– Как я могу быть счастлив? – закричал Аэльрот, больше не сдерживаясь. – Когда ты…ты… Как ты можешь говорить так?
Эссилт не сказала ничего.
– Все, что я делал, – почти безнадежно заключил Аэльрот, – я делал из любви к тебе. – Он робко взглянул на нее, и странно было встретить такой робкий, просительный взгляд у этого надменного, блистающего роскошью принца. – Вспомни, ведь это ты просила меня убить Тристана. Ты обещала… – Он запнулся. – Обещала мне, что выйдешь за меня замуж, если я убью его. Зачем ты обманула меня?
– В самом деле? – угрюмо промолвила Эссилт. – Ты же знал: я никогда не любила тебя и никогда не полюблю. Зачем же ты послушался меня?
Аэльрот в нетерпении сделал несколько шагов. Темница была тесна, и у стены он остановился.
– Ты упрекаешь меня в том, что я выполнил твое же приказание?
– Нет, – сказала Эссилт, чертя что-то пальцем на стене, – я ни в чем тебя не виню.
– Когда я сказал тебе, что он умер… – Аэльрот закусил губу. – Я никогда не забуду тех слов, которые я от тебя услышал. За что ты так ненавидишь меня?
– Я тебя не ненавижу, – сказала Эссилт печально, – я ненавижу себя, и мне все равно, что со мной будет теперь.
– Если бы ты не оттолкнула меня тогда, – упрямо продолжал Аэльрот, – я бы никогда не поднял руку на твоего отца, хотя… хотя ты знаешь, что он сделал с моим отцом. Я бы все стерпел. Но ты…
– Это все ложь, – отрезала Эссилт. – Ложь! Ступай к своей матери, ведьмино отродье; мне больше нечего сказать тебе.
Аэльрот дернул ртом, взгляд его стал злым и колючим.
– Хорошо, – со змеиной вкрадчивостью шепнул он, – но только ты будешь жалеть об этом, а не я. В мире на всех хватит женщин!
– Именно это я всегда пыталась тебе внушить, – негромко проговорила Эссилт, когда дверь затворилась.
Казалось, весь город собрался на площади, чтобы смотреть, как будут казнить принцессу, красотой которой еще недавно все восхищались. Эссилт вывели в грубом балахоне; она шла как во сне, никого и ничего не видя. Король Аэльрот уселся на трон, установленный на возвышении, его мать, королева Одовера, села рядом с ним. Она положила ладонь на его руку, быть может, чтобы его успокоить; Аэльрот отдернул свою.
Глашатай, внушительно откашлявшись и призвав к молчанию, зачитал приговор. Принцесса Эссилт на основании неопровержимых свидетельств признавалась ведьмой и приговаривалась к смертной казни; справедливость вынесенного королем решения не подлежит сомнению, однако если найдется такой, кто не верит в вину вышеназванной принцессы, он может сразиться за нее в поединке, исход которого определит ее окончательную судьбу. Эссилт молчала; бароны, в прежние времена наперебой навязывавшиеся ей в мужья, переглядывались и пожимали плечами. Ясно, что смертный не может превращаться в птицу и наоборот без вмешательства злых чар; и не один заслуживающий доверия человек видел, как подобное случилось с принцессой Эссилт. А раз так, не стоит и выступать на поединок: только жизнь свою потеряешь, да принцессе ничем не поможешь. Бранжьена, которую со всех сторон сдавила толпа, со слезами в глазах смотрела на госпожу, с которой ее разлучили, как только Аэльрот был объявлен королем. Сердце кормилицы разрывалось от горя – ведь она ничем не могла помочь принцессе.
– Я хотел бы знать, – раздался чей-то чрезвычайно дерзкий голос, – что получит тот, кто выступит на поединок за принцессу Эссилт.
Толпа зашумела, загалдела, заколыхалась. Казнь, обещавшая и без того быть интересным зрелищем (как-никак не каждый день на твоих глазах жгут живьем принцесс), обещала обогатиться еще одним представлением, не менее кровавым и увлекательным.
– Ничего! – крикнул Аэльрот со своего места, отвечая бахвалу. – Он будет счастлив, если сохранит свою жалкую жизнь!
В толпе громко захохотали.
