила пальцами из вазы веточку каких-то пахучих сиреневых цветов, положила ногу перед собой на пуфик. Она каждую секунду демонстрировала, что живёт красиво, а мне почему-то стало её жаль. На меня смотрела молоденькая дурочка, которая не умеет даже толком накраситься. Сливовая насыщенная помада и шоколадные тени не шли к её белявой мордашке, но Лара не подозревала об этом.
— Вы предпочитаете «Арабику» или «Робусту»? — вкрадчиво спросила Якшинская. Наверное она думала, что я не понимаю разницы между ними.
— «Робуста» содержит много кофеина, и это как раз то, что мне нужно. — Я наивно улыбалась и хлопала ресницами. — У меня уйма работы.
— Отлично!
Лариса позвонила в колокольчик. Ей нравилось демонстрировать свою власть над прислугой, которая почему-то не чувствовала себя униженной. Я никогда не смогла бы так естественно, покорно принять свой жалкий жребий. Кофе нам принесла женщина лет сорока, явно имеющая высшее образование; но в её глазах застыло густое подобострастие. У меня мелькнула мысль, что рабами не становятся, а рождаются.
— Это мы с Максом в Гималаях!
Лариса ткнула пальчиком в огромное полароидное фото, занимавшее полстены перед столиком. Я вздрогнула ещё раз, потому что стояли они в снежном раю совершенно голые.
— Вы оттуда привезли моду на стиль «ню»? — догадалась я.
— Если бы вы только знали, как это полезно! Кажется, что не только душа, но и тело становится бессмертным!
Лариса, не выпуская из пальцев ноги веточки, красиво отпила кофе.
— Так что вас интересует? Давайте быстро, скоро вернётся Макс. А он может не одобрить моих контактов с вами. Ему кажется, что все постоянно под него копают.
— Я уже говорила, что много времени не займу.
Раздражение сделало мой голос сухим, как хворост. Стараясь не кашлять и не сморкаться, я пила горячий кофе и смотрела на солнце сквозь тонированную стену. Даже в столицах и за границей я не встречала ничего подобного.