– А если, – не унимался голос, – он не так дорожит своей жизнью, чтобы ее сохранять?
– Тогда я сам, – сказал Аэльрот, – избавлю его от этого тяжкого бремени.
Рокот одобрения прокатился по площади. Аэльрот откинулся на спинку трона.
– Тогда, – продолжал все тот же голос, – тогда я вызываю тебя.
Рокот, казалось, вот-вот перерастет в рев. Аэльрот поднялся, слегка побледнев: ему показалось, что он узнал этот голос.
– Кто ты? – крикнул он в толпу.
И невидимый голос ответил ему:
– Я тот, кто согласен пасть, но только на поединке. Один на один, и никого не будет между нами, и да поможет нам бог всех богов!
Одовера вцепилась в подлокотники своего кресла, так что ногти ее побелели. Аэльрот оскалился, глаза его светились, как у кошки.
– Тристан из Лионеля! Будь по-твоему!
Эссилт вздрогнула и очнулась. Внизу у костра шумела, волновалась толпа. Эссилт даже не заметила, как она оказалась здесь, как палач привязал ее к столбу.
– Тристан? – несмело спросила она, и этот слабый возглас сверкнул звездой надежды во тьме ее отчаяния.
– Сын мой, – бормотала Одовера, – будь осторожен. Он силен, у него есть дар фей…
– Я презираю все их дары, – сказал Аэльрот, отдирая пряжку у горла, державшую мантию. Он выхватил меч у солдата прежде, чем тот, замешкавшись, успел подать его королю. Бормоча извинения, солдат поспешил скрыться. Толпа раздалась, и в центре образовавшегося круга остался один человек: загорелый, стройный, с безумной улыбкой на ясном лице.
– Друстан-путешественник, – сказал Аэльрот, неприятно улыбаясь, – как тебе к лицу эта одежда!
– Твоя тоже будет тебе к лицу, – отозвался Тристан, – когда ирландская земля накроет тебя.
Он швырнул на землю плащ и выхватил свой меч. Бой начался; Тристан наступал, Аэльрот ускальзывал от него, как змея, и в какой-то миг удачным ударом рассек ему плечо. Толпа, жадно затаившая дыхание, вскрикнула как один человек. Тристан ранил Аэльрота в бок, и тотчас из его собственного бока потекла кровь. Тристан, стиснув зубы, отшатнулся.
– У меня тоже есть дар, – прошептал Аэльрот, – каждый, кто наносит мне рану, сам получает такую же. Будь осторожен, Тристан из Лионеля!
Теперь Аэльрот наступал, а Тристан был вынужден обороняться; но, хотя сила его со временем лишь увеличивалась, Аэльрот наносил все новые и новые удары. Тристан изнемогал, кровь струилась по его лицу, по рукам, по одежде, но он еще держался.
Одовера, напряженно наблюдавшая за поединком, после очередного выпада своего сына громко засмеялась и захлопала в ладоши. До этих пор Тристан ни разу не слышал, как смеется королева, и невольно вздрогнул: он узнал этот смех. Так хохотала ведьма, обратившая его оружие против Морхольта, ведьма, повелевавшая драконом, ведьма, заколдовавшая принцессу Эссилт и обрекшая ее на гибель; ведьма, которая… Лишь на одно мгновение отвлекся Тристан, и его оказалось достаточно, чтобы Аэльрот нанес решающий удар. Тристан почувствовал, как боль пронзила все его тело; острый клинок пропорол его насквозь и вышел из спины. Толпа ахнула, источая ужас и восхищение. Тристан выронил меч и упал прямо на Аэльрота, сползая к его ногам. Аэльрот поднял голову – и увидел глаза Эссилт. Две слезы медленно скатились по ее щекам… Аэльрот обернулся: его мать смеялась и кричала ему что-то, ее лицо сияло гордостью, – ведь ее сын так хорошо сумел постоять за себя! Он отвернулся, и Эссилт увидела – или ей показалось – такую любовь в его взгляде, устремленном на нее, такую тоску, какую она никогда не видела ни у одного живого существа. Его победа означала ее смерть; он не мог победить. Аэльрот опустил меч.
– Убей меня, – сказал он Тристану. Тот, тяжело дыша, глядел на него, но не двигался; меч лежал в каком-нибудь полуметре от его руки. – Убей меня, – сквозь зубы повторил Аэльрот, и на этот раз Тристан его понял.
Толпа славила короля-победителя. Тристан извернулся всем телом и, схватив меч, вонзил его Аэльроту в грудь. Тогда наступила тишина. Свет начал медленно вытекать из неба, уходить из его глаз; потом солнце сделалось черным, он и сам не знал как; и внезапно на него хлынуло такое ослепительное сияние, какого он не смог вынести. Аэльрот медленно осел на колени, пошатнулся и упал на бок. Судорога пробежала по его телу, – и неожиданно люди, дико крича и давя друг друга, бросились бежать кто куда. На том месте, где покоился Аэльрот, лежал страшный, одетый сверкающей чешуей дракон; он ворочал хвостом и бился в ужасающей агонии.
Площадь вмиг опустела. Тристан отполз подальше и, тяжело дыша, смотрел, как умирает его друг. Последний раз дернулось скрюченное чешуйчатое тело. Солнце зашло за тучу, и полил дождь. В его струях тело дракона стало съеживаться, приобретая очертания человеческого; вот показалась белая рука с тонкими пальцами, разметанные слипшиеся пряди волос, и там, где покоилось невиданное чудовище, теперь лежало в луже крови тело юноши невиданной красоты. Выглянуло солнце, и на глазах Тристана кровь Аэльрота разом ушла в землю. Кто-то стоял над поверженным: трясущаяся старуха ломала руки и рвала на себе волосы, и только по одежде в ней можно было признать ту, что была королевой Одоверой.
– Убийца! – закричала она. – Будь ты проклят! Ты отнял самое дорогое, что у меня было. Проклятие, проклятие на твою голову!
Испуганные люди кучками возвращались на площадь, жались к стенам; кто-то бросился освобождать Эссилт. Ведьма рыдала, и слова нескончаемым потоком лились из ее уст:
– Проклят, проклят, отныне и навеки! Чтоб у тебя никогда не было своего дома, чтобы ты скитался, не зная покоя, до самой смерти! О-о! Чтоб ты потерял всех, кто тебе дорог, и не помнил ни лиц их, ни имен! Чтоб твои близкие предавали тебя раз за разом, раз за разом! Слушай меня, ветер! Исполняйте мою волю, звезды! Ты отнял его у меня, и ни в чем отныне тебе не будет удачи! Все, чем ты владеешь, ты потеряешь; бог всех богов отвернется от тебя, и твоя жизнь будет хуже смерти! Проклят, проклят!
Она кричала и бесновалась, и, как ни силился Тристан сопротивляться заклятью, он чувствовал, как цепенеет его ум; уже не одна ведьма, а три, семь, десять плясали вокруг него, выли и причитали. Тристану почудилось, что он слышит цокот лошадей, но глаза его застилал туман. Тысячи ведьм кружились вокруг него в отвратительном хороводе, и неожиданно одна из них застыла. Тонкая струйка крови потекла по ее лбу, скользнула по носу, побежала по подбородку и дальше, дальше; ведьма сделала неверный, спотыкающийся шаг – и тело ее распалось на две части, словно разрубленное мечом. И вслед за этим наступили покой и тишина.
…Тристан открыл глаза.
Взгляд его скользнул по потолку, на котором шевелились причудливые тени, и уперся в лицо человека, сидевшего у его постели. Лицо суровое, властное, с горькими складками у губ: человек этот явно многое успел повидать на своем веку. Заметив, что Тристан пришел в себя, он схватил его руку и покрыл ее поцелуями.
– Слава богу, вы живы, господин! А мы уже не чаяли вас видеть в здравии.
– Кто ты? – спросил Тристан удивленно.
– Я? – поразился человек. – Я Говернал, воспитатель ваш и оруженосец. Не может быть, чтобы вы не помнили меня!
Тристан нахмурил лоб.
– Я не знаю тебя, – объявил он решительно. – И никогда не знал.
– Я приехал за вами, – сказал Говернал удрученно. – Отшельник Огрин тоже здесь. – Он оглянулся, и Тристан разглядел в углу неподвижную фигуру какого-то старика, которого он видел впервые; фигура стояла на коленях и истово молилась. – Неужели… – Говернал осекся и замолчал.
– Я не помню никакого Огрина, – устало промолвил Тристан, закрывая глаза.
Эссилт ждала Говернала у дверей.
– Как он? – тревожно спросила она, хватая оруженосца за руку.
Говернал в смущении отвел глаза.
– Он ничего не помнит.
Эссилт отвернулась.
– Даже меня?
Говернал пристально посмотрел на нее. Но ему нечего было сказать ей.
– Но ведь заклятье может быть снято! – вскрикнула Эссилт в отчаянии.
Говернал понурил голову.
– Мы не знаем как. Ваш отец разрубил ведьму надвое, и заклятие с вас спало; но, видно, господин мой так и останется заколдованным.
– Неужели никто не сможет ему помочь? – в отчаянии спросила Эссилт.
Говернал только развел руками.
В течение этого и последующих дней у постели Тристана побывало множество народу. Приходил тот, кто называл себя Говерналом; другой, седобородый старик, который, впрочем, чаще молился, шепча непонятные слова своему богу, имени которого Тристан не знал; чаще всего являлись две женщины, одна постарше, другая помоложе и очень красивая, но их визиты утомляли Тристана. Молодая часто плакала, а когда он из вежливости спросил, чем вызваны ее слезы и не потеряла ли она кого-нибудь, разрыдалась и выбежала из комнаты. Однажды появился даже король с короной на голове; он благодарил Тристана, но за что – тот так и не понял. Все это было скучно, хлопотно и совершенно ни к чему. Король рассказывал о том, как его ранил чей-то пасынок, но ему удалось бежать и он, взяв подмогу у короля Артура, вернулся, чтобы… Дальше рассказ становился совсем уже путаным и невнятным: драконы, витязи, костры, принцессы, ведьмы, все мешалось, и Тристан, тихонько зевая, засыпал. Вдобавок его мучили сильные боли, и, когда ему сказали, что он был тяжело ранен, он не удивился; но где и как это произошло, он не мог вспомнить, как ни ломал голову.
Человек по имени Говернал сказал, что теперь, когда он поправился, они должны вернуться домой, к дяде Марку, который ждет их не дождется; Тристан решительно не помнил никого из своих родственников, но спорить было слишком утомительно, и он согласился. В назначенный день он простился с учтивым королем, баронами и всеми, кто вышел на берег провожать его. Молодая дама плакала, старая утешала ее.
– Не плачьте, госпожа; говорю вам, он еще вернется, уж я-то знаю.
Тристан пошел к лодке, которая должна была доставить его на борт корабля. Неожиданно он вернулся и остановился перед девушкой, которая как-то странно замерла, следя за ним.
– Я хотел вам сказать… – начал он неловко. – Вы такая красивая; не плачьте, слезы вам не к лицу.
Она словно окаменела; он подумал, все ли он сказал, что хотел. Подошедший Говернал почтительно ждал. Тристан помедлил, сказал зачем-то: «Да!» – и направился к лодке. Гребцы с трудом удерживали ее у берега: в этом месте прибой был нешуточным.
Тристан поднялся в лодку. Морской ветер трепал его волосы. Отчего-то он почувствовал себя счастливым и оглянулся на Говернала, но у того было такое сердитое лицо, что Тристану стало не по себе. Он отвел глаза. Высоко в небе плыли легкие рваные облака. Над морем с криками носились птицы. Издали они казались совсем маленькими, но одна из них привлекла внимание Тристана. Большой альбатрос величаво скользил в небе, то взмывая, то падая к самой воде, в которой плыло его отражение. Тристан вздрогнул. Отражение…
Облака. Вкус соли на губах. Вода. Кровь, уходящая в песок. Старуха, разрубленная надвое. Отражение…
Двое на берегу озера, зеркала неба и земли, в котором каждый отражается таким, какой он есть на самом деле. Отшельник сказал бы, что там отражается человеческая душа.
… Если ты вспомнишь…
… Самое дорогое тебе имя…
… Прежде чем покинешь этот берег…
Солнце танцевало в воде, и Тристану на мгновение почудилось, что он видит лицо ведьмы, неудержимо скалящей зубы. И тогда Тристан закричал, и крик его эхом отдался в скалах:
– Изольда!
Ветер уже относил ладью от берега.